В стороне прохаживался Черданцев. Он показывал, что не хочет мешать раздумьям Терентьева. Он всматривался в пачуки, дышал жаркими испарениями растворов. Он не поворачивал головы к Терентьеву, но тот знал, что отвлекись он от мыслей, не надо даже говорить, просто знак рукой - Черданцев подойдет. Таким он держится все эти дни - молчаливым, внимательным, холодно вежливым. Он каждым словом, каждым жестом показывает, что признателен за помощь, но мог бы обойтись и сам. Он поработал в институте не напрасно; на пачуках, где внедряются его схемы, процесс идет лучше, это бесспорно. Завод может быть ему благодарен, уже и сейчас ясно, что некоторые недостатки будут устранены. Да, некоторые, но не все. Рецепт остается рецептом, схема схемой; измени условия - все рецепты и схемы летят вверх тормашками, нужно придумывать новые. Здесь требуется теория, общая для всех меняющихся условий, - на это его не хватает. Вот почему при нарушениях технологического режима процесс становится неустойчивым, вот почему сам Черданцев думает лишь об одном - никаких неполадок, никаких отклонений… Нет, надо было ехать, поездка выйдет полезной.
- Аркадий, идите сюда! - негромко позвал Терентьев.
Терентьев вырвал из тетради две страницы, начертил на одной формулы химических реакций, происходящих сейчас в пачуке, на крышке которого они сидели. Нового в этих реакциях не было ничего, каждая из них приводилась в любом учебнике химической технологии.
- Как вы знаете, формула дает не механизм процесса, а его итог, - сказал Терентьев, откладывая в сторону исписанную страницу. - Представить по результату, как в действительности шла реакция, - примерно то же, что по внешнему виду зерна определить, в какое лето оно выросло. Мы с вами этой ошибки не сделаем. Займемся механизмом процесса, а не итогами, итоги определятся сами.
Теперь он набрасывал на бумагу кирпичи, из которых строилось здание процесса, - ионы, их концентрации, их активности. Вначале это были отдельные буквы и цифры, они существовали сами по себе - независимые табличные величины. Потом очередь дошла до связей между ними, буквы и цифры переплетались, усложнялись, одни командовали, другие подчинялись - на странице появились математические формулы. Терентьев вводил Черданцева полностью в свою теорию. И это были уже не одни идеи, голые идеи здесь не годились, надо было не объяснять процессы, а воздействовать на них мощными рычагами. Вот они, эти рычаги, могучая математика расчета, не общая мысль, не частный, кустарно найденный рецепт - полная модель процесса от первой тонны раствора до последнего грамма осадка!
Терентьев протянул Черданцеву обе бумажки:
- Сделайте сами цифровой расчет динамики процесса, Аркадий, и покажите его Михаилу Денисовичу.
- Я пойду в конторку Пономаренко, - сказал Черданцев. - Если понадоблюсь, ищите меня там.
Терентьев смотрел, как он, не спеша и не оборачиваясь, обходил чаны. Он всем своим отчужденным видом показывает по-прежнему, что между ними возможна лишь служебная связь. Ни разу он но поинтересовался, как в институте, что с Ларисой, что с его диссертацией, наконец Щетинин сказал о нем: "Знает кот, чье молоко вылакал!"
Терентьев подпер рукою подбородок. Он вспоминал вчерашний разговор со Спиридоновым, тот пустился в восхваление своего любимца Аркадия. Что неожиданного в его словах? О таких биографиях часто пишут в книгах и газетных очерках, стандартный случай, если разобраться. Да, но именно в этом и было неожиданное - в стандартности случая!
Они со Щетининым раздевались. Спиридонов зевал, почесывая волосатую грудь; он сидел уже не у стола, а около двери, готовый в любую минуту, как гости нырнут под одеяла, убраться восвояси.
- Аркашка - это парень! - говорил он. - Удивительный: землю копытом роет, башкой стену прошибает. Этот не подкачает, своего добьется.
- Землю-то роет и стену башкой прошибает, - заметил Щетинин, - но бывает, что и подкачивает.
- Что вы! Вы его не знаете, а я, можно сказать, на руках вынянчил. Сколько его за уши драто и по заднице отшлепано - страх! Бедовый был хлопец, в ногах шарикоподшипники, всюду носится как угорелый, не умеет ходить, и точка! И ведь тогда же, пацаном еще, насела на него эта мысль - переделать технологию, чтоб народ не задыхался от вредных испарений. Ну, мы посмеивались: что с него возьмешь, мечтает, как все детишки, пусть мечтает, не о плохом же мечтает, не о разбоях и пьянках, мечта самая одобрительная, так меж собой положили. А он после школы в Москву, в институт цветных металлов, как раз по нашему производству, а оттуда письмо: экзамены трудные, конкурс страшенный, надежды на прием, простите за выражение, с гулькин нос. Мы тогда переживали за него, при встрече на улице, меж прочего дела, обязательно: "Не слыхал, есть что нового от Аркашки?" Ужасно боялись, что провалится. Нет, вылез и сразу бух телеграмму: "От студента Черданцева всему коллективу сердечный привет, засучиваю рукава поворачивать отсталую технологию на путь современной науки". Так прямо и отбил, сорванец, хоть бы телеграфисток постеснялся, - уши драть в столице некому! А насчет поворота где же, азы приходилось вызубривать, и поученее его люди думали, ничего не придумали. А он все свое: переверну, чтоб работа наша стала легкой и радостной, вот только институт закончу, наукой в полном объеме овладею. Каждый год приезжает к нам на каникулы, то у меня, то у Пономаренко останавливается, вредный он человек, Пономаренко, обязательно на другой год отобьет, если этот у меня; ну и конечно беготня по заводу, у пачуков часами стоит, и один разговор: переделаю, а для этого пойду в аспирантуру, здесь учеба, а не наука, настоящая наука пойдет после. Таким манером заканчивает он институт, получает диплом, ему в Москву от всего коллектива телеграфное поздравление, а сами ждем, куда же дальше, на завод или точно в науку? Многие полагали: инженер, чего еще, детские мечтаньица можно теперь и побоку. А я знал: нет, не таков наш Аркашка, он двинется завоевывать, что обещал, не мечта это уже, а прямой жизненный путь. И Пономаренко, вот же нехороший человек, обязательно при встрече сунет: я больше твоего в него верю, никогда он своих не обманет. И тут узнаем: принят Аркашка в аспирантуру, руководитель у него знаменитость, академик, и тема научной работы как раз по нашей технологии: "Разделение металлов методом осаждения основных солей из нейтральных растворов". Пономаренко всюду хвастается, что название подыскал он, только врет, он всегда врет, я от Аркашки еще десять лет назад слыхал, что одной этой темой и будет заниматься. Ну, о дальнейшем вам лучше моего известно - и как разработал он свою тему, и как доктора на защите ему хлопали, и как мы технолога заводского в Москву командировали, чтоб не дал Аркашку в обиду, если пойдут его заклевывать товарищи ученые. Да нет, все сошло отменно, один лишь завистник черного шара вкатил, слыхали, наверно?
Терентьев посмотрел на Щетинина, тот буркнул, стаскивая ботинки:
- Было, было, нашелся один недоброжелатель.
- Плохие люди везде попадаются, - закончил свое излияние Спиридонов и сладко зевнул. - Свет не без подлых людей, отрыжка старины.
Щетинин еще в дороге пообещал, что на заводе не будет заводить новых споров о диссертации Черданцева. Терентьев видел, что Щетинину нелегко: его раздражали восхваления Спиридонова. Но он, вероятно, сдержался бы, если бы Спиридонов не сказал последних слов.
- Так, значит, сразу и подлые? - недобро поинтересовался Щетинин. - И все потому, что не согласились, что ваш Аркадий прав? А может, он на самом деле неправ, вы таким вопросом не задавались?
Спиридонов не ожидал отпора.
- Ну как же неправ? - сказал он. - То есть в чем, так сказать, неправ?
- Хватит, Михаил, - недовольно проговорил Терентьев. - Условились к этим делам не возвращаться. Пора спать.
- Нет, уж разреши! - оборвал его Щетинин. - Меня обвиняют, что я завистник, а я должен молчать? Первый я этого разговора не начинал, но хулу сносить безнаказанно не намерен.
Спиридонов был в замешательстве. Он побагровел от смущения.
- Вот уж не ожидал, что это вы, Михаил Денисыч… Простите, если обидел, по дурости… Очень жалею, что разговор получился глупый!
- Почему же глупый? Вполне умный разговор. И что вы любите и защищаете своего Аркадия - тоже неплохо. Плохо другое - что, не разведав причин, сразу объявляете мерзавцами противников вашего любимца.
Спиридонов колебался, закруглять ли беседу, принявшую неприятный ход, или дознаваться, что же такое натворил Аркадий.
- Извините великодушно, когда что не так… - начал он осторожно. - Так в чем проштрафился наш Аркашка? Вот ведь сорванец, и здесь от его выбрыков и коленец ни дня покоя не бывало, и там, выходит, натворил…
- Во всяком случае, вел себя неэтично.
Спиридонов не глядел на Щетинина. Тот рассказал вкратце, что получилось с диссертацией. Спиридонов растерялся, как будто его самого уличили в неблаговидном поступке. Было видно, что он ошеломлен. Но он еще не всему верил, о чем говорил Щетинин. Терентьев, с интересом наблюдавший за ними, видел, что Спиридонов пытается найти если не оправдание Черданцеву, то хоть как-то смягчить его вину. Щетинин не упомянул имени Терентьева в своем рассказе, и Спиридонов, помолчав, спросил:
- А скажите, Михаил Денисович… Не вас лично обидел Аркашка? То есть я хочу…
Щетинин мгновенно вспылил:
- Да, меня! Именно меня! Разве стал бы я переживать, если бы кого другого? Мы, ученые, ведь такие: если соседа - молчок, а если тебя - крику на весь мир!.. Разве вы этого но знали?
Спиридонов стал извиняться. От его недавнего болтливого благодушия не осталось и следа. Он сумрачно качал головой.