14
- Нашли что-нибудь?
- Да… На чердаке. Вход со двора по круговой лестнице. Я поставил туда караул…
- Бумаги?..
- Вот все, что я нашел…
Комендант перелистал бумаги.
- Нужно наладить охрану дворца, - быстро сказал он, поднимая свои лихорадочные глаза на Шахова, - нужно установить посты, караулы. Отыщите товарища Измайлова и скажите ему, что я направил вас в его распоряжение. Как ваша фамилия, товарищ?
- Шахов.
- Найдите меня завтра. Я буду здесь или в Смольном.
Молоденький прапорщик с бледным лицом лежал там же, где Шахов его оставил.
Шахов наклонился над ним: дыханья не было слышно.
Тогда он повернул голову так, чтобы свет белых глазированных ламп падал прямо в лицо, и поднял веко: зрачок сузился.
Еще со времени Варшавы и фронта он знал, как одиночные санитары переносят раненых: он взвалил тело на плечи и посадил его за спину, продев свои руки под коленями прапорщика; с обеих сторон вдоль его плеч повисли маленькие белые руки.
От этих до странности знакомых рук, которые он столько раз вспоминал в своем одиночестве, шел теперь горьковатый запах пороха.
Он торопливо прошел через комнату и, боясь, чтобы его не задержали (вокруг него собирались солдаты, матросы, толпами бродившие по дворцу), бросился в первую попавшуюся дверь.
В темноте он спустился по лестнице на двор; караулы еще не были поставлены, и ему удалось вместе с толпой пройти через ворота.
На Дворцовой площади звенели оружием отряды матросов; с того берега Невы, где темнели неясные очертания крепости, раздавались хриплые крики.
Он обошел площадь со стороны Александровского сада, Невский, утомительно-ровный, открылся перед ним с холодным светом фонарей вдоль почерневших зданий.
У Казанского собора и на углу Михайловской видны были костры пикетов. Он свернул налево по Мойке - никто не остановил его - он шел около получаса. Наконец, прислонившись плечом к стене, медленно опустил тело на мостовую и отер пот со лба.
Прапорщик Миллер, или тот, кто называл себя прапорщиком Миллером, закинув бледное лицо, лежал на тротуаре.
Он был без фуражки - спутанные волосы падали на лоб. Свет фонаря тускло скользил по серебру погон, по кокардам на сапогах.
"Такие кокарды на сапогах, кажется, кавалеристы носят…" - смутно подумал Шахов.
Опустившись на колени, он снял посеребренный офицерский пояс, перочинным ножом срезал погоны и попытался вынуть кокарды. Это не удалось ему. Расцарапав пальцы, он оставил кокарды и приложил руку ко лбу Галины: лоб горел под рукою, где-то у виска еле слышно бился пульс.
Он поднялся с колен и только теперь заметил, в какой темноте он шел все время, от угла Невского до Екатерининского канала. И впереди была та же непроницаемая сплошная темнота, ни в одном окне не горел свет.
Он присел на корточки, так же, как давеча, взвалил тело за спину и прошел, не останавливаясь, десять, пятнадцать, тридцать, сорок минут. Все так же качалось за спиной с каждой минутой тяжелевшее тело, все так же впереди была темнота, все так же темнее темноты сияли разбитые подвальные окна, и он все шел и шел, и начинало казаться, что он никогда не дойдет, что до конца жизни будут качаться, свисая с плеч, маленькие белые руки…
- Кто идет?
Шахов с усилием поднимает глаза. На руке, которая держит фонарь, круглая нашивка с черепом и костями - знак ударного батальона смерти.
Он смотрит прямо перед собой и видит блестящие офицерские погоны.
Он оглядывается вокруг - перед ним Инженерный замок, вокруг него стоят солдаты ударного батальона.
- Ваши документы?
Шахов опускает руку в карманы пальто - первое, на что натыкается рука, наган, рассыпанные пули; он почти насильно разжимает пальцы, взявшиеся было за тяжелую гладкую рукоятку нагана, и несколько мгновений мучительно старается вспомнить, в какой карман он положил свой красногвардейский пропуск, единственную улику, которая может выдать его с головой.
Он опускает тело на землю - фонарь скользит по лицу прапорщика.
- Откуда несете раненого?
- Мой приятель, офицер, - глухо и медленно говорит Шахов, все еще шаря руками в карманах, - его ранили там, на Дворцовой площади… Я был вместе с ним… Он жив еще…
Офицер наклоняется над телом.
"Вот теперь вытащить наган и прямо в лоб и бежать, бежать, бежать…"
- С него сорвали погоны, - ровным голосом объясняет он и находит наконец в боковом кармане старое служебное удостоверение.
Офицер осматривает изорванный китель на Галине, обыскивает карманы, останавливается взглядом на кавалерийских кокардах, выпрямляется, смотрит на Шахова…
- Да, это офицер!
Он мельком читает удостоверение, которое Шахов протягивает ему одеревеневшей рукой.
- Вам далеко нести его. Занесите сюда, здесь ему окажут первую помощь.
Он указывает рукой на Инженерный замок.
- Благодарю вас, - говорит Шахов все тем же глухим, слишком ровным голосом, - теперь недалеко. На углу Садовой. Я уж донесу его прямо… Мой приятель, кажется, легко ранен. В руку, повыше локтя.
Патруль остается позади.
Но не успевает он, судорожно сжимая рукоятку нагана, отойти и десяти шагов, как слышит резкий оклик:
- Эй вы, послушайте, вернитесь!
Несколько секунд Шахов стоит неподвижно.
"Идти, или?.. Или броситься бежать?., или?.."
Он оборачивается и мерным шагом возвращается к патрулю.
- Я не был уверен в том, что вы вернетесь добровольно, - говорит офицер, поднося руку к козырьку, - простите за беспокойство! Проходите, пожалуйста.
Шахов свернул за угол и, дойдя до угла Инженерной, остановился, задыхаясь. Он положил тело на землю. Только теперь он почувствовал страшную усталость, в которой было что-то сходное с смертельной болезнью.
Он разогнул спину и снова с болью согнул ее, поднял руки и беспомощно опустил их. Ноги у него дрожали, он стоял, прислонившись к столбу, и бессмысленными, усталыми глазами смотрел на неподвижное тело, которое два часа назад он спас от верной смерти и которое несколько минут назад подарило ему неверную жизнь.
И вдруг это закостеневшее, бесчувственное тело пошевелилось. Закинутая вверх согнутая рука медленно разогнулась.
В пятом часу утра он вернулся в Зимний. Дворцовая площадь была пуста. Только костры горели на углах, и бродили туда и назад караулы солдат и красногвардейцев.
Шахов прошел во дворец и разыскал начальника охраны, невысокого бородатого моряка, который во все время разговора с Шаховым рассеянно играл своим револьвером, поблескивающим голубой сталью.
- Я направлен комендантом дворца в ваше распоряжение… - сказал Шахов, с трудом поднимая тяжелые веки.
Матрос пристально посмотрел на него.
- В мое распоряжение? Это хорошо! Так, значит, в мое распоряжение?
Шахов, качаясь от усилий, старался преодолеть тупую боль в глазах. Он тяжело дышал, челюсти судорожно сжимались.
- Да. С тем, чтобы получить назначение по охране дворца.
- Идите спать! - яростно закричал матрос. - Вы на ногах не стоите!.. Если в мое распоряжение, так я отправляю вас спать! Айда!
КНИГА ТРЕТЬЯ
Ни звон колокольный, ни папе обеты,
Ни достопремудрых сенатов декреты
И даже ни пушки, ни ружья, ни плети
Уже не помогут вам, милые дети.
Гейне.
15
Солдат, забрызганный грязью, проскочил на велосипеде мимо наружной охраны Смольного, ловко лавируя между автомобилями, подкатил к подъезду, наспех приткнул свой велосипед к стене и бросился бежать вверх по лестнице.
Постовые матросы схватили его за руки и отбросили назад.
- Да какой вам пропуск, дерьмо собачье, - серьезно сказал солдат, - я с донесением… с фронта!
По лестнице, вдоль которой пестрели плакаты и лозунги, он поднялся в третий этаж и вошел в Военно-революционный комитет.
Турбин стоял посредине комнаты, покачиваясь на длинных ногах; он негромко бормотал что-то, должно быть, самому себе, потому что, кроме постового красногвардейца, который спал на скамейке у дверей, уронив голову на грудь и крепко сжимая ногами винтовку, в комнате никого не было.
- Мне нужен прапорщик Турбин, - хрипло сказал солдат.
- Я и есть Т-турбин.
Солдат отряхнул пот, катившийся по лбу.
- Вот…
Он протянул военному клочок бумаги.
- Донесение от комитета второго царскосельского полка.
Шатаясь от усталости, он отошел в сторону, разбудил караульного, потребовал у него табаку и долго крутил козью ножку, ни слова не отвечая на расспросы красногвардейца.
Наконец, садясь с осторожностью (чтобы не коснуться натертого седлом места) на лавку, он сказал серьезно:
- Да что, товарищ? Сами видите… плохо дело!
Турбин, мучительно морща лоб, читал донесение.
- Третий корпус, а? П-пустяки, - сказал он самому себе совершенно с таким выражением, как если бы говорил кому-то другому. - Что ж… значит, крышка! Корпус? Это не меньше десяти тысяч. Н-нет никого. Сейчас же всех собрать н-нужно. П-пустяки дело!
Солдат с недоумением прислушался, аккуратно подклеил оторвавшийся клочок цигарки и вдруг, подмигнув в сторону Турбина, хлопнул себя по лбу и помотал рукой.
- Не того, а? Не в порядке?
- Шут его знает, - хмуро отвечал караульный, - не то, чтобы, а так… все время, шут его, разговаривает! Я седни ночью в карауле был, так он всю ночь разговаривает. Чудной какой-то, шут его знает!