Носатый, брат Карася, до поступления в училище ходил в частную школу, где и познакомился на понюшке табаку с сыном городской вдовы-дьячихи Силычем. Впоследствии они стали друзьями. Оба они поступили потом во второй приходский класс бурсы… Здесь Силыч остался на второй курс - вот почему и встречаем его, осьмнадцатилетнего парня, товарищем Карася и вместе с ним склоняющим "перо, пера, перу", долбящим "един бог", изучающим "сумму" и "разность". Силыч был среднего роста, некрасиво скроен, но крепко сшит и обладал замечательной силой… Он однажды пришел в гости к своему приятелю Носатому. Отправились на реку. Там мужики ловили рыбу. Один из рыбаков сматывал веревку с ворота. "Дядя, - говорит Силыч, - давай я буду сматывать, а ты останови ворот за палку". - "Ты, кутья, должно быть, с ума сошел", - отвечал мужик. "Так верти же хорошенько". Мужик завертел ворот так, что палки его сливались для глаза в один сплошной круг, с каждой минутой усиливая скорость оборотов. Силыч подставил свою крепкую ладонь, толстая палка ворота влепилась в нее - и ворот остановился неподвижно. Мужик только подивился на него. При таких крепких мышцах Силыч обладал неменьшею и ловкостью. Приходит он еще раз к Носатому в гости. Теперь они пошли гулять в поле, но лишь только стали подходить к забору, как услышали сзади себя голос мужика, который ругался, зачем они траву мнут. Друзья полезли через забор, на кладбище; мужик за ними. Силыч смело встретив его. "Что тебе надо?" - спросил он мужика. Тот оказался несколько пьяным и, разгоряченный вином, хотел ударить Силыча. Его рука уже описала полукруг в воздухе, но в то время, когда должен был совершиться удар, Силыч быстро наклонился и прошмыгнул под рукой мужика. После того он выпрямился, встал пред мужиком снова и, скрестив руки, сказал: "Бей еще!" Последовал второй размах, и опять напрасно… Силыч снова встал пред ним и опять сказал: "Бей еще!" И на этот раз мужик не мог поймать своим большим кулаком лицо Силыча. Тогда только Силыч произнес: "С трех раз не попал! теперь держись за землю, а не то упадешь" - и с этими словами сшиб мужика с могилы… И вот этакой-то господин заодно с Карасем склонял "перо, пера, перу", долбил "един бог" и т. п. Что же делать? Его поздно отдали в бурсу, и до нее он добывал для матери копейку, справляя службы за дьячков, читая по покойникам, занимаясь славлением Христа, молебнами и обеднями. Будучи учеником, он в семье и среди знакомых принимался как взрослый человек. Силыч был вообще человек добрый. Он никогда не употреблял своих здоровых кулаков на то, чтобы вынудить взятку или добиться от кого-нибудь низкой послуги. Если же он и давал кому затрещину, как, например, Карасю при первом с ним знакомстве, то из этого еще ничего не следует: в бурсе затрещина - все одно, что в лавке мелкая монета. Но поступить под защиту такого господина значило обеспечить себя от всевозможных обид с чьей бы то ни было стороны… Силыч был и не глуп, и не его беда, что так поздно он начал склонять "перо, пера, перу"…
Что такое Паникадило?
Чтобы определить его, надо сказать наперед, что такое озубки. Озубками в бурсе называются куски хлеба, остающиеся на столе от обеда и ужина, и притом такие куски, которые имеют на себе следы чьих-либо зубов. В бурсе есть поверье, что съеденный озубок сообщает силу того, кому он принадлежит. Многие постоянно ели чужие озубки, чтобы сделаться богатырями. Паникадило, великовозрастный ученик, ел их уже несколько лет. Он постоянно бахвалился своей силой, которая действительно была велика. Он со всеми передрался в классе, кроме Силыча. Силыч был для него бельмом на глазу за то, что удержал в своих руках пальму кулачного первенства. Он и боялся Силыча и не хотел верить, чтобы тот смог дать ему трепку. Этот вопрос давно мучил Паникадилу и он решил, что должно получить на него ответ сегодня…
Карась между тем совершенно успокоился. Он опять сошелся с Жирбасом, который оказался круглым дураком. "Это не беда!" - подумал Карась и стал играть с ним в трубочисты.
- В которой руке? - спрашивал он Жирбаса…
В это время подошел к нему Паникадило, взял его за воротник сюртука, положил спиной на парту и стал загибать ему салазки…
- Оставь! - кричал Карась.
Паникадило гнул ему ступни за самые плеча.
- Силыч! - завопил Карась…
- Что? - откликнулся тот.
- Заступись!..
Явился Силыч. Паникадило того ждал… Он бросил Карася.
Начались предварительные переговоры.
- Ты зачем, сволочь, трогаешь его?
- А тебе что?
- Не слышал, что я говорил?
- На это ухо глух.
- Значит, вытряски захотелось?
- Ну-ко, тронь!
- А ты думаешь, не трону…
Силыч подвинулся к Паникадиле…
- Задень только, задень…
Паникадило подвинулся к Силычу.
- Слышь, не лезь!
Силыч толкнул Паникадилу плечом…
- Ты не толкайся!
Толчок был отдан обратно…
В такой форме бурсаки, желающие подраться, бросают друг другу перчатку.
Началось плюходействие.
Специалисты сразу же решили: "Намнут Паникадиле бока", и действительно, не прошло пяти минут, как Силыч сидел верхом на Паникадиле, мял его и спрашивал:
- Живота или смерти?
- Пусти!., черт с тобой!..
- Карася будешь трогать?
- Да ну тебя!
- То-то!
Потрясши Паникадилу за шиворот, Силыч отпустил его с миром.
Паникадило, отправляясь на свое место, думал про себя: "Черта с два: эти проклятые озубки ничего не значат. А впрочем, я, быть может, мало ел их?" И после того он продолжал есть озубки и, быть может, по настоящую минуту кушает их, но более никогда он не решался схватываться с Силычем…
Таким образом, куча плюх, смазей и салазок, тычков, швычков и плевков, зуботрещин, заушений и заглушений пронеслась довольно благополучно над головой Карася.
И опять повторим: не для всех проходят первые дни бурсацкой жизни так счастливо, как они счастливо миновались для Карася… Но ни для кого они не остаются без последствий; не остались без них и для Карася.
Первые впечатления бурсы на Карася были таковы, что не помоги Силыч, то он, как говорит сам, превратился бы в подлеца либо в дурака. Эти впечатления определили главным образом весь дальнейший характер его бурсацкой жизни.
По отношению к начальству он сделался полнейшим, закаленным, пропеченным бурсаком… Главное начало товарищества, ненависть к своему начальству, в нем укоренилось и развилось более, нежели в ком другом. Он получил доучилищное воспитание довольно гуманное и честное, но бурса должна была положить на него свое клеймо. Лобовская порка сделала то, что он после ее никогда уже не мог обращаться со своим начальником просто, спокойно и откровенно. Доверенность к начальству в нем была убита сразу и навсегда. Это главным образом выразилось в том, что он никогда не мог смотреть начальнику прямо в глаза, а всегда исподлобья; никогда не говорил естественным голосом, а заунывным и фальшивым, гробовым и нижнетонным; всегда пред начальником ежился и потому не любил встречаться с ним. Он каждую минуту точно чувствовал себя провинившимся, хотя бы и ни в чем не был виноват. Это странное чувство, заставлявшее держать себя так, не было следствием страха, потому что, как увидим ниже, Карась не был очень труслив, часто решался на дерзости и штуки, на которые решались немногие. Дело вот в чем. Карась положительно сознавал, что он ненавидит бурсу, ее воспитателей, ее законы, учебники, бурсацкие щи и кашу - и в то же время должен покоряться начальству, улыбаться перед ним, кланяться, а иногда и льстить даже. Держать себя прямо, высказываться без обиняков было нельзя, потому что запорют, и вот Карась навсегда сбычился пред начальством. Тут действовал не страх, а совестливость. Когда сколько-нибудь честному человеку, уважающему свою личность, приходится гнуть спину, гнуть невольно, насильно, неизбежно, под страхом всевозможного заушения, тогда он будет гнуть ее как человек, которого мучит совесть.