"…Вероятно, вот так же смерть убивает видимую оболочку человека, а человечество продолжает чувствовать его незримое присутствие, его мысли, желание, как я чувствую мою отрезанную ногу… Разве мы сейчас, сегодня, не видим в небе свет звезды, погасшей тысячелетие назад?… Значит, окончательной смерти нет, значит, жизнь бесконечна…"
- Как хорошо! - снова произнес Семеркин, и последний звук "шо" слился с шорохом, с шелестом перелистываемых страниц "Нивы", поднялся и замер в вечности.
Крупные, неудержимые, давно назревшие слезы пролились из глаз, и лающие рыдания наполнили комнату.
- Успокойтесь, - заторопился доктор, - чувства всегда пробуждаются раньше сознания. Но это скоро проходит.
- Я за вас, за всех… Жизнь есть благо… Жизнь - благо! Я плачу, это глупо… я плачу от счастья за всех, кто живет, за все, что живо…
Доктор виновато пожал плечами.
14
Степан Топориков действительно жил. Жизнь его текла самотёком, зарабатывал Топориков ордена…
Лунные, голубые снега льнули к желтеющим травам, покрывали тяжелым пластом равнины. Падали звезды в тихие океаны, которые, может быть, никогда не перелетит ни один авиатор. Горные кряжи оползали в моря.
Томились пещерным сном города и деревни, прислушиваясь к геологическим процессам; грезила, металась в бредовых видениях босая, больная страна - шестая часть земной поверхности.
На промерзлых подоконниках черных лестниц, за отсутствием свободной жилплощади, в шубах и валенках любили, целовались влюбленные, скользя, упираясь ногами в обледенелый каменный пол, стонали от счастья и тоски, глядя в разбитые окна на млечный путь, на Венеру.
Колыхались красные прямоугольники в лунных голубых снегах.
- Тащи его за вихры, долгополого! Бей в промеж ног!
- Яж ты ягода моя,
Послушай, девица, меня,
А не слушай тех речей
Моих подруг, сволочей!
"Во имя революционной дисциплины строжайше предписывается всем заградительным отрядам беспощадно расправляться с мешочниками, удвоить надзор…"
- Пихай его в прорубь!
- Кругом шишнадцать!
- Товарищи!
- Жид!
"Железнодорожные узлы, перегруженные продовольственными поездами, не в состоянии…"
- Спаси и помилуй.
- Первоначально Маркс исходил из Бланки, впоследствии - из Сен-Симона… Сущность, глубинность - от англичан… Сам же Маркс, как таковой, - бородатый дурак, да, да, дурак!
- Рабочие, красноармейцы, крестьяне! Советская власть, завоевывая позицию за позицией, призывает вас, беспощадно расправляясь с врагами революции, удвоить, утроить…
- Все мы на бой пойдем
За власть советов
И, как один, умрем
За дело это!..
Смерть - плевое дело; жизнь - копейка; орел или решка, чёт или нечет, пан или пропал.
Спали последним сном дома, мостовые. Уплотнялись, перемещались, переставлялись и засыпали люди и вещи, живой и мертвый инвентарь. Холодные мерцали звезды.
"На одного гражданина (гражданку) полагается: 2 простыни, две пары носков (чулок), две рубахи… Излишки должны быть безоговорочно и незамедлительно сданы в район под угрозой…"
- Товарищи!
"Все - на очистку выгребных ям! Освобождению подлежат беременные женщины (начиная с пяти месяцев беременности), старики не моложе 6о лет и увечные, потерявшие не менее 50 % трудоспособности. Неявка влечет за собой…"
"…Все так ли нежны мои пальцы? Мой счастливый, далекий друг. Живя за границей, Вы даже не можете себе представить… Так в детстве или во время болезни падают к изголовью страшные сны… Мои бедные пальцы, Ваши пальцы потрескались, огрубели, покрылись заусеницами; ногти (помните - "розовые миндалинки"?) пожелтели от махорки, которую я научилась курить. Если бы теперь (как когда-то!) я провела моей ладонью по Вашему лбу, на нем, наверно, остались бы царапины…"
- То-ва-ри-ищи!
- Жжжж…
- Железный кулак пролетарской диктатуры…
Временно исполняющий должность заведующего учетно-распределительным отделом - Врид-Зав-Учраспред - циркулем намечал плановые диаграммы. Ах, Степкины ордена, Красные Знамена!
15
Парад Красной армии. Лубочная картина, в которую введено историческое лицо. В революционное время, вообще, бывает мудрено избегнуть встречи с историческими личностями. Обычно недоступные толпе, работающие в тиши своих кабинетов, на меблированных чердаках или, наконец, в прославленном, хотя и не имеющем точного определения, подполье, исторические личности с первых же дней революции начинают проявлять несвойственную им суетливость, скоро переходящую в назойливость и, покинув свои убежища, настигают обыкновенных людей, так называемых "простых смертных", везде, где только представляется возможность, обрушиваются на них с досчатых уличных трибун, с экипажей, с балконов, с пьедесталов позеленевших от ржавчины памятников великих предшественников, заполняют своими изображениями газетные листы, страницы журналов, обложки книг, витрины магазинов, стены домов, заборы, экраны световых реклам и кинематографов, кричат по радио на площадях, на перекрестках улиц и в других местах народных скоплений - всем, всем, всем! - стремясь заглушить один другого и, в то же время, не переставая отрицать значение личности в истории.
С течением времени, при таком образе действий исторические личности становятся своего рода наваждением, проникающим в мирную, каждодневную, комнатную жизнь человека. Так называемый простой смертный не может отправиться по соседству к приятелю или сбегать в ларек за папиросами, чтобы не натолкнуться по дороге на одного из героев истории…
Окруженный свитой, быстрыми шагами идя впереди других, принимал парад наркомвоен. В тот день, когда Топориков, восхитясь, глядел на радугу, наркомвоен, сойдя на перрон, тоже залюбовался ею. Он даже улыбнулся мечтательно, но эта улыбка не имела никакого отношения к истории. Исторический облик его, запечатленный в портретах, пронзителен и чужд улыбок.
Таким и в этот раз вошел он в лубочную картину парада на Красной площади в красной Москве.
16
Стремительно поднявшись на трибуну, он сразу увидел всю площадь целиком, до самых отдаленных ее закоулков.
Шпалерами, во много рядов, лицом к Кремлю построились пехота, конница, артиллерия. За последним рядом - цепью милиция, за милицией - народ с пропусками и зайцы. Вдоль кремлевских стен - революционное кладбище, стена коммунаров. Перед ним - красные трибуны для членов правительства и для приглашенных, группы красных командиров в остроконечных шлемах, войска особого назначения в лиловых фуражках, филеры, снова милиция, репортеры, фотографы, расторопные операторы Совкино.
Солнце заливало площадь февральским золотом, голубая тень Василия Блаженного ложилась на снег, перекидывалась через Лобное место, вползала на стоявшие поблизости лафеты. Вороны черной дугой опускались на Торговые ряды.
Алели знамена, гремел "Интернационал", краскомы гарцевали, молодцы - один к одному, - сусальная, прекрасная красота!
Пятиконечная звезда на шлеме наркома - бирюзового цвета: цвет Реввоенсовета. Орден Красного Знамени с бантом - на груди. Глаза блестели из-под стекол огнем истории. С края, двумя ступенями ниже, - Топориков, телохранитель вождя.
Наркомвоен сделал рукой знак приказа и замер в пол-оборота к войскам. Площадь затихла. Громкоговоритель разбросал над площадью слова пачками, от запятой к запятой, с короткими остановками:
- Склоним знамена перед памятью павших! На нашем пути было много потерь. На крови героев мы празднуем наш праздник!
Он чувствовал свою вознесенность над десятками тысяч людей, и ему представлялось, будто тело его выросло до громадных размеров, что оно равняется высоте трибуны, а ноги упираются прямо в землю. Слова, подхваченные усилителем, разлетались вокруг трибуны волнующими синкопами; площадь была затоплена звуками сверхчеловеческого голоса.
Оттиснутые милицией к самым Рядам безбилетные зрители вытягивались на цыпочках, влезали на тумбы и оттопыривали свои уши ладонями. Фигура оратора на красной трибуне виднелась оттуда крошечным изваянием, и искусственная огромность голоса была непропорциональна и почти смешна…
- Войны исчезнут так же, как исчезли кровавые жертвоприношения… Красная армия - щит угнетенных, Красная армия - меч восставших!
17
Но жизнь всегда отличается от произведений искусства, и, в особенности, от лубочных картинок. Естественная перспектива, уменьшившая до неузнаваемости фигуру народного трибуна в глазах безбилетных ротозеев, грубо нарушала собой величавую цельность зрелища. Еще более противоречил этому неслышный разговор, происходивший на трибуне для приглашенных под гул громкоговорителя.
- Большевизм, большевизм! Крах рационалистической аргументации! - шептал с опаской известный писатель на ухо известному художнику. На них обоих были одинаковые шубы с барашковыми воротниками, чухонские шапки с наушниками и желтые американские ботинки "Ара", выданные в кооперативе Дома ученых. Американские ботинки придавали костюму оттенок сурового, первичного благополучия. Оба не без гордости нащупывали в карманах розовые пропуски на почетную трибуну.
- "Революция - локомотив истории"! Бедные пассажиры! Но, знаешь, всякий раз, когда я встречаюсь с этим человеком, я чувствую… да… Революция, в сущности, есть не что иное…
На этих словах писатель вынужден был остановиться, так как начавшийся проход войск перед трибунами заставил его махать чухонской шапкой с наушниками и кричать "ура".