Мне делается еще больней. Чего они надо мной смеются! Горкин - и тот смеется. Гляжу на него сквозь слезы, а он подмаргивает, слышу - толкает меня в ногу.
- Может, и мы подъедем… - говорит отец, - давно я не был у Троицы.
- Вот, хорошее дело, помолитесь… - говорит Горкин радостно.
- Мы-то по машине, а его уж… - глядит на меня отец, прищурясь. - Бог с ним, бери с собой… пускай потрудится. С тобой отпустить можно.
Верить - не верить?..
- Уж будьте покойны, со мной не пропадет… радость-то ему какая! - радостно отвечает Горкин, и опять растекается у меня в глазах. Но это уже другие слезы.
- Ну, пусть так и будет. И Антипа с вами отпускаю… Кривую на подмогу, потащится. Устанет - поприсядет. Верно, брат… всех делов не переделаешь. И передохнуть надо…
Верить - не верить?.. Я знаю: отец любит обрадовать. Горкин моргает мне, будто хочет сказать, как давеча: "А что я те сказал! папашенька добрый, я его вот как знаю!.." Так вот о чем они говорили на дворе! И оттого стал веселый Горкин? И почему это так случилось?.. Я что-то понимаю, но не совсем. И почему все отец смеется, встряхивает хохлом и повторяет: "Всех делов, брат, не переделаешь… верно! делов-то пуды, а она - туды!.." Кто же это - она!.. Я что-то понимаю, но не совсем.
Сборы
И на дворе, и по всей даже улице известно, что мы идем к Сергию Преподобному, пешком. Все завидуют, говорят: "Эх, и я бы за вами увязался, да не на кого Москву оставить!" Все теперь здесь мне скучно, и так мне жалко, что не все идут с нами к Троице. Наши поедут по машине, но это совсем не то. Горкин так и сказал:
- Эка, какая хитрость, по машине… а ты потрудясь Угоднику, для души! И с машины - чего увидишь? А мы пойдем себе полегонечку, с лесочка на лесочек, по тропочкам, по лужкам, по деревенькам, - всего увидим. Захотел отдохнуть - присел. А кругом все народ крещеный, идет-идет. А теперь земляника самая, всякие цветы, птички тебе поют… - с машиной не поравнять никак.
Антипушка тоже собирается, ладит себе мешочек. Он сидит на овсе в конюшне, возится с сапогом. Показывает каблук, как хорошо набил.
- Я в сапогах пойду, как уж нога обыкла, - говорит он весело и все любуется сапогом, как починил-то знатно. - Другие там лапти обувают, а то чуни для мягкости… а это для ноги один вред, кто непривычен. Кто в чем ходит - в том и иди. Ну, который человек лапти носит, ну… ему не годится в сапогах, ногу себе набьет. А который в сапогах - иди в сапогах. И Панкратыч в сапогах идет, и я в сапогах пойду, и ты ступай в сапожках, в расхожих самых. А новенькие уж там обуешь, там щегольнешь. Какое тебе папашенька уважение-то сделал… Кривую отпускает с нами! Как-никак, а уж доберешься. Это Горкин все за тебя старался… - уж пустите с нами, уж доглядим, больно с нами идти охота. Вот и пустил. Больно парень-то ты артельный… А с машины чего увидишь!
- Это не хитро, по машине! - повторяю я с гордостью, и в ногах у меня звенит. - И Угоднику потрудиться, правда?
- Как можно! Он как трудился-то… тоже, говорят, плотничал, церквы строил. Понятно, ему приятно. Вот и пойдем.
Он укладывает в мешок "всю сбрую": две рубахи - расхожую и парадную, новенькие портянки, то-се. Я его спрашиваю:
- А ты собираешься помирать? у тебя есть смертная рубаха?
- Это почему же мне помирать-то, чего вздумал! - говорит он, смеясь. Мне и всего-то на седьмой десяток восьмой год пошел. Это ты к чему же?
- А… у Горкина смертная рубаха есть, и ее прихватывает в дорогу. Мало ли… в животе Бог… Как это?..
- А-а… вот ты к чему, ловкий какой… - смеется Антипушка на меня. Да, в животе и смерти один Господь Бог волен, говорится. И у меня найдется, похорониться в чем, У меня тоже рубаха неплохая, у Троицы надену, для причащения-приобщения, приведет Господь. А когда помереть кому - это один Господь может знать. Ты вон намедни мне отчитал избасню-крылову… как дуб-то вон сломило в грозу, а соломинке ничего!..
- Не соломинка, а - "Трость" называется!
- Это все равно. Тростинка, соломинка… Так и с каждым человеком может быть. Ну, еще чего отчитай, избасню какую.
Я говорю ему быстро-быстро "Стрекоза и Муравей" - и прыгаю. Он вдруг и говорит:
- Очень-то не пляши, напляшешь еще чего… ну-ка отдумают?..
Это нарочно он - попугать. Очень-то радоваться нельзя, я знаю: плакать бы не пришлось! Но, будто, и он боится: как бы не передумали. Утром он сказал Горкину: "Выбраться бы уж скорей, задержки бы какой не вышло". А ноги так и зудят, не терпится. Не было бы дождя?.. Антипушка говорит, что дождю не должно бы быть, - мухи гуляют весело, в конюшню не набиваются, и сегодня утром большая была роса в саду. И куры не обираются, и Бушуй не ложится на спину и не трется к дождю от блох. И все говорят, что погода теперь установилась, самая-то пора идти.
Господи, и Кривая с нами! Я забираюсь в денник, к Кривой, пролезаю под ее брюхом, а она только фыркает, привыкла. Спрашиваю ее в зрячий глаз, рада ли, что пойдет с нами к Преподобному. Она подымает ухо, шлепает мокрыми губами, на которых уже седые волосы, и тихо фырчит-фырчит, - рада, значит. Пахнет жеваным теплым овсецом, молочным, - так сладко пахнет! Она обнюхивает меня, прихватывает губами за волосы - играет так. В черно-зеркальном ее глазу я вижу маленького себя, решетчатое оконце стойла и голубка за мною. Я пою ей недавно выученный стишок: "Ну, тащися, сивка, пашней-десятиной… красавица зорька в небе загорелась…" Пою и похлопываю под губы - ну, тащися, сивка!.. А сам уже далеко отсюда. Идем по лужкам-полям, по тропочкам, по лесочкам… л много крещеного народу. "Красавица зорька в небе загорелась, из большого леса со-лнышко выходит…"
Ну, тащися, сивка!..
- Ну и затейник ты… - говорит Антипушка, - за-тей-ник!.. С тобой нам не скушно идти будет.
- Горкин говорит… - молитвы всякие петь будем! - говорю я. - Так заведено уж, молитвы петь… конпанией, правда? А Преподобный будет рад, что и Кривая с нами, а? Ему будет приятно, а?..
- Ничего. Он тоже, поди, с лошадками хозяйствовал. Он и медведю радовался, медведь к нему хаживал… Он ему хлебца корочку выносил. Придет, встанет к сторонке под елку… и дожидается - покорми-и-и! Покормит. Вот и ко мне крыса ходит, не боится. Я и Ваську обучил, не трогает. В овес его положу, а ей свистну. Она выйдет с-под полу, а он только ухи торчком, жесткий станет весь, подрагивает, а ничего. А крыса тоже, на лапки встает, нюхается. И пойдет овес собирать. Лаской и зверя возьмешь, доверится.
Зовет Горкин:
- Скорей, папашенька под сараем, повозку выбираем!
Мелькает белый пиджак отца. Под навесом, где сложены сани и стоят всякие телеги, отец выбирает с Горкиным, что нам дать. Он советует легкий тарантасик, но Горкин настаивает, что в тележке куда спокойней, можно и полежать, и беседочку заплести от солнышка, натыкать березок-елок, - и указывает легонькую совсем тележку - "как перышко!".
- Вот чего нам подходит. Сенца настелим, дерюжкой какой накроем - прямо тебе хоромы. И Кривой полегче, горошком за ней покатится.
Эту тележку я знаю хорошо. Она меньше других и вся в узорах. И грядки у ней, и подуги, и передок, и задок - все разделано тонкою резьбою: солнышками, колесиками, елочками, звездочками и разной затейной штучкой. Она ездила еще с дедушкой куда-то за Воронеж, где казаки, - красный товар возила. Отец говорит - стара. Да что-то ему и жалко. Горкин держится за тележку, говорит, что ей ничего не сделается: выстоялась и вся в исправности, только вот замочит колеса. На ней и годов не видно, и лучше новой.
- А не рассыплется? - спрашивает отец и встряхивает, берет под задок тележку. - Звонко поедете.
- Верно, что зазвониста, суховата. А легкая-то зато кака, горошком так и покатится.
И Антипушка тоже хвалит: береза, обстоялась, ее хошь с горы кидай. И Кривой будет в удовольствие, а тарантас заморит.
- Ну, не знаю… - с сомнением говорит отец, - давно не ездила. А "лисица" как, не шатается?
Говорят, что и "лисица" крепкая, не шелохнется в гнездах, как впаяна. Очень чудно - лисица. Я хочу посмотреть "лисицу", и мне показывают круглую, как оглобля, жердь, крепящую передок с задком. Но почему - лисица? Говорят - кривая, лесовая, хитрущая самая веща в телеге, часто обманывает, ломается.
Отец согласен, но велит кликнуть Бровкина, осмотреть.
Приходит колесник Бровкин, с нашего же двора. Он всегда хмурый, будто со сна, с мохнатыми бровями. Отец зовет его - "недовольный человек".
- Ну-ка, недовольный человек, огляди-ка тележку, хочу к Троице с ними отпустить.