А если дополнительные выборы по солдатской секции, то придётся провести дополнительные и по рабочей, ещё с десяток рабочих. (Но их можно разослать в командировки по заводам.) А после того, что мы включили в ИК и всех членов с-д фракций четырёх Дум, и представителей районных советов, и ходит на заседания вся редакция "Известий", и новоприехавшими усилены представительства каждой партии, и заменённые члены ИК тоже нередко приходят, – мы что-то разбухаем чуть не до 90 человек, наши заседания становятся тоже неуправляемые, и тоже не остаётся никакой дискретности, сказанное здесь конфиденциально – разносится далеко.
Ход дел в Исполкоме всё больше зависел от Церетели, а замученный Чхеидзе и вечно весёлый Скобелев, хотя формально во главе ИК и всего Совета, всё меньше значили после включения приехавших лидеров – Гоца, Дана, Либера, а затем и Чернова. Приехавшие эмигранты и ссыльные неизбежно вытесняли здешних, петроградских. (Между тем Станкевич и Дан всё мотали Стеклова с реорганизацией "Известий", а Гиммер увлечённо готовил при Горьком свою собственную газету, которая должна была затмить и все революционные, и все вообще петроградские.)
Тут верхушке ИК надо было ехать на минский фронтовой съезд: там собрались тёмные солдаты, их ориентация неизвестна, могут поддаться монархической агитации, – надо сразу крепко взять в руки и провести как социалистическое совещание. Уезжала головка в Минск всего на три дня, и полагали, что тут без них, каждый день собираясь, будут решать только мелкие вопросы. Такие и были. Являлся надоедный, сморкатый Громан: какую разработать тактику при выборах в петроградскую продовольственную управу? есть возможность захватить все места, но, пожалуй, не следует этого желать, иначе нам придётся взять на себя и ответственность за продовольственное дело в Петрограде, которое всё хуже. Никому не хотелось и брать на себя хлопот по организации первомайской, по новому стилю, манифестации, придумали поручить Суханову-Гиммеру, наименее приспособленному. (А он исхитрился найти энтузиастов вместо себя.) Долго спорили, какой лозунг должен быть написан на первомайском знамени ИК: эсеры настаивали – "В борьбе обретёшь ты право своё", но пересилили социал-демократы – что "Пролетарии всех стран, соединяйтесь" более интернациональный и всеобщий. Обсуждали предложение Лурье: отпраздновать 1 мая прекращением военных действий на один день, пусть Совет выступит с обращением к нашей армии и к противнику – не делать в этот день первого выстрела. Красиво. Но удастся ли это технически? успеем ли предупредить немцев? как они отнесутся? И будут противодействовать наши военные власти. А если случится в этот день неудача на фронте, вроде Стохода? – и свалят всё на нас, и используют против дела революции.
Спорили и с межрайонцами: они настаивали занять пустующую дачу Дурново, а ИК не решался дать санкцию: и так уже кричала буржуазная печать о захвате особняка Кшесинской. Тут – от гельсингфорсского Совета жалобы на Гучкова, что он самоуправничает в морском флоте. От московского Совета – на Милюкова:
что на московском кадетском собрании он смазал всю декларацию 27 марта: что ничего в ней нового нет, что условия мира не могут быть выработаны без союзников и, конечно, должны включать присоединение к нам Армении и Галиции. Этот гадина Милюков хорошо хоть всегда выбалтывает, что он истинно думает; прижать его надо будет основательно. Да с Временным правительством и так уже два месяца тянулись две неразрешённые болячки: не отпускали они 10 миллионов на содержание Совета и не отменили искренно и окончательно воинскую присягу, – теперь иные полки запрашивали ИК: как же быть, кому верить? И как правда теперь быть, когда три четверти армии присягнуло? (Зря мы с этой присягой полезли.)
А тут – телеграмма с фронта от 2-й гвардейской дивизии: ряды наши тают, не получая пополнений из Петрограда, хотим знать, всё ли ещё петроградский Совет настаивает на невыводе войск? Невывод петроградского гарнизона, такой революционно ясный в начале марта, сейчас становился всё более уязвимым. Уже рады были бы и отсылать их на фронт – но все батальоны знают свою льготу и не желают ехать. (А из провинциальных городов телеграммы: их гарнизоны, подражая петроградскому, тоже постановили не ехать на фронт, а защищать на своих местах революцию.)
Да прикатила в эти дни телеграмма от московского солдатского Совета, ещё тревожнее: какими-то воинскими чинами ведутся переговоры со Ставкой и с Гучковым о созыве отдельного Военного съезда, фронта и тыла, без рабочих депутатов! Так это что – раскол? и уже во всероссийском масштабе? будет не один съезд Советов – а два ?? И что останется от единой воли Советов? Тут на ИК и споров не было: помешать, сорвать! Это – опять гарнизонное бюро, только в десять раз опасней.
Надо бы обращаться – прямо в правительство. Но Контактная комиссия чуть ли не вся в Минске. Дали им телеграмму в Минск, ещё лучше: на минском съезде вынесут резолюцию против Военного съезда, это будет наиболее авторитетно. А ИК – пока обратился ко всем провинциальным советам: противодействовать этому начинанию.
Совсем не так легко вести советский корабль, крепко держать советский руль. Стали поступать резолюции от некоторых фронтовых полков в пользу отдельного Военного съезда и отдельного Всероссийского Совета солдатских депутатов, который потом сольётся с Советом рабочих и крестьянских. Вот-вот, всё более вырисовывался чей-то ловко проводимый черносотенный замысел. А от гарнизона Дна пришла резолюция: переизбрать петроградский совет демократически , чтобы он стал истинным представителем рабочих и солдат. То есть значит: лишить революционные партии их значения и влияния.
С этими выпадами совпал – или это части всё того же замысла? – провокационный (и с антисемитским душком) выпад Шульгина в его "Киевлянине" против товарища Стеклова. И одновременно – выпад шофёра товарища Стеклова против своего седока. О первом постановлено – довести до сведения родзянкинского думского комитета, о втором – произвести расследование.
И тут же, в один день, всё сгрудилось: пришли слухи, что в первореволюционном Волынском батальоне солдаты готовятся арестовать товарища Ленина. А этого – даже в намерении нельзя было допустить, ибо с этого края мог начаться погром всех революционных сил! Предотвратить! Немедленно послать в Волынский батальон делегацию – Суханова, Богданова, Венгерова, – рассеять ложные слухи о Ленине, которые распространяются среди солдат. (Возражал только Дан: предварительно ИК должен вынести мнение, от которого уклоняется: как принципиально оценить факт проезда эмигрантов через Германию?)
А вернулась из Минска головка – и все, все, все эти вопросы отодвинулись настоятельной необходимостью реорганизовать же Исполнительный Комитет: из узкого собрания революционных вождей он превратился в громоздкий постоялый двор всяких случайных депутатов, где уже нельзя ни говорить откровенно, ни спорить, – да и надо ли нам столько изнурительно спорить? И форму реорганизации предложил Дан в докладе такую: в нынешнем полном составе собираться реже. Вермишель мелких вопросов – раздать по отделам, которых будет 11 или 13. Для решения же принципиальных вопросов – избрать небольшое новое бюро, желательно из одних партийных представителей, и только через него вопросы могут поступить на обсуждение полного состава ИК. – Но ведь мы избирали бюро месяц назад, в середине марта. – Да, но оно неработоспособно. И не включает активных новоприехавших товарищей.
И тут стал проясняться замысел оппортунистов: не только отделаться от солдат, простых рабочих, от чужих, – но и от своих слишком задиристых утомительных левых, а чтобы собрались в бюро сходные единомышленники. Левые, ведшие ИК в марте, а теперь его теряющие, – Суханов, Соколовский, Кротовский и все большевики, один за другим резко возражали: тогда составим бюро так, чтобы было пропорционально представлено и наше циммервальдское меньшинство! Но Церетели, со своей обычной смелой откровенностью, ответил, что меньшинство в бюро только мешало бы деловой работе: в ИК его постоянная оппозиция и принципиальные споры по каждому практическому вопросу ничего не меняют, а только парализуют работу. В бюро надо избрать таких, кто не будет словопреть: умели бы легко друг с другом сговориться и не жертвовали бы работой в пользу фракционных соображений. Завоюйте себе большинство в ИК – будет и бюро ваше.
И – более: отклонили предложения Каменева, чтобы в бюро были представлены хоть по одному от каждой партии (тогда б и большевик – один). И ещё категоричней: отклонили настояния большевиков разрешить членам ИК присутствовать на бюро без права голоса и с обязательством не предавать сведения гласности и не использовать их в своих партийных целях.
Эта битва заняла три дня подряд, три заседания.
Большевики (извечные демократы) потребовали, чтобы такое бюро было представлено на утверждение пленума Совета, – отказали им и в этом.
По новому замыслу упразднялась и Контактная комиссия, а переговоры с правительством будет вести бюро. Тем самым из неё выбрасывался отчаянный и крайний Гиммер-Суханов, сперва не пожелавший войти в бюро в гордом одиночестве. Но и Стеклов как предчувствовал – оспаривал отмену Контактной комиссии. Как предчувствовал, потому что в качестве редактора "Известий" он должен был в бюро войти. Но в минувших днях произошло скандальное разоблачение его верноподданного прошения на высочайшее имя о перемене фамилии Нахамкис, и тут подбавила жару эта статья Шульгина, – и вот Церетели заключил:
– По совершенно особым причинам группа президиума считает невозможным выдвигать сейчас товарища Стеклова на ответственный пост…
Всем была понятна причина: бюро ИК не хотело себя компрометировать и быть мишенью язвительных нападок. Вполне понятно, но Церетели выразил это недипломатично открыто.