- Не каркай под руку! - огрызнулся Арон и сладким до приторности голосом взывал к рыбе: - Ну, иди ко мне, моя лапочка!.. Сладенькая моя… Рыбонька моя любименькая!.. Что же ты дергаешься, сучка?! Мы же двое суток крошки во рту не имели… Совесть у тебя есть?! Рыбочка!.. Ну, пожалуйста…
А рыба была все ближе и ближе к корме, мокрый шнур спутанными петлями ложился на решетку кокпита, Арон хрипел от натуги, Василий с вывернутой к корме головой истерически выплясывал у штурвала и приговаривал с какой-то сумасшедшинкой в голосе:
- Если так долго не везет, то ведь должно повезти?.. Правильно? Мы же никому ничего плохого не сделали?.. Мы себе плывем и плывем. Нам немножечко, хотя бы немножечко покушать, и мы поплывем дальше. А что консулы нас не признали - так это ничего… Их тоже понять можно… И потом, консулы - не народ… А народ… Простые люди нас поймут… Арон!!! Смотри!!! - неожиданно завизжал Василий.
Но Арон и сам видел, как из воды, прямо в синее небо взлетела огромная, метра в полтора, толщенная рыбина, на мгновение зависла в воздухе и шумно шлепнулась обратно в воду!
Последовал страшный рывок, Арон чудом не перелетел через корму и упал на настил кокпита с ослабевшим, вялым шнуром в изрезанных руках…
Еще не веря в произошедшее, он вытащил из воды шнур с оборванным крючком, поднял глаза к небу и тихо спросил:
- Боженька… Что же ты над нами так измываешься, мать твою богородицу в душу так?!
Как выглядит улыбка судьбы
Вблизи какого-то нежилого островка свежий ветер сменился почти полным штилем. Паруса повисли, изредка слабо вспухая под угасающим дуновением теплого, вяло струящегося воздуха.
Яхта двигалась, повинуясь только течению.
С биноклем на груди, забросив ноги на форлюк рубки, головой на жестком якорном ящике, на носу яхты лежал недвижимый Василий. Глаза его из-под козырька черной пиратской шапочки были бессмысленно и отрешенно устремлены в небо…
- Вась!.. А, Вась… - негромко позвал его Арон.
Василий не ответил. Молчал, смотрел в голубое Эгейское небо.
- Ну, очнись, Вась… - мягко сказал Арон. - Сел хотя бы. А то кровь к голове прильет - совсем чокнешься. Вредно лежать так…
Молча Василий снял ноги с форлюка.
- Ну, чего уж так убиваться-то, Вась?.. Ты вспомни, когда в лагере мы блатным пиздюлей накидали, как нас тогда вертухали, в зоне отметелили и в штрафной изолятор запхнули… Что, лучше было, что ли? А мы с тобой им тогда еще назло песни пели! Ты еще стихи читал: "Я волком бы выгрыз бюрократизм…" Как сейчас помню! Неделю жрать не давали… И ничего, оклемались. Помнишь?
Василий прикрыл глаза, качнул головой из стороны в сторону, словно отгоняя от себя эти воспоминания, и надвинул длинный козырек черной шапочки на лицо.
- И ведь не я тебя тогда из изолятора вытаскивал, а ты меня!.. Вспомни. Я, дурак здоровый, на девятые сутки сломался, а ты был еще ого-го!..
Молчал Василий… Над его головой бессильно висел стаксель, под ним в борт яхты тихонько плескала слабенькая волна, поскрипывали снасти.
- А тут ты вдруг малость подраскис… А я без тебя - как без рук. Вот, к примеру, где мы сейчас? Я лично понятия не имею! - искренне сказал Арон.
Вася с трудом разомкнул пересохшие губы - хотел ответить. Но голоса не было. Он проглотил комок, откашлялся, отперхался и глухо сказал:
- Я тоже…
Арон обрадовался, что Василий хоть разомкнул уста, заговорил ласково, с фальшиво-бодрыми интонациями, как с маленьким капризным ребенком:
- Вот и хорошо! Вот и возьми лоцию, карту… Посчитай время, примерную скорость… Определись, дай мне точный курс!.. А то, не дай бог, погодка переменится - нам с тобой некогда будет на карту глянуть…
Василий снова замкнулся, лежал, не шевелясь, на носу яхты.
Арон совсем было пришел в отчаяние:
- Хоть бы вокруг огляделся!.. Что же тебе Марксен зря бинокль подарил?! Приставил бы ты его к своим глазкам - вон островишко какой-то рядом… А вдруг мы там чего-нибудь прожрать бы нашли?
При слове "пожрать" Василий тяжело и судорожно вздохнул, медленно приподнялся, сел и сдвинул козырек пиратской шапочки набок. Увидел неподалеку островок и нехотя поднял бинокль к глазам…
В окулярах бинокля остров резко приблизился, все на нем сильно увеличилось, и первое, что заполнило поле зрения Василия, была большая белая коза с огромным тяжелым выменем!..
Упругие струйки козьего молока с веселым звоном били в дно большой эмалированной кастрюли.
Обливаясь потом и задыхаясь от непривычной работы, Василий сидел на корточках и доил козу. Теперь его черная шапочка была повернута козырьком назад.
Чтобы коза не дергалась, а еще чего хуже не вздумала бы убежать, ноги ее были крепко привязаны к четырем колышкам, вбитым в землю, на рога накинута веревочная петля и конец веревки закреплен на низкорослом инжирном деревце с бесчисленным множеством спелых фиолетовых плодов.
Перед мордой козы на коленях стоял счастливый Арон, кормил инжиром козу и Василия, у которого руки были заняты добычей молока из нехудеющего козьего вымени, и ел инжир сам…
На прибрежной песчаной отмели валялся дар Немы Блюфштейна - резиновый тузик с двумя короткими веслами и белой надписью по толстенькому бортику "Я-К. Од.В.О.", что должно было означать "Яхт-клуб Одесского военного округа".
Метрах в тридцати от берега на якоре покачивался "Опричник" со спущенными и впопыхах брошенными на рубку и палубу парусами.
И коза, и Василий жрали инжир так быстро, что Арон просто не успевал совать им в рот сладкие и спелые плоды.
- Вы куда так торопитесь, ребята? - тревожился Арон. - Ну, козе простительно. Коза, она и есть "коза"!.. Ты-то, Васька, поберегись. Столько дней не евши… Кишки же в брамштоковый узел завяжутся!
- Ни хрена!.. Я бы вообще отсюда уже никуда дальше не плыл, а попросил бы на этом острове гастрономического убежища… Давай еще!.. - задыхаясь от непрерывного доения и безостановочной еды, прохрипел Василий и широко открыл рот…
Поздним вечером, в одних трусах сидели в каюте за столом друг против друга со стаканами козьего молока в руках.
Тут же стояла пустая эмалированная кастрюля и алюминиевая миска с одной-единственной инжириной.
Сидели точно так же, как когда-то сидели в Ленинграде на кухне Арона и приканчивали вторую бутылку водки. И выглядели точно так же, как после литра водки - пьяными, со слипающимися глазами, с заторможенной, неуверенной речью и не очень четким произношением.
Наверное, сказалось все - и изнурительная бессонница, и дикая усталость, издерганность последними событиями, внезапно навалившаяся сытость после долгого голодания. А может быть, такой замечательный эффект был достигнут при помощи активного сочетания козьего молока со свежим греческим инжиром.
- Все!.. По последней, и на боковую… - решительно произнес Арон заплетающимся языком и поднял свой стакан с молоком. - За тебя, Васюся!
Василий тоже поднял стакан, сыто икнул и возразил:
- Ни в коем случае!.. Сегодня за тебя! По разгонной - на ход ноги!.. Я тебя, знаешь, как уважаю?!
- Протестую!!! Несправедливо!.. - сказал Арон. - Ты меня уважаешь, и я тебя жутко уважаю! А козу мы, значит, не уважаем?!
- Очень уважаем!..
- Тогда пьем за козу! - Арон тяжело встал из-за стола.
- За козу пьем стоя!..
Вася поднялся на ноги только со второй попытки и закричал:
- За козу!!!
Они одновременно залпом опрокинули в себя остатки козьего молока, по привычке сморщились - будто от водки, и понюхали одну инжиринку на двоих.
И, словно в благодарность за произнесенный тост, с берега раздалось нежное блеяние…