17
22 июня (1986)
Дорогие Наташа и Георгий Николаевич! Мы тут не знаем, чем закончилась вся эта история, но, предполагая худшее, обнимаем вас и просим не падать духом. Хотелось бы знать, какие у вас перспективы в смысле пропитания, и вообще, что будет дальше? Не может ли произойти чего-то такого, в результате чего вы окажетесь в Америке? Во всех случаях, как писал Зощенко - литература продолжается.
Представляю себе, как из-за всего этого сходит с ума Н. Е.
Если будет возможность, черкните в двух словах, как развиваются события. А я сообщу всем заинтересованным лицам в Америке.
Ваш С. Довлатов
18
20 сент. (1986)
Дорогие Наташа и Георгий Николаевич!
Я не спрашиваю - как ваши дела, поскольку догадываюсь, что вы находитесь в эпицентре разговоров, отношений, слухов, деловых попыток и так далее, то есть претендовать на длинное письмо от вас было бы нахальством. В общем, я ни о чем не спрашиваю, а наоборот, сообщаю, что мы вас любим, уважаем и надеемся еще с вами поработать. Все помнят, что Владимов был единственным нормальным редактором на Западе.
Должен сказать, что я преисполнился отвращением ко всякому печатному слову и ушел, как говорится, в частную жизнь, а именно - получил в подарок трехмесячную таксу. Таксу зовут Яша, полное имя - Яков Моисеевич, в честь Андрея Седых.
В Нью-Йорке ничего не происходит (кроме скучноватых драк, учиняемых Шемякиным в недорогих русских ресторанах), все разобщены, никто ничего не читает, да, кажется, и не пишет.
Лично я с периодической печатью никаких дел иметь не желаю, да и она, печать, не слишком за мной охотится. Радиоскрипты в "Панораме" - это не считается.
Разумеется, Поповский всем говорит, что Владимов пострадал из-за недооценки Поповского.
С К. я не знаком, но он мне всегда заочно не нравился. Афишируемое православие внушает некоторый протест. Давно замечено, что высшие устремления духа не мешают таким людям с легкостью огорчать своих ближних. Столь же давно замечено, что успешно рассуждают и пишут о Боге именно люди с "неполной нравственностью" (выражение Марамзина, который в свою очередь тоже хорош), потому что люди истинно нравственные хорошо знают, каких непарадных, каждодневных, малоэстетических усилий стоит эта самая нравственность. Кстати, два-три абзаца на эту тему есть в интересных заметках Л. Я. Гинзбург, напечатанных в ленинградской "Неве".
Для Вадима Белоцерковского я придумал чудный лозунг: "Терпимость наше грозное оружие!". Тем не менее, я очень рад, что ваши отношения наладились - так он мне сообщил.
Обнимаю вас.
С. Довлатов
19
2 мая (1987)
Дорогие Наташа и Георгий Николаевич!
Не хотелось бы обременять вас длинным письмом, но как-то слишком уж мало мы про вас знаем. Разве что "Литгазета" иногда балует сведениями. Кстати, написанное там про г. Н. по отвратительности ниже "Крокодила" сталинской поры.
Через кого бы можно было узнать следующее:
1. На что вы, собственно, живете? Дело в том, что у нас с женой есть 2 тысячи долларов, отложенные на ремонт квартиры, то есть на нечто такое, что можно (и даже желательно) откладывать до бесконечности. Имейте это в виду.
2. Созидается ли "Генерал" и на какой он стадии? Где автор собирается его печатать? Дело в том, что у нас появился странный издатель Левков (издательство "Либерти"), действующий с некоторой широтой и выпустивший десяток книг в ярких обложках и без следов мучительной экономии. Странность же его в том, что он пока никого не обжулил, и это вселяет - одновременно и тревогу, и удовлетворение.
3. Есть ли надежда, что вы будете связаны с каким-то печатным органом, чтобы прогрессивные авторы могли самовыражаться, не подвергаясь?
4. И вообще, в форме ли вы, каково состояние вашего духа?
В Америке наши знаменитости поначалу слегка рехнулись от мнимых заигрываний советской власти. Все, оказывается, получили какие-то тайные знаки любви со стороны Политбюро, и даже Глезер рассказал мне, что его куда-то зовут. Шемякин, как вы знаете, с готовностью разложился, а Неизвестный хотел было тоже разложиться, но вспомнил, что он бывший офицер, и с достоинством прекратил эти ужимки.
А вот вам местный анекдот из жизни. В Нью-Йорке выступал Вознесенский. Сначала читал стихи. Каждый раз говорил: "Здесь упоминается Норман Мейлер, который сидит в этом зале", "Там упомянут Артур Миллер, который сегодня присутствует". И т. д. Потом Вознесенский сказал, что главное сейчас не стихи читать, а рассказывать о событиях в СССР. Мол, задавайте вопросы. Прошло минуты две - никто вопросов не задавал. Затем поднялся симпатичный американский юноша. Вознесенский страшно ожил и затараторил: "Спрашивайте, спрашивайте открыто, что угодно…" Наконец юноша спросил: "Скажите, а где именно сидит Норман Мейлер?"
В заключение, пользуясь бесстыдством эпистолярной формы, хочу сказать, что я вас люблю и уважаю.
Будьте здоровы.
Ваш
С. Довлатов