- Да ведь ты, дядя, уж за десять лет на Кавказе, - сказал Болхов, - а помнишь, что Ермолов сказал, а Абрам Ильич только шесть
- Какой десять! скоро шестнадцать.
- Вели же, Болхов, шолфею дать. Сыро, бррр!.. А? - прибавил он, улыбаясь, - выпьем, майор!
Но майор был недоволен и первым обращением к нему старого капитана, теперь же, видимо, съежился и искал убежища в собственном величии. Он запел что-то и снова посмотрел на часы.
- Вот я так уж никогда туда не поеду, - продолжал Тросенко, не обращая внимания на насупившегося майора, - я и ходить и говорить-то по-русскому отвык. Скажут: что за чудо такая приехало? Сказано, Азия. Так, Николай Федорыч?.. Да и что мне в России! Все равно тут когда-нибудь подстрелят. Спросят где Тросенко? - подстрелили. Что вы тогда с восьмой ротой сделаете… а? - прибавил он, обращаясь постоянно к майору.
- Послать дежурного но батальону! - крикнул Кирсанов, не отвечая капитану, хотя, я опять уверен был, ему не нужно было отдавать никаких приказаний,
- А вы, я думаю, теперь рады, молодой человек, что на двойном окладе? - сказал майор после нескольких минут молчания батальонному адъютанту.
- Как же-с, очень-с.
- Я нахожу, что наше жалованье теперь очень большое, Николай Федорович, - продолжал он, - молодому человеку можно жить весьма прилично и даже позволить себе роскошь маленькую.
- Нет, право, Абрам Ильич, - робко сказал адъютант, - хоть оно и двойное, а только что так… ведь лошадь надо иметь…
- Что вы мне говорите, молодой человек! я сам прапорщиком был и знаю. Поверьте, с порядком жить очень можно. Да вот вам, сочтите, - прибавил он, загибая мизинец левой руки.
- Всё вперед жалованье забираем - вот вам и счет, - сказал Тросенко, выпивая рюмку водки.
- Ну, да ведь на это что же вы хотите… что?
В это время в отверстие балагана всунулась белая голова со сплюснутым носом, и резкий голос с немецким выговором сказал:
- Вы здесь, Абрам Ильич? а дежурный ищет вас.
- Заходите, Крафт! - сказал Болхов.
Длинная фигура в сюртуке генерального штаба пролезла в двери и с особенным азартом принялась пожимать всем руки.
- А, милый капитан! и вы тут? - сказал он, обращаясь к Тросенке.
Новый гость, несмотря на темноту, пролез до него и, к чрезвычайному, как мне показалось, удивлению и неудовольствию капитана, поцеловал его в губы.
"Это немец, который хочет быть хорошим товарищем", - подумал я.
XII
Предположение мое тотчас же подтвердилось. Капитан Крафт попросил водки, назвав ее горилкой, и ужасно крякнул и закинул голову, выпивая рюмку.
- Что, господа, поколесовали мы нынче по равнинам Чечни… - начал было он, но, увидав дежурного офицера, тотчас замолчал, предоставив майору отдавать свои приказания.
- Что, вы обошли цепь?
- Обошел-с.
- А секреты высланы?
- Высланы-с.
- Так вы передайте приказание ротным командирам, чтоб были как можно осторожнее.
- Слушаю-с.
Майор прищурил глаза и глубокомысленно задумался.
- Да скажите, что люди могут теперь варить кашу.
- Они уж варят.
- Хорошо. Можете идти-с.
- Ну-с, так вот мы считали, что нужно офицеру, - продолжал майор, со снисходительной улыбкой обращаясь к нам. - Давайте считать.
- Нужно вам один мундир и брюки… так-с?
- Так-с.
- Это, положим, пятьдесят рублей на два года, стало быть, в год двадцать пять рублей на одежду; потом на еду, каждый день по два обаза… так-с?
- Так-с; это даже много.
- Ну, да я кладу. Ну, на лошадь с седлом для ремонта тридцать рублей - вот и всё. Выходит всего двадцать пять, да сто двадцать, да тридцать=сто семьдесят пять. Все вам остается еще на роскошь, на чай и на сахар, на табак рублей двадцать. Изволите видеть?.. Правда, Николай Федорыч?
- Нет-с. Позвольте, Абрам Ильич! - робко сказал адъютант, - ничего-с на чай и сахар не останется. Вы кладете одну пару на два года, а тут по походам панталон не наготовишься; а сапоги? я ведь почти каждый месяц пару истреплю-с. Потом-с белье-с, рубашки, полотенца, подвертки - все ведь это нужно купить-с. А как сочтешь, ничего не останется-с. Это, ей-богу-с, Абрам Ильич!
- Да, подвертки прекрасно носить, - сказал вдруг Крафт после минутного молчания, с особенной любовью произнося слово "подвертки", - знаете, просто, по-русски.
- Я вам скажу, - заметил Тросенко, - как ни считай, все выходит, что нашему брату зубы на полку класть приходится, а на деле выходит, что все живем, и чаи пьем, и табак курим, и водку пьем. Послужишь с мое, - продолжал он, обращаясь к прапорщику, - тоже выучишься жить. Ведь знаете, господа, как он с денщиками обращается.
И Тросенко, помирая со смеху, рассказал нам всю историю прапорщика с своим денщиком, хотя мы все ее тысячу раз слышали.
- Да ты что, брат, таким розаном смотришь? - продолжал он, обращаясь к прапорщику, который краснел, потел и улыбался, так что жалко было смотреть на него. - Ничего, брат, и я такой же был, как ты, а теперь, видишь, молодец стал. Пусти-ка сюда какого молодчика из России, - видали мы их, - так у него тут и спазмы и ревматизмы какие-то сделались бы; а я вот сел тут - мне здесь и дом, и постель, и всё. Видишь…
При этом он выпил еще рюмку водки.
- А? - прибавил он, пристально глядя в глаза Крафту.
- Вот это я уважаю! вот это истинно старый кавказец! Позвольте вашу руку.
И Крафт растолкал всех нас, продрался к Тросенке и, схватив его руку, потряс ее с особенным чувством.
- Да, мы можем сказать, что испытали здесь всего, - продолжал он, - в сорок пятом году… ведь вы изволили быть там, капитан? Помните ночь с двенадцатого на тринадцатое, когда по коленки в грязи ночевали, а на другой день пошли на завалы? Я тогда был при главнокомандующем, и мы пятнадцать завалов взяли в один день. Помните, капитан?
Тросенко сделал головой знак согласия и, выдвинув вперед нижнюю губу, зажмурился.
- Изволите видеть… - начал Крафт чрезвычайно одушевленно, делая руками неуместные жесты и обращаясь к майору.
Но майор, должно быть, неоднократно слышавший уже этот рассказ, вдруг сделал такие мутные, тупые глаза, глядя на своего собеседника, что Крафт отвернулся от него и обратился ко мне и Болхову, попеременно глядя то на того, то на другого. На Тросенку же он ни разу не взглянул во время всего своего рассказа.
- Вот изволите видеть, как вышли мы утром, главнокомандующий и говорит мне: "Крафт! возьми эти завалы". Знаете, наша военная служба, без рассуждений- руку к козырьку. "Слушаю, ваше сиятельство!" - и пошел. Только как мы подошли к первому завалу, я обернулся и говорю солдатам: "Ребята! не робеть! в оба смотреть! Кто отстанет, своей рукой изрублю". С русским солдатом, знаете, надо просто. Только вдруг граната… я смотрю, один солдат, другой солдат, третий солдат, потом пули… взжинь! взжинь! взжинь!.. Я говорю: "Вперед, ребята, за мной!" Только мы подошли, знаете, смотрим, я вижу тут, как это… знаете, как это называется? - и рассказчик замахал руками, отыскивая слово.
- Обрыв, - подсказал Болхов.
- Нет… Ах, как это? Боже мой! ну, как это?., обрыв, - сказал он скоро. - Только ружья наперевес… ура! та-ра-та-та-та! Неприятеля ни души. Знаете, все удивились. Только хорошо: идем мы дальше - второй завал. Это совсем другое дело. У нас уж ретивое закипело, знаете. Только подошли мы, смотрим, я вижу, второй завал - нельзя идти. Тут… как это, ну, как называется этакая… Ах! как это…
- Опять обрыв, - подсказал я.
- Совсем нет, - продолжал он с сердцем, - не обрыв, а… ну, вот, как это называется, - и он сделал рукой какой-то нелепый жест. - Ах, боже мой! как это…
Он, видимо, так мучился, что невольно хотелось подсказать ему.
- Река, может, - сказал Болхов.
- Нет, просто обрыв. Только мы туда, тут, поверите ли, такой огонь, ад…
В это время за балаганом кто-то спросил меня. Это был Максимов. А так как за прослушанием разнообразной истории двух завалов мне оставалось еще тринадцать, я рад был придраться к этому случаю, чтобы пойти к своему взводу. Тросенко вышел вместе со мной. "Все врет, - сказал он мне, когда мы на несколько шагов отошли от балагана, - его и не было вовсе на завалах", - и Тросенко так добродушно расхохотался, что и мне смешно стало.
XIII
Уже была темная ночь, и только костры тускло освещали лагерь, когда я, окончив уборку, подошел к своим солдатам. Большой пень, тлея, лежал на углях. Вокруг него сидели только трое: Антонов, поворачивавший в огне котелок, в котором варился рябко, Жданов, хворостинкой задумчиво разгребавший золу, и Чикин с своей вечно нераскуренной трубочкой. Остальные уже расположились на отдых - кто под ящиками, кто в сене, кто около костров. При слабом свете углей я различал знакомые мне спины, ноги, головы; в числе последних был и рекрутик, который, придвинувшись к самому огню, казалось, спал уже. Антонов дал мне место. Я сел подле него и закурил папиросу. Запах тумана и дыма от сырых дров, распространяясь по всему воздуху, ел глаза, и та же сырая мгла сыпалась с мрачного неба.