– Трудно с вами не согласиться, – сказал Тараканий Бог, – это точно: загадочная мы нация. Приведу в пример мою матушку – ну, до святости легкомысленная старушка! Когда мы еще жили в Тамбове и я только-только начал учиться у одного знаменитого колдуна, сестра моя, Тамара Кирилловна, ненароком приглянулась одному районному прокурору. И стал он ее преследовать, месяца три проходу не давал, говорит, если ты со мной не ляжешь, я всю твою семью раскидаю по лагерям.
И, действительно, через какое-то время он мне из ничего организовал уголовное дело лет так на пять усиленного режима. Тогда Тамара Кирилловна, ангельская душа, навестила-таки этого негодяя, чтобы спасти меня от тюрьмы. Ну, сижу я на кухне, пью горькую третьи сутки, щетиной весь зарос, руки трясутся, до последнего исхудал, а матушка как-то приходит и говорит. "Ты чего это небритый, уж не влюбился ли ненароком?" Это ничего, что я рассказываю такие интимные вещи?
– Ничего, – успокоила его Ольга.
Затрудняюсь определить по какой причине, но нелепый рассказ Тараканьего Бога воротил меня в глубокую старину, которую я копал уже, наверное, битый час, надеясь разрешить для себя вопрос, отчего мы такие бедные, неопрятные, позаброшенные, – видимо, странный анекдот навел меня на какую-то историческую параллель, и я скоро сообразил, на какую именно, у Тараканьего Бога благостная старушка горе приняла за влюбленность, а киевляне в 1113 году приняли евреев за источник своих несчастий. Нет, не так…
Около того времени, что Вильгельм Завоеватель захватил Англию, папа Урбан II призвал христиан к крестовым походам в Святую землю, во Франции только-только вошла в моду поэма "Песнь о Роланде", а на Востоке появились трактаты великого целителя Авиценны, – Русское государство вступило в эпоху междоусобиц, которые привели его к расколу на несколько самостоятельных государств. Однако в самом начале XII столетия Киевская империя не только возродилась на сравнительно короткое время, но и в пространственном отношении значительно раздобрела. Случилось это при Владимире II Мономахе – между прочим, женатом на Гите Гарольдовне, дочери последнего англосаксонского короля – который был рожден от Всеволода Ярославовича и принцессы Марии, чада басилевса Константина IX Мономаха; случилось, можно сказать, вопреки исторической логике, невзначай. В апреле 1113 года взбунтовался стольный град Киев: в результате горожане побили и пограбили множество киевских пудеев, надо полагать, из чисто экономического интереса, поскольку тогдашняя Русь была до такой степени веротерпима и расположена по отношению к инородцам, что даже киевляне имели "своих поганых", то есть булгар, печенегов и берендеев, которые в зимнее время жили лагерем на Подоле, а летом откочевывали за Днепр. И вот перед лицом народной угрозы князья и князьки были вынуждены вернуться к идее единовластья и пригласили на киевский престол Владимира Всеволодовича Мономаха, крупнейший авторитет своего времени, умницу, литератора, тонкого политика и воителя; народ принял его воцарение благосклонно. Тут кстати было бы поразмышлять вот о каком предмете: несмотря на то, что у нас всегда существовала пропасть между простолюдином и самодержцем, в ту пору и князь, и смерд говорили на едином языке, и хлеб ели один и тот же, и одежды носили одинакового покроя, и на поле брани сражались вместе, в одном строю, и поэтому народ вряд ли почитал своих князей высшими существами, а разве что существами иного состава крови, славяно-варяжской, буйной, так что если между ними сложились патриархальные, в своем роде даже семейные отношения, то это немудрено; тем более что эти отношения строились на довольно простой основе – князь оберегал простолюдина с его чадами, домочадцами, имуществом и наделом от нашествия бусурман, а простолюдин за то выплачивал ему дань; и как только нарушался этот неписаный договор княжеской стороной, народ самым бесцеремонным образом восстанавливал справедливость, например, он взял и поднялся с дрекольем на сыновей Ярослава Мудрого, не сумевших в 1068 году остановить нашествие половцев, потребовал от них созыва народного ополчения, а в противном случае грозил поджечь город и всем миром уйти на жительство в Византию; то есть народ не шутя спрашивал со своих вождей и всегда был готов по-свойски их поучить – это не говоря уже о Великом Новгороде и о Пскове, где князей терпели только в силу военной необходимости. Однако со временем начал складываться иной, деспотический стйль правления и, соответственно, характер отношений потомков Рюрика со славянским простонародьем, каковой, так надо полагать, был обусловлен крайним политическим эгоизмом, двойной военной необходимостью, включающей оборону от половецких набегов и междоусобные дележи, а также той загадочной особенностью всякой русской организации, при которой сменный мастер гораздо более министра хозяин и самодур. Как-то так со временем получилось, что князья и князьки вышли у народа из-под контроля, ввязались меж собой в бесконечную неправедную войну и вообще вытворяли, что только заблагорассудится: наводили на Русь половцев и литву, жгли на кострах язычников, как это случилось в 1227 году в Новгороде, на Ярославовом дворе, где были казнены четыре волхва, то есть четыре жреца Перуна, вырезали целые русские города, продавали в рабство тысячи соотечественников, как это неоднократно проделывал владимиро-суздальский князь Андрей Боголюбский, истый христианин, строитель и книгочей. Словом, иссохла и оборвалась пуповина, соединявшая народоводителей и народ, и многочисленные Рюриковичи стали организаторами государственного нестроения, доверенными лицами злого рока; не исключено, что простой русский люд – бессознательный и неугомонный носитель национальной идеи – просто-напросто оказался бессильным перед натиском доблестных искателей престолов, земель, имущества и рабов, как добро обыкновенно бывает бессильно перед злодейством, что этот простой русский люд в конце концов расплевался со своими мелкотравчатыми князьями и впал в спасительную апатию. Но, во всяком случае, ясно, отчего в Киеве благосклонно было принято восшествие на великокняжеский престол Владимира Мономаха, который держал сердце на половцев и слыл поборником единого государства.
При этом монархе, "Которым половцы детей пугали в колыбели, При ком Литва не лезла из болот", как сказано у древнего стихотворца, возродившаяся Киевская империя потеснила соседей на западе и надолго уняла беспокойных половцев на востоке: орда хана Шарукана рассеялась под ударами русского воинства, хан Боняк увел свою рать в Дербент, хан Отрок откочевал в Грузию, и навсегда скрылся за Карпатами хан Татар. Владимир II Мономах умер глубоким старцем, оставив по себе жизнеобеспеченную империю, корону, отороченную соболем, несколько законодательных актов, одно литературное произведение и, в частности, сына Рюрика по прозвищу Долгорукий, от которого мы впервые узнали, что есть такое село – Москва.
В мае 1211 года в нашем небе показалась комета, простояла над Русью восемнадцать дней, и народ воспринял ее как предзнаменование катастрофы; такое случалось и позже, например, шестьсот лет спустя, незадолго до нашествия Бонапарта. Комета не обманула: в тысячах и тысячах верст от русских земель к востоку, в голых азиатских степях, уже сложилось воинственное государство "народа, живущего в войлочных юртах", как называли себя монголы. В шестом месяце 1206 года, года тигра, на реке Ононе собрался курултай монгольских племен, на котором хан Темучин, названный так в честь одного храброго татарского багатура, вождь племени рыжеволосых тайчиутов, сын нойона Есугея и Оэлун из рода олхонутов, был избран главой "народа, живущего в войлочных юртах", под именем Чингисхана.