- … На утро Лачинов и Глан ушли в море, на юг. На утро Могучий ушел на север, на зимовку - На Шпицбергене, в заливах, на горах, - на сотни верст друг от друга разбросаны избушки из толи и теса; они необитаемы, они поставлены слу- чайной экспедицией - для человека, который случайно будет здесь гибнуть; иные из них построены звероловами, зимовавшими здесь. Все они одинаковы, - Лачинов на пути своем с острова Кремнева встретил три такие избушки, и они спасли его жизнь. Двери у избушек были приперты камнем, они были от- перты для человека, в них никто не жил, - но в одной из них на столе, точно люди только что ушли, лежало в тарелке масло, - а в каждой в углу стояли винтовка и цинковый ящик с патронами для нее, а в ящиках и бочон- ках хранилась пища, на полках были трубка и трубочный табак. Посреди из- бы помещался чугунный камелек, около него стол, около стола по бокам две койки, - больше там ничего не могло поместиться; у камелька лежал камен- ный уголь. Снаружи домик был обложен камнем, чтобы не снес ветер. Около домиков лежали звероловные принадлежности, были маленькие амбарчики с каменным углем и бидонами керосина. Домики были открыты, в домиках - бы- ли винтовка, порох, пища и уголь, - чтоб человеку бороться за жизнь и не умереть: так делают люди в Арктике. Последний домик, где Лачинов, уже в одиночестве, потеряв своих товарищей, прокоротал самые страшные месяцы, стоял около обрыва к морю, у пресноводного ручья, между двух скал, - и это был единственный дом на сотню миль, а кругом ползли туманы и льды. - Быт и честь севера указывают: если ты пришел в дом, он открыт для тебя и все в доме - твое; но, если у тебя есть свой порох и хлеб, ты должен ос- тавить свое лишнее, свой хлеб и порох, - для того неизвестного, кто при- дет гибнуть после тебя. - На утро Могучий с товарищами, на парусно-мо- торном шейте ушел на север Шпицбергена, на 80°. Их было пятеро здоровых мужчин; они повезли с собой все, что нужно, чтобы прожить шестерым, мя- со, хлеб, порох, звероловные снасти и тепло, - и не домики, а конуры, каждая такой величины, чтобы прожить в ней одному человеку и шести соба- кам: все это они припасли от Европы. На 80° они вморозили в лед свой шейт и разошлись в разные стороны, на десятки миль друг от друга, чтобы зарыться в одиночество, в ночь, в снег. Они расползлись на своих соба- ках, на собаках и на плечах растаскивая домики, - в октябре, - чтобы встретиться первый раз февралем, когда на горизонте появятся красные отсветы солнца: эти месяцы каждый из них должен был жить один на один с собою и стихиями многомесячной ночи и извечного холода. Там некому су- дить человека, кроме него самого, там он один, - и там у всех людей один враг: природа, стихии, проклятье, - там ничто никому не принадлежит, - ни пространства, ни стихии, ни даже человеческая жизнь, - и там крепко научен человек знать, что человек человеку - брат. Там человеку нужны только винтовка и пища, - там не может быть чужого человека, ибо человек человека встречает, как брата, по признаку человек, - как волк встречает волка по родовому признаку волк. Там нельзя запирать домов, и там - в страшной, в братской борьбе со стихиями - всякий имеет право на жизнь уже потому, что он смел притти туда, смеет жить -
- ночь, арктическая, многомесячная ночь. Быть может, горит над землей северное сияние, быть может, мечет метель, быть может, светит луна, такая, что все, все земли и горы начинают казаться луной. И там - в ледяных, снежных просторах и скалах - идет Могучий: с винтовкой на руке, от капкана до капкана, смотрит ловушки, - не капался ли песец? - следит медвежьи следы, - делает то, что делает каждый день; потом он приходит к себе в избушку, растапливает камелек, кормит собак, греется у камелька, пьет кофе, ест консервы или свежую медвежину, курит трубку; - еще подкидывает в камелек каменного угля, подливает тюленьего жира и - лезет в свой мешок спать, в мешок с головой, потому что к часу, когда он проснется, все в домике закостенеет от семидесяти-градусного мороза. - У этого человека, у Могучего, есть своя биография, как у каждого, - и она несущественна; за ним числится, как он в дни, когда в Архангельске были Мюллер и англичане, когда они уходили оттуда, он, помор Могучий, взял советское судно, ушел на нем из-под стражи, перестрелял советских матросов, судно продал в Норвегии, на второй его родине: это несущественно; Европа не уделила ему места на своем материке, право на жизнь погнало его в смерть: нельзя не гордиться человеком, который борьбой со смертью борется за право жить - Он лежит в своем мешке; о чем он думает? - какою астрономически-отвлеченной точкой ему кажутся - Христиания, Тромпсэ, Архангельск, Москва? -
……………
- и такою же арктической ночью, на восток от Шпицбергена и на градусе Могучего, на острове, названном островом Кремнева, почти в такой же избушке - над бумагой, картами и таблицами - сидел другой человек, Николай Кремнев, - на столе горел в плошке тюлений жир, и против Кремнева писал и выводил математические формулы второй профессор - физик Василий Шеметов -
- Эта земля была последней землей, куда пришел "Свердруп", культурное человечество не знало об этой земле, она не была открыта, она была осколком островов Уиджа. - Она, невидная простым глазом, возникла в бинокле. Солнце во мгле чуть желтело, вода вблизи была стальной - и синей, как индиго, вдали; льды, ледяные поля были белы, в снегу, айсберги сини, как эмаль… - Там, вдали в бинокль восставал из ледяных гор огромный каменный квадрат, одна сплошная скала, обрывающаяся в море и льды, вся в снегу, и снег под солнцем и в бинокле был желт, как воск, блистал глетчер, черными громадами свисали скалы, - все одной громадной глыбой, наполовину освещенной солнцем, другою половиной, серой, уходившей за горизонт и во мглу. Кругом судна были горы айсбергов. Земля безмолвствовала и величествовала, как никогда в жизни каждого: земля, эти мертвые скалы и льды, где никто, кроме белых медведей и птиц, не жил, не живет и не может жить, - величественна, промерзшая навсегда, навсегда мертвая, такая, которая никогда, никогда не прийдет в подчинение человеку, которая вне человечества и его хозяйничаний. - В каждом человеке, все же, крепко сидит дикарь: эти земли, эта пустыня, эта мертвь - прекрасны, здесь никто не бывал, - так прекрасно и страшно видеть, изведать и знать первый раз! - Застревали во льду, все были на палубе, капитан на мостике, штурмана по местам, на юте, на баке, у руля. Прошли уже часы, и земля впереди видна простым глазом, до нее каких-нибудь тридцать миль, веяла холодом, морозами, величием и тишиной. Лед, ледяные поля обстали вокруг сплошною стеной. Тюлени смотрят из воды удивленно, целые стада. Земля видна ясно, и непонятно, как забраться на нее: она вся в снегу и льдах, и льды отвесами падают в воду… - Земля!.. К земле "Свердруп" пришел в 0 часов 10 минут. Всю ночь на севере стояла красная, как кровь, никогда не виданная заря, от которой мир был красен. Вода была красной, лиловой, черной, зеленой: потом, за день и за ночь, вода была и как бутылочное стекло, и как первая листва, и как павшая листва, и лиловая всех оттенков, и коричневая, и синяя. А небо было - и красным, и бурым, как раскаленная медь, и сизым, как вороненая сталь, и белым, как снег, и розовым, как розы, - и в полночь ночное небо - темное - на юге. Понурая, земля лежала рядом, горы, глетчеры и