Публика волновалась, видимо, ждала чего-то, - теперь Логин ясно видел это по общей озабоченности и радостной возбужденности лиц. Особы постарше делали равнодушные лица; изредка значительно усмехались, переглядывались. Помоложе да понаивнее широко открывали глаза и жадно смотрели туда, в сторону стола под красным сукном, где величественно и грузно возвышался Мотовилов с выражением мудрости и добродетели на лице, морщился и корчился Крикунов, солидно посиживал и поглядывал отец Андрей и сгорал от смущения оглядываемый всеми Шестов. Вначале шло неинтересное. Ученики пропели громко и нестройно гимн святым Кириллу и Мефодию, Крикунов прочел обзор училищной деятельности, потом ученики снова прогорланили две развеселые народные песни, потом отец Андрей прочел список учеников, выдержавших и невыдержавших экзамены. Ученики, награжденные книгами и похвальными листами, подходили к столу и получали свое из рук Мотовилова, а он говорил им благосклонные слова. Потом ученики еще раз запели. Было скучно, - публика томилась от нетерпения и духоты.
Наконец поднялся Мотовилов. Струя оживления пробежала в зале, - и вдруг настала тишина, да такая жадная, трепетная тишина, что нервным людям даже сделалось жутко. Мотовилов говорил:
- Поздравляю вас, дети, с окончанием вашего годичного труда. При этом не могу не высказать вам моего наблюдения: я замечаю на ваших лицах отпечаток грусти. Не стану расспрашивать вас о причинах этой грусти, так как она касается отчасти и нас самих. Мы не видим в своей среде вашего учителя и нашего сотоварища, Алексея Иваныча Молина. Я не имею права вдаваться в обсуждение причин, по которым мы его здесь не видим. Но общественное мнение громко говорит об его невиновности, - и мы уверены, что закон и общественная совесть снимут с него пятно, возводимое обвинением. Мы можем надеяться, что снова увидим Алексея Иваныча в своей среде таким же, каким он был и прежде, полезным деятелем. Прощайте, дети! Идите по домам!
Все зашевелились. Задвигались стулья. Ученики расходились со своими родителями. Гости шумно заговорили. Какая-то барышня спрашивала:
- Только-то и было?
Многие были разочарованы-ждали большего. Казначей говорил:
- Да, это не того, - перцу мало. Надо было этого Шестова хорошенько пробрать.
Исправник заступился за Мотовилова:
- Нет, братцы, он все-таки молодец, енондершиш, за словом в карман не полезет.
- И гладко стружит, и стружки кудрявы, - сказал Дубицкий.
Крикунов был вполне доволен: глазки его весело горели, и он злорадно посматривал на Шестова. Мотовилова окружили: поздравляли, горячо восхваляли речь. Он сиял и самодовольно говорил:
- Я, господа, на правду черт. Я нараспашку, говорю по-русски, режу правду-матку.
Приглашал оставаться на завтрак. Для завтрака очищали место в этой же зале: несколько учеников относили стулья в сторону, сторожа волокли столы, составляли их вместе, покрывали скатертями. Когда лишний народ вывалился, стало свежее и прохладнее. С улицы доносились веселые детские крики, птичий писк и струи теплого воздуха.
- Вы останетесь? - спросил Шестов у Логина.
- Не имею охоты, - улетучусь незаметно.
- Ну и я с вами уйду.
Но не удалось уйти незамеченными: Крикунов бегал по училищу в хлопотах и попыхах и наткнулся на них, когда они разыскивали пальто-
- Василий Маркович! Егор Платоныч! Голубчики, куда же вы?
- Извините, Галактион Васильевич, не могу, - решительно сказал Логин.
- Помилуйте, да как же можно! Обидеть нас хотите. Да вы посидите хоть немножко.
- Душой бы рад, да некогда, не могу! Уж простите.
- Да нет, я вас не пущу. А вы, Егор Платоныч, да вам-то уж и совсем нельзя: ведь вы здесь свой, - как же это можно!
Шестов сконфузился и покраснел.
- Нет уж, я уж не могу, извините, - лепетал он и теребил пальто.
- Ну полно, полно, снимайте пальто! - все решительнее говорил Крикунов.
Шестов уже было повернулся к вешалке. Бросал умоляющие взгляды на Логина.
- Мое почтение, Галактион Васильевич, - решительно сказал Логин и пожал руку Крику нова. - Пойдемте, Егор Платоныч, - сказал он Шестову тем же решительным голосом, взял его под руку и быстро пошел к выходу.
Шестов обрадованно вздохнул. А Крикунов канючил им вдогонку:
- Ну как же это можно! Эх, господа, что ж вы делаете!
Шестов весело смеялся: чувствовал себя в безопасности.
Логин говорил, когда вышли на улицу:
- Не будь меня, пришлось бы вам провести несколько часов в осином гнезде!
- Да, что поделаешь, такой уж у меня характер, не могу отказываться.
- А вы и не отказывайтесь, если не можете; вы только делайте по-своему.
- Да, - жалобно протянул Шестов, - не очень-то это просто.
- Что там не очень! Вы меньше думайте о том, что о вас думают, да как на вас смотрят, а сами внимательнее посматривайте да послушивайте. Вот, хотите, я вам речь Мотовилова на память повторю?
Логин повторил речь от слова до слова. Шестов сказал:
- У вас отличная память!
- Просто развита привычка останавливать внимание на длинных предметах, а остальное на это время выкидывать из головы, чтоб не развлекаться. Да вы никак трусить начинаете?
- Да нет, я ничего.
- Ах, юноша, давно пора выбрать: или полная покорность, или полная независимость, - конечно, в пределах возможного: или мокрая курица, или человек, как надо быть. Ведь вокруг вас все такая дрянь!
В зале училища стол украсился винами и водкою. Принесли пирог с курии ею. Гости уселись за стол. Рюмки быстро опрокидывали свое содержимое в непромокаемые гортани. В соседней комнате хор учеников отхватывал народные песни.
Мотовилов медленно обвел стол глазами и спросил:
- А где же молодой учитель, господин Шестов?
- Ушел, не пожелал разделить нашей трапезы, - смиренно ответил Крикунов.
- Вот как!
- Да-с, и господин Логин тоже не пожелали остаться, - докладывал Крикунов, - они-то, собственно, и изволили увлечь нашего сослуживца.
- А что, господа, - говорил отец Андрей, - вот сейчас Алексей Степаныч изволил выразить надежду на то, что мы снова увидим в нашей среде Алексея Иваныча. Когда еще его формально оправдают, а я думаю, ему горько сидеть теперь дома, когда его друзья собрались в этих стенах, где он, так сказать, был сеятелем добра. Так не утешить ли нам его, а?
- Да, да, пригласить сюда, - поддержал Мотовилов. - Я думаю, это будет справедливо: если он не мог участвовать в официальной части, то мы все-таки покажем ему еще раз, как мы его любим и ценим. Как, господа?
- Да, да, конечно, отлично! - послышалось со всех сторон.
- Это будет доброе дело, - сказал Моховиков, - наше внутреннее сердце скажет это каждому.
- Так уж вы распорядитесь, Галактион Васильевич, - обратился Мотовилов к Крикунову, - он ведь и недалеко живет, а мы подождем со следующими блюдами.
Крикунов суетливою побежкою устремился к сторожам, послать за Молиным. Общество опять радостно оживилось: ждали Молина, как дети гостинца. Он явился так скоро, как будто ждал приглашения, - Крикунов послал за ним коляску Мотовилова. Молин был одет не без претензий на щегольство. На толстой шее белый галстук с волнистыми краями и с вышивкою; новенький сюртук хомутом; пахло от Молина-кроме водки, - помадою.
Гул приветственных восклицаний. Молин обходил вокруг стола, неуклюже раскланивался, пожимал руки и не без приятности осклаблял рябое лицо. Мямлил:
- Утешили! Сидел один и скучал. Признаться откровенно, - хоть и стыдно, - всплакнул даже.
- Ах, бедняжка! - восклицали дамы.
- Стыжусь сам, знаю, что раскис, да что делать с нервами? Расшатался совсем, - сижу и плачу. Вдруг зовут! Воскрес и лечу! И вот опять с друзьями!
- С друзьями, Лешка-шельма, с друзьями! - закричал Свежунов и обнял Молина, - ничего, не унывай, действуй в том же направлении!
- Поздравляю, енондершиш, - говорил исправник, - вас любят в обществе, - это умилительно!
Всякий старался сказать Молину что-нибудь утешительное, приятное. Его посадили к дамам, кормили пирогом, подливали то водки, то вина. А мальчишки задували себе развеселые песни. В антрактах пили чай, ели сладкие булки, - все от щедрот Мотовилова.
Раздался стук ножа по стакану. Кто-то крикнул:
- Т-с! Алексей Иваныч хочет говорить! Все замолчали. Молин поднялся и начал раскачиваться в ту сторону, где Мотовилов. Заговорил:
- Алексей Степаныч! Вы для меня сделали, прямо скажу, благодеяние. Ну, я человек не хитрый, красно говорить не умею, - что чувствую, прямо, по-мужицки, по-простецки… Да что тут говорить! Эх, прямо сказать: спасли! Дай вам Бог! На многая лета! За здоровье Алексея Степаныча, - ура!
Все закричали, повскакали с мест чокаться. Мотовилов и Молин обнимались, целовались.
После завтрака вытащили фисгармонику, под звуки которой распевали ученики, и пустились танцевать, - шумно, с хохотом, шалостями, вознёю: кавалеры кривлялись и неровно подергивали дам, дамы взвизгивали. Две бойкие барыньки овладели застенчивым юношею, сельским учителем. Он не умел танцевать; ему дали даму, сказали, что танцуют кадриль, и стали перепихивать его из рук в руки. Юноша горел от смущения и неловко топтался. Было весело и пьяным и трезвым.
В антрактах между танцами мальчуганы продолжали крикливый концерт. Им любопытно было посмотреть на веселые танцы: они не скучали и с удовольствием глотали пыль, летевшую в их наивно открытые ртишки. Их щеки горели, глаза смеялись. Их регент, дьякон, тоже подвыпил. Пришел в благодушное настроение и не теребил певчих. Во время пения и во время танцев одинаково бестолково махал руками и добродушно покрикивал: