- Да, но как? - спросил Андозерский. - Тут ведь разные ведомства. Это - щекотливое дело.
- Господа, - возвысил голос Мотовилов, - если все согласны… Вы, Сергей Михайлович?
- О, я тоже вполне согласен, - с ленивою усмешкою отозвался директор гимназии Павликовский, не отрываясь от созерцания своих пухлых ладоней.
- Вот и отлично, - продолжал Мотовилов. - В таком случае, я думаю, так можно поступить. Каждый в своем ведомстве сделает распоряжение, чтоб младшие чиновники отнюдь не позволяли себе выходить из собора раньше начальствующих лиц. Не так ли, господа!
- Так, так, отлично! - раздались восклицания.
- Так мы и сделаем. А то, господа, совершенное безобразие, полнейшее отсутствие дисциплины.
- Какую у нас разведешь дисциплину, енондершиш! Скоро со всяким отерхотником на "вы" придется говорить. Ему бы, прохвосту, язык пониже пяток пришить, а с ним… тьфу ты, прости Господи!
- Да-с, - сказал инспектор народных училищ, - взять хотя бы моих учителей: иной из мужиков, отец землю пахал, сам на какие-нибудь пятнадцать рублей в месяц живет, одно слово-гольтепа, - а с ним нежничай, руку ему подавай! Барин какой!
- Нет, - хриплым басом заговорил Дубицкий, - я им повадки не даю. Зато они меня боятся, как черти ладана. Приезжаю в одну школу. Учитель молодой. Который год? - спрашиваю. Первый, - говорит. То-то, - говорю, - первый, с людьми говорить не умеешь; я генерал, меня ваше превосходительство называют. Покраснел, молчит. Эге, думаю, голубчик, надо тебе гонку задать, да такую, чтоб ты места не нашел. Экзаменую. Как звали жену Лота? Мальчишка не знает…
- А как ее звали? И я не знаю, - сказал Баглаев. Он до тех пор сидел скромненько в уголке и тосковал по водке.
- Я тоже забыл. Но ведь давно учился, а они… Ну ладно, это по Закону Божьему. А по другим предметам? Читай! Газета со мной была, "Гражданин", дал ему. Читает плохо. А что такое-, спрашиваю, палка? Молчат, стервецы, никто не может ответить. Хорошо! Пиши! Пишет с ошибками, сьчь через "е" пишет! Это, - говорю, - любезный, что такое-? да чему ты их учишь? да за что ты деньги получаешь? да я тебя, мерзавца! - Да вы, - говорит, - на каком основании? - Ах ты, ослоп! Основание? На основании предоставленной мне диктаторской власти-вон! Да чтоб сегодня же, такойсякой, и потрохов твоих в школе не было, чтоб и духу твоего не пахло! А как это вам понравится?
Дубицкий захохотал отрывисто и громко. Свежунов крикнул:
- Вот это ловко!
- Нагнали вы ему жару, - говорил Мотовилов. Остальные сочувственно и солидно смеялись.
- Что ж вы думаете? Смотрю, дрожит мой учитель, лица на нем нет, да вдруг мне в ноги, разрюмился, вопит благим матом: "Смилуйтесь, ваше превосходительство, пощадите, не погубите!" - Ну, - говорю, - то-то, вставай, Бог простит, да помни на будущее время, такой-сякой, ха-ха-ха!
Одобрительный хохот покрыл последние слова Дубицкого.
- Вот это по-нашему, енондершиш! - в восторге восклицал исправник.
Когда смех поулегся, отец Андрей льстиво заговорил:
- Вы, ваше превосходительство, для всех нас, как маяк в бурю. Одного боимся: не взяли бы вас от нас куда повыше.
Дубицкий величаво наклонил голову.
- И без меня есть. Не гонюсь. Впрочем, отчего ж!
- Да-с, господа, - солидно сказал Мотовилов, - дисциплина-всему основание. Вожжи были опущены слишком долго, пора взять их в руки.
- А вот, господа, - сказал отец Андрей, - у меня служанка Женька, - видели, может быть?
- Смуглая такая? - спросил Свежунов.
- Во-во! Грубая такая шельма была. Вот я погрозил ее высечь: позову, мол, дьячка, заведем с ним в сарай, да там так угощу, что до новых веников не забудешь. Теперь стала как шелковая, хи-хи!
- Ишь ты, не хочет отведать, енондершиш!
- И дельно, - сказал Мотовилов. - Потом сама будет благодарна. Дисциплина, дисциплина прежде всего. К сожалению, надо признаться, мы сами во многом виноваты.
- Да, гуманничаем не в меру, - меланхолично заметил Андозерский.
- Да, - сказал Мотовилов, - и в нашей, так сказать, среде происходят явления глубоко прискорбные. Возьмем хоть бы недавний факт. Вам, господа, известно, в каком образцовом порядке содержится, стараниями Юрия Александровича, здешняя богадельня, какой приют и уход получают там старики и старухи и какое- высоконравственное воспитание дается там детям, в духе доброй нравственности, скромности и трудолюбия.
- Да, могу сказать, - вмешался Юшка, - не жалею трудов и забот.
Затасканное лицо его засветилось самодовольством.
- И Бог воздаст вам за вашу истинно христианскую деятельность! Да-с, так вот, господа, из богадельни убежал мальчишка, убежал, заметьте, второй раз: в прошлом году его нашли, наказали, так сказать, по-родительски, но, заметьте, не отказали ему в приюте и опять поместили в богадельне. И как же он платит за оказанные ему благодеяния? Бежит, слоняется в лесу, его там находит человек, известный нам всем, берет к себе и что же с ним делает? Возвращает туда, где мальчик получал соответственное его положению воспитание? Нет-с! Мальчишку, которого за вторичный побег следовало бы выпороть так, чтоб чертям стало тошно, он берет к себе и обращает в барчонка! Положению этого олуха может буквально позавидовать иной благородный ребенок, сын бедных родителей. Я спрашиваю вас: не безобразно ли это?
- Безнравственно! - решил Дубицкий.
- Именно безнравственно! - подхватил казначей. - И почем знать, к чему ему понадобилось брать этого свиненка?
- Знаете, - сказал Андозерский, - есть люди, которым мальчики нравятся.
- Именно, нравятся, - согласился Мотовилов, - но я вас спрошу: как следует относиться к - таким возмутительным явлениям?
Все изобразили на своих лицах глубочайшее негодование.
- Гуманность! - сказал Дубицкий с презрением. - А по-моему, мальчишку следовало бы отобрать от него, отодрать и сослать подальше.
- Да, да, сослать, - подхватил Вкусов, - в Сибирь, приписать куда-нибудь к обществу, к пейзанам.
- По крайней мере, - сказал Мотовилов, - нравственность его была бы в безопасности. Какое-то общество затевает! Но это - такая глупая мысль, что просто нельзя поверить, чтоб здесь чего не скрывалось.
- Гордыня, умствование, - наставительно говорил отец Андрей, - а вот Бог за это и накажет. Нет чтобы жить, как все, - надо свое выдумывать!
- Господа, - сказал Андозерский, - я должен заступиться за Логина: он, в сущности, добрый малый, хотя, конечно, с большими странностями.
Мотовилов перебил его:
- Извините, мы вас понимаем! Это с вашей стороны вполне естественно и великодушно, что вы желаете вступиться за вашего бывшего школьного товарища. Но кого ни коснись, кому приятно быть товарищем сомнительного господина.
- Уж это, - сказал исправник, - конечно, се не па жоли.
- Но все-таки, любезный Анатолий Петрович, уж на что вы не переубедите.
- Да ведь я, господа, что ж, - оправдывался Андозерский, - я, конечно, знаю, что у него одного винтика не хватает. Ведь мы с ним давно знакомы, знаю я, что это за господчик. Но в существе, так сказать, в сердцевине, он добрый малый, - конечно, испорченный, ну да что станешь делать! Сами знаете, наш нервный век!
- Да, - сказал Дубицкий, - не раз пожалеешь доброе старое время.
- Доброе дворянское- время, - подхватил Мотовилов, - когда невозможны были оригиналы, вроде Ермолина, который так дико воспитал своих несчастных детей.
- Да, - сказал Вкусов озабоченно, - смирно живет, а все у меня сердце не на месте: Бог его знает.
- Вредный человек! - сказал отец Андрей. - Атеист, и даже не считает нужным скрывать этого. Человек, который не верит в Бога, - да что ж он сам после того? Если нет Бога, значит, и души нет? Да такой человек все равно что собака, хуже татарина.
- Что собака! - сказал Дубицкий. - Да иной человек хуже всякой собаки.
- И дочка у него, - продолжал сокрушаться Вкусов, - ведет себя совсем неприлично. Пристало ли дворянской девице, богатой невесте, бегать по деревне, с позволения сказать, босиком? Нехорошо, енондершиш, нехорошо! Совсем моветон!
- Дрянная девчонка! - решил отец Андрей.
А в гостиной дамы с большим участием расспрашивали Логина о мальчике-найденыше.
Анна Михайловна Свежунова, жена казначея, говорила, подымая глаза к потолку:
- Вы поступили так великодушно, так по-христиански!
- О да, это такой благородный поступок! - вторила ей Александра Петровна Вкусова.
Клеопатра Ивановна Сазонова, мать председателя земской управы, пожелала показать и другую сторону медали и с грустным сочувствием сказала:
- Да, но люди так неблагодарны! Вы им благодеяние оказываете, но они разве чувствуют?
- Ах, это так верно, Клеопатра Ивановна, - сказала Свежунова, - уж какая от них благодарность!
- Жулье народ, - сказала Вкусова, сконфузилась и прибавила:-Извините за выражение.
- Вот хоть бы у меня, - рассказывала Клеопатра Ивановна, - взяла я сиротку, воспитала, как родную дочь, и что же? Можете себе представить, идет замуж, сама выбрала себе жениха, какого-то купца, Глиняного, Фаянсова, что-то в этом роде, - а обо мне и думать не хочет. Ей это ничего не значит, что я к ней так привыкла!
- Удивительная неблагодарность! - воскликнула Вкусова. - Смотрите, Василий Маркович, и с вами то же самое случится.
- О, непременно, - подтвердили другие дамы.
- Помилуйте, что за благодарность! - сказал Логин. - Ведь если мы делаем что-нибудь полезное для других, то единственно потому, что это нам самим приносит удовольствие…
Дамы выразительно переглянулись.
- За что же тут благодарность? - продолжал Логин.