В.В. Розанов (1856–1919 гг.) - виднейшая фигура эпохи расцвета российской философии "серебряного века", тонкий стилист и создатель философской теории, оригинальной до парадоксальности, - теории, оказавшей значительное влияние на умы конца XIX - начала XX в. и пережившей своеобразное "второе рождение" уже в наши дни. Проходят годы и десятилетия, однако сила и глубина розановской мысли по-прежнему неподвластны времени…
"Опавшие листья" - опыт уникальный для русской философии. Розанов не излагает своего учения, выстроенного мировоззрения, он чувствует, рефлектирует и записывает свои мысли и наблюдение на клочках бумаги. Почему произведение носит название "Опавшие листья"? Потому что в оригинале рукопись его представляла два короба с ворохом исписанный листочков.
"Чем старее дерево, тем больше падает с него листьев…" Каждый лист - размышление автора о том или ином событии в жизни.
Василий Розанов
ОПАВШИЕ ЛИСТЬЯ
(Короб второй и последний)
Чем старее дерево, тем больше падает с него листьев. Завещая по "†" моей перепечатывать все аналогичные и продолжающие "Уедин." и "Опав. листья" книги в том непременно виде, как напечатаны они (т. е. с новой страницы каждый новый текст), я, в целях компактности и, след., ускорения печатания "павших листов", отступаю от прежней формы, с крайним удручением духа.
"Опав. листья" изд. 1913 г. представляет / 2 или / 3 того, что записалось за 1912 г., причем печатались они в таком состоянии духа, что я их почти не приводил в порядок хронологически. Так, все помеченное "Клиника Елены Павловны" - относится к октябрю, ноябрю и декабрю месяцам, - и должно быть отнесено в конец издания за этот год. Вообще же печатающееся ныне должно быть как-то "стасовано" ("тасуем карты") с изданным в 1913 году, - листок за листом, - и, во всяком случае, не в том порядке и виде, как было издано в 1913 г.
Во 2-м коробе листы лежат в строгом хронологическом порядке, насколько его можно было восстановить по пометкам и по памяти.
Самая почва "нашего времени" испорчена, отравлена. И всякий дурной корень она жадно хватает и произращает из него обильнейшие плоды. А добрый корень умерщвляет.
(смотря на портрет Страхова: почему из "сочинений Страхова" ничего не вышло, а из "сочинений Михайловского" вышли школьные учителя, Тверское земство и множество добросовестно работающих, а частью только болтающих, лекарей).
Страшная пустота жизни. О, как она ужасна…
Теперь в новых печках повернул ручку в одну сторону - труба открыта, повернул в другую сторону - труба закрыта.
Это не благочестиво. Потому что нет разума и заботы.
Прежде возьмешь маленькую вьюшку - и надо ее не склонить ни вправо, ни влево, - и она ляжет разом и приятно. Потом большую вьюшку, - и она покроет ее, как шапка.
Это правильно.
Раз я видел новое жнитво: не мужик, а рабочий сидел в чем-то, ни - телега, ни - другое что, ее тянула пара лошадей; колымага колыхалась, и мужик в ней колыхался. А справа и слева от колымаги, как клешни, вскидывались кверху не то косы, не то грабли. И делали дело, не спорю, - за двенадцать девушек. Только девушки-то эти теперь сидели с молодцами за леском и финтили. И сколько им ни наработает рабочий с клешнями, они все профинтят.
Выйдут замуж - и профинтят мужнее.
Муж, видя, что жена финтит, - завел себе на стороне "зазнобушку".
И повалилось хозяйство.
И повалилась деревня.
А когда деревни повалились - зачернел и город.
Потому что не стало головы, разума и Бога.
Несут письма, какие-то теософические журналы (не выписываю). Какое-то "Таро"… Куда это? зачем мне?
"Прочти и загляни".
Да почему я должен во всех вас заглядывать?
То знание ценно, которое острой иголкой прочертило по душе. Вялые знания - бесценны.
(на поданной почтовой квитанции).
С выпученными глазами и облизывающийся - вот я.
Некрасиво?
Что делать.
…иногда кажется, что во мне происходит разложение литературы, самого существа ее. И, может быть, это есть мое мировое "emploi". Тут и моя (особая) мораль, и имморальность. И вообще мои дефекты и качества. Иначе, нельзя понять. Я ввел в литературу самое мелочное, мимолетное, невидимые движения души, паутинки быта. Но вообразить, что это было возможно потому, что "я захотел", никак нельзя. Сущность гораздо глубже, гораздо лучше, но и гораздо страшнее (для меня): безгранично страшно и грустно. Конечно, не бывало еще примера, и повторение его немыслимо в мироздании, чтобы в тот самый миг, как слезы текут и душа разрывается, - я почувствовал неошибающимся ухом слушателя, что они текут литературно, музыкально, "хоть записывай": и ведь только потому я записывал ("Уединенное", - девочка на вокзале, вентилятор). Это так чудовищно, что Нерон бы позавидовал; и "простимо" лишь потому, что фатум. Да и простимо ли?.. Но оставим грехи; таким образом, явно во мне есть какое-то завершение литературы; литературности; ее существа, - как потребности отразить и выразить. Больше что же еще выражать? Паутины, вздохи, последнее уловимое. О, фантазировать, творить еще можно: но ведь суть литературы не в вымысле же, а в потребности сказать сердце. И вот с этой точки я кончаю и кончил. И у меня мелькает странное чувство, что я последний писатель, с которым литература вообще прекратится, кроме хлама, который тоже прекратится скоро. Люди станут просто жить, считая смешным, и ненужным, и отвратительным литераторствовать. От этого, может быть, у меня и сознание какого-то "последнего несчастия", сливающегося в моем чувстве с "я". "Я" это ужасно, гадко, огромно, трагично последней трагедией: ибо в нем как-то диалектически "разломилось и исчезло" колоссальное тысячелетнее "я" литературы.
- Фу, гад! Исчезни и пропади! Это частое мое чувство. И как тяжело с ним жить.
(дожидаясь очереди пройти исповедываться). (1-ая гимназия).
Какие добрые бывают (иногда) попы. Иван Павлиныч взял под мышку мою голову и, дотронувшись пальцем до лба, сказал: "Да и что мы можем знать с нашей черепушкой"? (мозгом, разумом, черепом). Я ему сказал разные экивоки и "сомнения" за годы Рел. - Фил. собраний. И так сладко было у него поцеловать руку. Исповедывал кратко. Ждут. Служба и доходы. Так "быт" мешается с небесным глаголом, - и не забывай о быте, слушая глагол, а, смотря на быт, вспомни, что ты, однако, слышал и глаголы. Но Слободской - глубоко бескорыстен. Спасибо ему. Милый. Милый и умный (очень).
Есть люди, которые рождаются "ладно" и которые рождаются "не ладно".
Я рожден "не ладно": и от этого такая странная, колючая биография, но довольно любопытная.
"Не ладно" рожденный человек всегда чувствует себя "не в своем месте": вот, именно, как я всегда чувствовал себя.
Противоположность - бабушка (А. А. Руднева). И ее благородная жизнь. Вот кто родился… "ладно". И в бедности, ничтожестве положения - какой непрерывный свет от нее. И польза. От меня, я думаю, никакой "пользы". От меня - "смута".
Я мог бы наполнить багровыми клубами дыма мир… Но не хочу.
[ "Люди лунного света" (если бы настаивать): 22 марта 1912 г. ].
И сгорело бы все… Но не хочу.
Пусть моя могилка будет тиха и "в сторонке".
("Люди лун. св.", тогда же).
Работа и страдание - вот вся моя жизнь. И утешением - что я видел заботу "друга" около себя.
Нет: что я видел "друга" в самом себе. "Портретное" превосходило "работное". Она еще более меня страдала и еще больше работала.
Когда рука уже висела, - в гневе на недвижность (весна 1912 года), она, остановясь среди комнаты, - несколько раз взмахнула обеими руками: правая делала полный оборот, а левая - поднималась только на небольшую дугу, и со слезами стала выкрикивать, как бы топая на больную руку:
- Работай! Работай! Работай! Работай!
У ней было все лицо в слезах. Я замер. И в восторге, и в жалости.
(левая рука имеет жизнь только в плече и локте).