- Садитесь, - предложил он, указывая на кресло и садясь на свой стул пред столом.
Ракитин вопросительно глянул на гостя: кто б это мог быть - метранпаж из типографии или сотрудник?
- Это господин Аеров, - помог его недоумению Веркутов, - один из тех талантливых сотрудников, о которых я вам вчера так много говорил.
Аеров протянул руку с чернильным пятном на указательном пальце и пошаркал ногами под стулом.
- Один из самых талантливых наших сотрудников, - повторил редактор, и лёгкая доза насмешечки зазвучала в его тоне, - пишет прекрасные стихи - на все случаи. Банк лопнет, адвокат проврётся, пьесу ошикают, уж он на другой день и несёт стишки.
"Талантливый сотрудник" строго посмотрел на него и попросил папироску.
- Вчера пришла телеграмма, что на Гнилошпальной дороге поезд погиб; из пассажиров уцелел между прочим директор правления этой дороги. У Аерова сегодня уж и готово, послушайте как мило:
Поезд с насыпи свалился,
Кучи, груды мёртвых тел!
Лишь директор ухитрился,
Уцелеть один сумел…
И провал без сожаленья
Поглотил честной народ…
Ах, директоров правленья
И провал-то не берёт!..
- Не правда ли, мило?
Ракитин похвалил.
- У вас Талалаев был? - внезапно спросил Аеров.
- Нет, да я его не знаю.
- Ну так приедет.
- Зачем?
Аеров мрачно стряхнул пепел.
- Он всюду ездит с палкой… бить хочет.
- Кого?
- Редакторов.
Веркутов как-то повёл плечами.
- За что?
- На него пасквиль готовится… то есть не пасквиль… Что-то про него, биографию что ли, печатают… про него и его жену…
Аеров замигал и стал затягиваться…
- Да не тяните вы за душу, - торопил его редактор.
- Он не знает, где "это" появится… ну и ездит теперь по всем редакциям просить, чтобы не печатали…
Веркутов вдруг покатился со смеху и даже по ляжкам себя от удовольствия захлопал.
- Каковы нравы, друг Горацио? - обратился он к Ракитину.
- Кое-где редакторы действуют успешно, - продолжал Аеров тем же невозмутимым тоном.
Веркутов сразу стих, задумался и потёр лоб.
- Хорошо, что вы мне сказали, - сквозь зубы проговорил он, и сощурившись посмотрел на него, - вы не хотите ли черкнуть слова два? - прибавил он.
Аеров ткнул папиросу в пепельницу, быстро встал и словно про себя сказал: "Потом сочтёмся"…
- Пройдите в контору, там спросите бумаги и чернил. - вместо ответа сказал Веркутов. - Отца родного жиду заложит и под квитанцию денег займёт, - прибавил он, когда дверь за Аеровым затворилась.
- Какой это Талалаев? - полюбопытствовал Ракитин.
- Бывший конногвардеец, теперь в отставке, известный богач.
- Так за что же на него пасквиль?
- Богат! - решил Веркутов и, позвонив в колокольчик, осведомился, подан ли завтрак. - Пойдёмте заморить червячка, как раз время.
III
Собственник того издания, где Веркутов состоял редактором, Блюменфест, был в это время с семейством за границей, и без него Веркутов распоряжался как дома, обедая и завтракая в задних комнатах, непосредственно прилегавших к конторе. Небольшой круглый столик был покрыт поверх джутовой скатерти салфеткой с горчичными пятнами. По стенам висели какие-то голые дамы в самых отчаянных ракурсах и с невозможными лядвеями. В углу крякал попугай в огромной клетке. На кронштейнах обнимались нимфы и сатиры. Ракитин отказался от водки, сказав, что он до обеда не пьёт никогда.
- Ну рябиновой, - серьёзно тряся головой предложил редактор, - или оранж-амер? Ну, хотя нюи?..
Он налил ему стакан бургонского и принялся за цыплёнка.
- Должно быть барышня сейчас приедет, - сказал он. - Она сегодня все редакции объезжает. Такое появление своего рода праздник. Хорошенькая женщина в журнальном департаменте - это ужасная аномалия…
Он с ожесточением перегрызал кости, так что попугай каждый раз вздрагивал и однажды даже присвистнул.
- Вы кажется не совсем ясно поняли, что мы говорили о Талалаеве? - спросил Веркутов. - Очень просто: дурак этот ездит по редакциям, потому что над ним подшутил какой-нибудь приятель, написал ему анонимное письмо: вот, мол, тебя обличать хотят. Понятно, он готов тысячу заплатить, чтобы только не напечатали. Глядишь, рублишек триста и в кармане.
- Зачем же ему ездить по разным конторам, если уж он в одном месте заплатил и успокоился?
- А кто ему поручится, что редактор не передаст статейку в другой орган?
- Да ведь это омут какой-то! - невольно вырвалось у Ракитина.
- Омут, - спокойно подтвердил Веркутов, наливая себе нюи и держа бутылку двумя пальцами, чтобы не запачкать горлышко маслом. - Эх, батенька, наша рыночная пресса, ведь это не толстый журнал… Дневи довлеет злоба его…
"Гонорар хочешь?" - ни с того ни с сего спросил попугай и, подумав, прибавил: "миленький, почеши головку, ну, ну поскорей!"
- Вы от нас отстали, проживая за границей, а вы поплавайте в нашей тине. Чукчи, батенька, чукчи. Уж кажется их-то бы, людей печатного слова и должен бы свет коснуться, а между тем…
Из-за двери выглянул конторщик.
- Спрашивают вас, - проговорил он, протягивая карточку.
Веркутов глянул на билетик, и лицо его просияло.
- Просите, просите, - крикнул он. - Я двери настежь растворю, любуйтесь, - сказал он Ракитину, - это Талалаев.
"Кто б это мог быть!" - протяжно и задумчиво заметил попка.
Талалаев был розоватый, пухлый, добродушнейший человек, с круглым, как маленькая картофелина носиком и заплывшими жиром глазками. Ему было очень жарко, и он пыхтел как паровик.
- Вы редактор? Я по делу очень важному и серьёзному, - заговорил он так скоро, что все три фразы сумел сказать как-то одновременно…
- Присядьте, - ответил Веркутов, и сел так, что Талалаев остался совсем на виду у Ракитина, в отворённую дверь.
Талалаев вытер платком мокрое лицо и закачался всем корпусом на диване.
- Вы знаете меня? - внезапно спросил он.
- Слыхал-с…
- Ну, так вот я… - он запнулся, - Вдруг говорят, что вы… то есть не вы. а вообще… будто хотите про меня и жену печатать… про мою жену… печатать.
- То есть что же именно?
Талалаев несколько затруднился, подыскивая выражение. Он покраснел ещё больше. Пот крупными смородинами усеял его лицо.
- Да вообще… Что вот я… жена… и больше ничего.
- Изволите видеть, господин Талалаев, - заговорил мягким, ласкающим голосом Веркутов, - мы если печатаем про кого-нибудь, так не иначе как про людей действительно выдающихся из общего уровня посредственности, про людей так сказать талантливых или хоть чем-нибудь себя заявивших… А ведь согласитесь сами: ни вы, ни ваша супруга…
- Да, да! - обрадовался Талалаев, - я то же говорил! Я говорю: "Мы с тобой, Катя, что же!" она не верит, говорит: "Непременно напечатают - всё! как мы прежде, как мы теперь, всё"… И у меня источники есть, и даже достоверные, что именно вы хотите это напечатать…
- Какие же у вас данные?
- Да уж есть.
Талалаев очевидно врал: никаких данных у него не было, он говорил на удачу.
- Голубчик, не печатайте… Если нужно: я всё что нам угодно… ну… я… я…
"Гонорар хочешь?" - крикнул попугай, и так громко что Талалаев даже спросил:
- Кто это?..
Веркутов вдруг понизил голос до полушёпота и придвинулся близко-близко к Талалаеву.
Ракитин только руками развёл и ещё раз повторил:
- Чукчи, чукчи!
Разговор продолжался довольно долго. Попугай раз пять предлагал почесать у него головку. На улице звонили колокольчики трамвая, солнце тёплыми золотыми лучами било через окно на паркет, зацепляя по дороге угол зелёного бархатного стула. Ракитину было как-то не по себе, - да ему всё это время как-то не по себе чувствовалось. Какая-то неуверенность в чём-то, отсутствие почвы под ногами. Он совсем забросил службу, на которую, впрочем, и без того он являлся очень редко; так противно тянулся строго-систематический день, всё надоело: и обеды в ресторанах, и обеды у знакомых. Он хотел ехать за границу, да лень ему было, да и не зачем: всё им в Европе давно видано и перевидано. Ему хотелось каких-нибудь новых, неизведанных впечатлений, и негде было их искать, не от кого ждать… Он именно хотел познакомиться с этою актриской, потому что она ему нравилась, потому что ему казалось, что она быть может хоть на мгновение вырвет его из этой апатии.
Он лениво потягивался в креслах и даже досадовал, зачем ему было приезжать в эту трущобу. Его бесил серый попугай и полушёпот в соседней комнате. Наконец, он не выдержал, схватился за шляпу и в это время увидел в соседней комнате входившую Эрде. Он положил шляпу на место и почувствовал, что очень хорошо сделал оставшись.
Талалаев расшаркался и уехал. Веркутов представил ей Ракитина. Вблизи она была очень хорошенькая, такая свеженькая, молоденькая, душистая. Верхняя часть её лица была в полутени от широкополой шляпы, может быть слишком модной для такой у молодой девушки. Глаза не сверкали как вчера искрами, а сияли таким ровным, лучистым светом. Она конфузилась, что приехала одна, и всё озиралась по сторонам.
- Меня папочка прислал, он велел, чтоб я вас… - начала она, да вдруг поправилась, - я хотела заехать, поблагодарить вас за вашу рецензию… что вы напишете… Вы так хорошо отзывались вчера обо мне.
- Да кто же может про вас дурно отозваться? - возразил Веркутов, - про хорошеньких, молоденьких актрис ни один рецензент дурно не отзовётся.
Она вдруг вспыхнула, кровь горячими потоками залила ей щёки.
- Неужели же я такая бездарность? - сказала она, и слёзы зазвенели в её голосе.