- Делай, Серёжа, так, как ты... я.. - она запнулась, поднялась быстро из-за стола и пошла из комнаты.
На мгновенье стало тихо, и растроганная Вера, чьё сердце в этот день открылось для доброго сочувствия, сердито нахмурилась, чтобы сдержать слезы.
Ночью улицы города наполнились шумом. Слышались гудки, пыхтение автомобильных моторов, громкие окрики.
Шум этот был не только велик, но и тревожен. Все проснулись, лежали молча, прислушиваясь и стараясь понять, что происходит.
Вопрос, волновавший сердца разбуженных ночным шумом людей, был в ту грозную пору один: не прорвались ли где-нибудь немцы, не ухудшилось ли внезапно положение, не ухолят ли наши и не пришло ли время среди ночи одеться, торопливо схватить узел с вещами и уйти из дому. А иногда леденящая тревога сжимала сердце: "А что, собственно, за шум, что за невнятные голоса, а вдруг воздушный десант?"
Женя, спавшая в одной комнате с матерью, Софьей Осиповной и Верой, приподнялась на локте и негромко сказала:
- Вот так в Ельце с нашей бригадой художников было: проснулись - а на окраине немцы! И никто нас не предупредил.
- Мрачная ассоциация, - сказала Софья Осиповна. Они слышали, как Маруся, оставившая дверь открытой, чтобы в случае бомбёжки легче было всех разбудить, сказали:
- Степан, что за скифское спокойствие, ты спишь, ведь надо узнать!
- Да не сплю я, тише, слушай! - шёпотом сказал Степан Фёдорович.
Под самым окном зарокотала машина, потом вдруг мотор заглох, и чей то голос, столь явственно слышный, точно он раздавался в комнате, произнес:
- Заводи, заснул, что ли? - и добавил несколько слов, которые заставили женщин на мгновение потупиться, но не оставили никаких сомнении в том, что произносил эти слова раздосадованный русский человек.
- Звук благодатный, - сказала Софья Осиповна. И все вдруг облегчённо заговорили.
- Это все Женя со своим Ельцом, - слабым голосом сказала Маруся. - У меня и сейчас ещё боль в сердце и под лопаткой...
Степан Фёдорович, смущённый тем, как он только что взволнованно шептался с женой, многословно и громко стал объяснять!
- Да откуда? Нелепо же, ерунда ведь! От Калача до нас сплошная железобетонная оборона. Да и в случае чего, мне бы немедленно позвонили. Что ж вы думали, так это делается? Ой, бабы вы бабы, одно слово - бабы!
- Да, конечно, хорошо, и все пустяки, но я подумала: вот так именно это бывает, - тихо сказала Александра Владимировна.
- Да, мамочка, именно так, - отозвалась Женя. Степан Федорович накинул на плечи плащ и, пройдя по комнате, сдёрнул маскировку и распахнул окно.
- Открывается первая рама, и в комнату шум ворвался, - сказала Софья Осиповна и, прислушавшись к пестрому гулу машин и голосов, заключила. - И благовест ближнего храма, и голос народа, и шум колеса.
- Не шум колеса, а стук колеса, - поправила Мария Николаевна.
- Нехай будет стук, - сказала Софья Осиповна и всех рассмешила этими словами.
- Много легковых, "эмки", есть "зисы-101", - говорил Степан Фёдорович, вглядываясь в улицу, освещённую неясным светом луны.
- Наверно, подкрепления на фронт идут, - сказала Мария Николаевна
- Нет, пожалуй, наоборот, не похоже, что к фронту, - ответил Степан Федорович Он вдруг предостерегающе поднял палец и сказал - А ну, тише!
На углу стоял регулировщик, и к нему то и дело обращались проезжавшие. Говорили они негромко, и слов разобрать было нельзя. На все вопросы регулировщик отвечал взмахом флажка, указывая маршрут легковым машинам и грузовикам, на которых громоздились столы, ящики, табуретки и складные кровати. На грузовиках сонно покачивались в такт движению закутанные в шинели и плащ-палатки люди. Возле регулировщика остановился "зис 101", и разговор вдруг стал явственно слышен Степану Федоровичу.
- Где комендант? - спросил густой медленный голос.
- Вам коменданта города?
- На что мне твоего коменданта города, мне нужно знать, где разместился комендант штаба фронта?
Степан Фёдорович не стал дольше слушать. Он прикрыл окно и, выйдя на середину комнаты, объявил:
- Ну, товарищи, Сталинград стал фронтовым городом, к нам пришёл штаб Юго-Западного фронта.
- От войны нельзя уйти, она идёт за нами, - сказала Софья Осиповна. Давайте спать! В шесть утра я должна быть в госпитале.
Но едва она сказала эти слова, как послышался звонок.
- Я открою, - сказал Степан Фёдорович и, надев свой коверкотовый плащ, пошел к двери Плащ этот ночью обычно лежал на спинке кровати, чтобы находиться под рукой на случай бомбежки. На спинке кровати лежали новый костюм и плащ Спиридонова, а возле шкафа стоял в боевой готовности чемодан с Марусиной шубой и платьями.
Вскоре Степан Федорович вернулся и смеющимся шёпотом сказал:
- Женя, вас там кавалер спрашивает, красавец мужчина, я его пока в передней оставил.
- Меня? - удивилась Евгения Николаевна - Не понимаю, какая чепуха! - Но по всему чувствовалось, что она взволнована и смущена.
- Джахши, - весело сказала Вера. - Вот вам и тётя Женя.
- Выйдите, Степан, я оденусь, - быстро сказала Евгения Николаевна и легко, по-девичьи вскочила, задёрнула маскировку и зажгла свет.
Надеть платье и туфли заняло несколько секунд, но движения ее сразу же стали медленны, когда она, прищурив глаза, подкрашивала карандашиком губы.
- Да ты с ума сошла, - сердито сказала ей Александра Владимировна. Красишься среди ночи, ведь человек ждет.
- Да притом еще не мытое, заспанное лицо и спутанные, как у ведьмы, волосы, - добавила Мария Николаевна.
- Вы не беспокойтесь, - сказана Софья Осиповна. - Женичка отлично знает, что она ведьма молодая и красивая.
Ей, седой и толстой пятидесятивосьмилетней девушке, может быть, ни разу в жизни не приходилось вот так, сдерживая сердцебиение, прихорашиваться, готовясь к нежданной встрече.
Эта мужеподобная женщина, обладавшая воловьей работоспособностью, объездившая полсвета с географическими экспедициями, любившая в разговоре грубое словцо, читавшая математиков, поэтов и философов, казалось, должна была к красивой Жене относиться с неодобрительной насмешкой, а ни с нежным восхищением и смешной, трогательной завистью.
Женя всё с тем же недоумевающим, сердитым выражением лица пошла к двери.
- Не узнаёте? - спросили из-за двери.
- И да, и нет, - ответила Женя
- Новиков, - назвался пришелец.
Идя к двери, она была почти уверена, что именно он и пришёл, но ответила так потому, что не знала, нужно ли ей сердиться на бесцеремонность ночного вторжения.
И вдруг, точно со стороны, она увидела всю поэзию этой ночной встречи увидела себя, сонную, только что покинувшую тепло домашней, материнской постели, и стоящего у двери человека, пришедшего из грозной военной тьмы, несущего с собой запах пыли, степной свежести, бензина, кожи.
- Простите меня, глупо являться среди ночи, - сказал он и склонил голову. Она сказала:
- Вот теперь я вас узнала, товарищ Новиков. Очень рада. Он проговорил:
- Война привела в Сталинград. Вы извините, лучше я днём зайду.
- Куда же вы сейчас пойдёте, среди ночи? Оставайтесь у нас.
Он стал отнекиваться. Кончилось тем, что она стала сердиться не на то, что Новиков вторгся ночью в дом, а на то, что он не хочет в нём остаться. Тогда Новиков, обращаясь в тьму лестничной клетки, сказал негромко, тоном человека, привыкшего приказывать и знающего, что приказ его всегда услышат.
- Кореньков, принесите мой чемодан и постель. Женя сказала:
- Рада вас видеть живым и здоровым. Но я расспрашивать вас сейчас ни о чём не буду: вы устали, вам надо помыться, попить чаю, поесть. А утром поговорим подробно, расскажете мне о себе. Познакомлю вас с мамой, сестрой, племянницей.
Она вдруг взяла его за руку и, разглядывая его лицо, произнесла:
- А вы очень изменились, прежде всего брови посветлели.
- Это от пыли, - сказал он. - Очень пыльная дорога.
- От пыли и от солнца. И глаза от этого кажутся темней, Женя почувствовала, как большая рука его, которую она держала, чуть-чуть дрогнула в её руке, и, рассмеявшись, сказала:
- Ну вот, пока поручу вас нашим мужчинам, а завтра будете введены в женский мир.
Гостю устроили постель в комнате Серёжи. Серёжа провёл его в ванную, и Новиков спросил:
- О, неужели и душ действует?
- Пока действует, - ответил Серёжа, следя, как гость снимает портупею, револьвер, гимнастёрку с четырьмя малиновыми "шпалами", выкладывает из чемоданчика бритвенный прибор и мыльницу.
Высокий, плечистый, он казался человеком, рождённым для ношения военной формы и оружия.
Серёжа казался себе таким слабым и маленьким рядом с этим суровым сыном войны. А ведь завтра и он станет её сыном.
- Вы брат Евгении Николаевны? - спросил Новиков. Серёже казалось неловким называться Жениным племянником, она слишком молода, чтобы быть теткой взрослого парня, поступившего добровольцем в рабочий батальон. Новиков подумает, либо Женя пожилая, либо племянник совершенный молокосос.
- Вытирайтесь мохнатой простыней, - сказал Серёжа, точно не расслышав вопроса
Ему не понравилось, как Новиков разговаривал с водителем машины, сутулым красноармейцем лет сорока.
Серёжа, кипятивший на керосинке чай, сказал:
- Товарищу шофёру мы постелим здесь постель. Новиков возразил:
- Нет, он будет спать в машине, её нельзя оставлять без охраны.
Красноармеец усмехнулся:
- До Волги доехали, товарищ полковник, по воде машину не уведут.
Но Новиков сказал:
- Идите, Кореньков.