- Что там за доли!.. Стоит ли о таких пустяках! - махнул рукой Константин. - Позвольте уж мне одному… ведь все равно?!. Вы же на дороге платили…
- Н-ну, как хотите! - как бы нехотя согласился приятель.
- Только позвольте попросить вас… будьте так добры, кликните этого мерзавца нумерного.
- Да-а… Зачем он вам?.. Лучше потом уж.
- Чего вы? - с доброй улыбкой поднял на него глаза Хвалынцев, - не бойтесь, не убью… теперь уж прошло.
Свитка исполнил его желание - и нумерной явился вдруг как шелковый, - словно бы совсем в другого человека переродился.
Хвалынцев заметил про себя столь резкую и столь быструю метаморфозу, причем не без основания подумал, что ею он обязан все тому же своему ментору и посвятителю, который, вероятно, задал там этому лакею добрую и патриотически-внушительную головомойку. Оно так и было действительно: Свитка даже припугнул всех этих панов-лакеев и конторщиков великим и таинственно-важным значением Хвалынцева, что это, мол, такой человек, который, коли захочет, то всех их завтра же, если даже не в ночь, может хоть бы в следственную политическую комиссию отправить и в тюрьму засадить, и что этим человеком даже сами патриоты и наивельможнейшие паны дорожат и стараются заслужить его благоволение, и что с ним было поступлено очень, очень опрометчиво и глупо.
Свитка врал, но сумел соврать все это столь серьезно, веско и внушительно, и притом с таким чувством доброжелательной, патриотической и польски-родственной приязни к опрометчивому лакею, что и шляхтич-лакей, и конторщик поверили ему, пожалуй, более даже чем наполовину.
Пан-лакей весьма вежливо и почтительно принял от Хвалынцева следуемые деньги и еще почтительнее преподнес ему на блюдечке причитавшуюся сдачу. Когда же Константин пренебрежительно отодвинул эту сдачу несколько в сторону, ясно дав понять нумерному, что он может взять ее в собственную свою пользу, то "родовиты шляхциц од потопу" как-то преподленько и прегнусненько изогнувшись, с заискивающей улыбочкой припал было к локтю Хвалынцева, но тот быстро и с пренебрежением отдернул свою руку. - Отпотопный шляхтич, слегка клюнувшись носом, чмокнул целующими губами один лишь воздух и с глубоким поклоном, в почтительнейшем согбении, на цыпочках удалился из нумера.
XIII. Свитка слегка показывает свою настоящую шкуру и когти
- Ну вот вы теперь, кажись, и в самом деле, совсем успокоились!.. Я так рад, право! - приветливо и даже весело заговорил Свитка. - Простите меня, Бога ради, что я вас так неделикатно бросил сегодня на произвол судьбы!.. Я никак не рассчитывал!.. Предполагал вернуться домой еще утром, часам к одиннадцати, но… вышел такой непредвиденный казус… дела, обстоятельства разные задержали… И знаете ли, очень и очень таки важные дела!.. Ей-Богу!.. Уж я было порывался к вам - и совесть-то мучит, и беспокоюсь, но… вот только что теперь успел отделаться и покончить!.. Бога ради, вы уж извините меня!..
- Да полноте! - перебил его Хвалынцев протягивая руку, - я нимало не думаю претендовать на вас! Нужное дело прежде всего!.. Об этом что ж, и говорить нечего!
- Так вы не сердитесь?! - весело схватил его руку Василий Свитка.
- Да нет же, говорю вам! Воистинно нет!
- Ну, вот, благодарю вас, голубчик!..
- Ах, знаете, я так рад, так доволен нынешним днем! - с каким-то трудно-сдержанным внутренним увлечением говорил через минуту Свитка, быстро и легко расхаживая по комнате и весело, светло улыбаясь. - Так доволен, что просто и сказать не умею!.. Дела идут отлично! Планы удаются превосходно!.. в некотором роде "и солнце, и любовь", и все, что угодно! - так ведь это, кажется, в каком-то романсе поется?.. Но это все пустяки, так себе, бирюльки, привески, а всего главнее то, что дело - дело-с, батюшка мой, удается!
- Знаете ли что? - быстрым поворотом остановился он вдруг пред Хвалынцевым. - Я сегодня в таком исключительном настроении, что ужасно как хочется выпить!.. Я уж пил сегодня порядочно; но все-таки хочется еще… "паки и паки!.." Выпьемте-ка бутылочку! Тем более, что завтра мы расстаемся, так уж на прощанье!.. а?..
Хвалынцев после всей этой последней передряги чувствовал какую-то внутреннюю жажду, так что и сам не прочь был бы чего-нибудь выпить, и потому он не отказался от сделанного ему предложения.
Свитка вприпрыжку вылетел в коридор и заказал бутылку шампанского, которое очень скоро явилось к его услугам, так как у "мадам Эстерки" имелся свой собственный погреб.
Когда шелковый шляхтич-лакей, откупорив бутылку, налил вино и удалился, Свитка поднял свой стакан.
- Ну, за успех нашего общего дела! - предложил он тост, изъявляя намерение чокнуться с приятелем.
Но последний, к крайнему его удивлению, стакана не поднял и не чокнулся.
- Константин Семенович!.. Что же это вы, батюшка? - вытаращил на него ментор свои глаза. - Или не слышали моего тоста?
- Нет, слышал очень хорошо-с!
- Так что ж не пьете-то?
- Я, любезный друг мой, не имею обыкновения пить за то, чего не знаю и даже не понимаю вовсе, - сказал он тихо, размеренно и внятно.
Свитка чуть даже стакана не выронил. Его словно бы так и отшатнуло назад.
- То есть как же это?.. Объяснитесь, Бога ради! - пробормотал он.
- Да, нам, действительно, надо объясниться; и хорошенько, окончательно переговорить между собой! - все тем же ровным и спокойно-решительным тоном согласился Хвалынцев.
- Извольте, я готов… Я вас слушаю, - промолвил Свитка и, выпив залпом свой стакан, придвинул себе кресло и уселся поближе к столу и к Хвалынцеву.
- Прежде всего я должен вам сказать, - собравшись с духом, начал Хвалынцев, - что я поступил крайне опрометчиво, крайне малодушно и даже… даже недобросовестно, давши вам слово на такое дело, которое для меня была тьма непроницаем мая. Но извините меня, Свитка: я буду вполне откровенен и, может быть, даже резок.
- Я вас слушаю, - слегка склонив в знак согласия свою голову, промолвил ментор. - В чем же-с "но"?
- Хм… "Но" мое в том, как я думаю, - продолжал Хвалынцев, - что и вы поступили недобросовестно, взявши с меня слово. И тем более, вы ведь очень хорошо знали, что слово-то я, совсем как дурак какой, даю вам, а о деле сам-то понятия ни малейшего не имею!
- Вы ошибаетесь: вы знаете столько, сколько вам нужно знать… Вы знаете даже несколько более! - внушительно и веско заметил Свитка.
- О, да! - подтвердил Хвалынцев. - Теперь-то я действительно узнал его гораздо более, чем бы вам хотелось, может быть! Вы совершенно правы. Поэтому-то я и говорю теперь с вами… Я буду продолжать.
- Слушаю-с.
- В то время, как я имел непростительную глупость дать вам мое слово, у меня, признаюсь вам, были свои воззрения на это дело, собственные прелестные иллюзии, основанные отчасти Бог весть на чем, на своей фантазии что ли, а отчасти на уверениях ваших и… той женщины… Вы знаете ее. Эти-то вот мои иллюзии и заблуждающиеся взгляды могут отчасти, если не извинить, то хотя бы объяснить вам мою опрометчивость. Чем извинять прикажете вас - я не знаю.
Свитка сделал нетерпеливое движение.
- Постойте, не перебивайте меня… благо уж так меня прорвало! - слегка дотронулся до него Константин. - Я разочаровался в вашем деле. Я узнал его, конечно, еще слишком мало; но уже слишком много и горько разочарован даже и тем, что узнал, - а что же будет далее?.. Помните ли, Свитка, вы мне постоянно толковали, что у нас с вами один общий враг, это - наше русское правительство?
Ментор утвердительно кивнул головою.
- Ну-с, а я теперь с болью, но воочию убедился, что враг ваш не правительство, а русский народ, русский смысл, весь склад русской народной, земской и государственной жизни (Хвалынцев повторял теперь давешнюю мысль Холодца, как бы за свою собственную). А с правительством с таким-то вы бы еще ужились, да пожалуй и преудобно, отлично ужились бы!
Свитка только улыбнулся себе под нос очень иронической и горькой усмешкой.
- Затем-с, - продолжал Константин Семенович, - и вы неоднократно, и графиня Цезарина уверяли меня, что это дело идет "за свободу вашу и нашу".
- Да, да! За свободу!.. За свободу вашу и нашу! - с энтузиазмом перебил ментор и налил себе новый стакан.
- Хороша же свобода, нечего сказать! - теперь уже в свою очередь с горечью усмехнулся Хвалынцев. - В чем она и где она, эта ваша, но не наша хваленая свобода? Вы толкуете о свободе и братстве, и о любви всечеловеческой; а это братство и любовь - уж не в травле ль православного попа? не в обирании ль темного, забитого хлопа? не в лишении ль его последнего куска хлеба? не в этих ли импровизованных бунтах, нагайках и казацких экзекуциях, где этот "ржонд москевский" является вдруг - на смех и горе здравому смыслу - вашим лучшим, усерднейшим и бескорыстным пособником? В этом что ли ваша свобода-с?.. И почему, позвольте вас спросить, например, почему ваши милые, "либеральные", "интеллигентные" паны травили попа? Нут-ка, почему-с?
- Н. да так! просто глупая скверная шутка!