XI. Опять неприятности
Придя в свой номер, Хвалынцев узнал, что Свитка все еще не возвращался.
"Ну, как бы то ни было, придет он, или не придет, а завтра утром я еду", решил себе Константин, скидая и передавая человеку свое пальто.
Тот вздел его на вешалку и вдруг с удивлением и улыбкой в голосе процедил себе сквозь зубы:
- Э-э!.. От-то штука!.. а-га!.. Бардзо чисто!.. Ось як!.. И-и!.. и тут!
- Что там такое? - обернулся на него Хвалынцев.
- Прошен' пана!.. Hex пан сам зобачи!
И он развернул обе полы. Вся спина пальто как бы не существовала: на ней в нескольких местах виднелись пятнистые дыры различных величин, словно бы вещь была облита сзади какой-либо едкой жидкостью.
- Что это!? - в недоумении спросил Хвалынцев.
- Витриоля! - с обычной своей плюхопросящей, равнодушно-подсмеивающеюся ухмылочкой пояснил ему нумерной.
- Ах ты черт возьми!.. Где это угораздило так!?
- Альбож я вем? - пожал плечами лакей, - а пенкне таки пан убралсен!..
- Экие мерзавцы! - с досадой выбранился Хвалынцев. - Хорошая вещь - и теперь хоть к черту бросай!.. Какие негодяи, однако!
- Ктось то? - с наглою, притворно-непонимающею и как бы дразнящею миной, уставился на него лакей глазами.
- Кто?.. Ваши братья полячишки поганые!.. Вот кто!
- Пршепрашам пана! Нигды! - поднял лакей свою голову с тою характерной "гордостью народовей", по выражению Холодца, которая способна еще более раздражать и без того уже раздраженного человека. - Нигды, муй пане! Поляцы то завше сон' наипоржонднейшы люд у свеци! То шляхетны люд, муй пане, а не таки, як пан муви!.. А може для тэго так сробили пану, - пояснил он, помолчав немного, - же пан есть москаль… може пан, на улицы размавиал з ким по-москевську?
- Так по-каковски же мне говорить, черт вас возьми!
- А, ну - то так есть!
- В полицию бы за это за решетку! чтобы поморили хорошенько! - досадливо бормотал себе под нос наш революционер, возмущавшийся бывало при самом слове "полиция" - и увы! опять-таки не почувствовал теперь за столь преступную мысль ни малейших угрызений совести.
- А! до полиции? - Можно и так! Алежь впршуд налёжы бым злапац, а пан не злапал… Хе, хе, хе-ее!
- Ну, жаль, что не заметил, а уж избил бы хоть, по крайней мере! - ходючи по комнате говорил Хвалынцев, срывая свою бессильную досаду этим бесплодным бормотаньем, хотя сам в душе своей и знал, что ведь никак бы не избил; но теперь ему хотелось так думать, что избил бы непременно.
Лакей опять ухмыльнулся с выводящей из пределов терпения "гордосцью народовей".
- А-а, бицьсен'! - расставил он руки, пожимая плечами. - Пршепрашам пана! бицьсен' ту не вольне!.. Може в России то вольне - невем тэго, а в Польскей - то кэпьски интэрес, муй пане… О-ой, бардзо кэпьски!
Хвалынцеву стало, наконец, казаться, что пан лакей не то издевается над ним, не то нотации ему читает. Это его взорвало.
- Что?! - крикнул он, сдвинув сердито брови и быстро подступая к пану лакею.
Но сей нимало не испугался. Напротив, все лицо его так и вызывало на историю, так и говорило: голубчик, сделай одолжение, хвати меня! Лучшей услуги ты мне и оказать не можешь! Только хвати, а уж я тебя сейчас же "злапаю", и впутаешься ты у меня в скандал, и поделишься со мною в заключение своим карманом на самом легальном основании, и потому пан лакей, в ответ на его грозное "что!?" вылупя глаза и близко подставив ему свою физиономию, с невыразимо шляхетным нахальством ответил:
- А то! - да так и остался перед ним с нагло-вылупленными бельмами и с плюхо-вызывательно подставленной мордой.
В первое мгновение у Хвалыниева уже застучало было в висках, в глазах зарябило и от макушки головы побежали, стекая и прыгая вниз по всему телу, зловещие мураши бешенства, но к счастью, он как бы сквозь тяжелый сон опомнился и понял, что его вызывают на крайность, что именно этого-то и хочется…
А лакей меж тем продолжал еще стоять в своей дразнящей позе, которая безмолвно как бы говорила все то же: "а то"!
Эта выдержка лакейской наглости, как только Хвалынцев опомнился и сдержал себя, во второе мгновение уже заставила его, как мимозу, по обыкновению съежиться.
- Счет мне подать! - резко сказал он, отходя от нумерного. - Утром я еду. Только чтобы счет был по-русски, я ваших польских не понимаю.
Лакей, изменив вызывающую позу на прежнюю равнодушно-спокойную, продолжал стоять и рассматривать дыры на пальто.
- Счет, говорю! И убирайся к черту! - вспыльчиво топнул Константин ногой, в досаде уже на самого себя за то, что вот опять-таки, невольно съёжился и уступил польско-лакейской наглости.
Лакей, очевидно, разочарованный в своих приятных ожиданиях плюхи, скандала и вознаграждения, повернулся и угрюмо, но неспешно вышел за двери.
- О, Господи!.. Когда же, наконец, это кончится! - схватясь за голову, с отчаянным вздохом проговорил себе Хвалынцев.
Через несколько минут лакей вернулся и подал счет.
- Но ведь это по-польски, - сказал Константин, взглянув на бумажку.
- А так, - подтвердил тот.
- Ступай и принеси по-русски.
- А, муй пане! - досадливо дернулся лакей. - Кеды ж ту нема никого, кто-бым розумел и писал по-русську! альбож для пана не вшйстко то рувне?!
Хвалынцев в нарочном спокойствии поднялся с места.
- Если мне через пять минут не будет принесено русского счета, - сказал он решительно и твердо, - то я с этим вот самым счетом пойду в полицию и попрошу, чтобы мне там перевели его по-русски; в таком случае и деньги будут там же уплачены. Но не иначе! Ступай!
Минут через десять нумерной явился с русским счетом. Последняя угроза возымела надлежащее действие, потому что хотя гродненская полиция и была переполнена добрыми патриотами, но составители счета очень хорошо чувствовали и понимали, что ни один из этих полицейских патриотов не упустит приятного случая слупить с них лишний рублишко "за беспокойство". Хвалынцев принял из рук лакея длинноватую бумажку и не без некоторого усилия стал разбирать ее:
Рахунек
За выпис двоих паспорты - 40 гроши
За нумеру дви сутку - 3 рубля
Самоварек еден - 40 гроши
Дви свицы - 2 злоты 10 гроши
Дви постелю з билизней - 1 рубель
Дви порции дрова - 3 злоты 10 гроши
Шкло выбите и друге шкло - 1 рубель
Огулем - 6 рубли гроши 50
- Да это разбой! - невольно вскричал Хвалынцев, дойдя до итога. - Шесть рублей за скверную комнату! за клоповник!.. И наконец, с какой же стати мне еще и за стекла платить?
- А кто ж бым мусял заплациць?! Може пан мнема собе, иж-то я повинен плациц? то пршепрашам: естем не коштовны, не пенензы чловек!
- Это вы что же, со всех так дерете? Или только с меня за то, что я "москаль"? - с раздражительно-злобной усмешкой спросил Хвалынцев.
- Тэго невем, муй пане! алеж таки есть рахунек, - развел руками лакей.
- Позови мне хозяина! - додумался Константин Семенович.
- Его нема в дому, муй пане! - доложил нумерной.
- Ну, так конторщика там, что ли!
- Так само, муй пане.
- Что такое?!
- Так само, муй пане.
- Да что такое "так само", черт возьми?!. Тоже дома нету, что ли?
- Так само, муй пане.
- Тьфу, ты черт, - досадливо плюнул Хвалынцев. - Наладил себе "так само"… Ну, уж народец, нечего сказать!.. Да на вашего брата не "москевский", а разве татарский бы "ржонд" только впору!.. Ах, вы анафемы эдакие!
- Не разумем, по пан кржи чи… Ниц не розумем!
- Ну, если нет и конторщика, так есть же кто-нибудь, наконец? - спросил Константин.
- Нема никого, муй пане.
- Да ведь "рахунек"-то этот писал же кто-нибудь?
- Так есть, муй пане.
- Ну, так кто же писал его?
- Чловек, муй пане.
- Так позови же ты мне этого "чловека".
- Так само ж, муй пане.
- Что такое опять "так само"?!
- Пршедставьям пану, иж так само.
- Фу, ты, Господи!.. Да с ними, наконец, каменное терпение, и то лопнет!.. Я тебя спрашиваю: что такое "так само"?.. Тоже дома нету, что ли?!
- Так есть, муй пане.
- Врешь, каналья! - крикнул выведенный из себя Хвалынцев, стукнув кулаком по столу.
Лакей тотчас же принял позу "гонорову", исполненную великого собственного достоинства.
- Прошен' пана не уронгацьсен' бо естем шляхциц родовиты од потопу! пршинаймней бедны, алеж родовиты, правздзивы шляхциц! - Так само як и пан, и може й еще венцей од пана! Алеж бедны и тыле для тэго на служебни цкем урождованью!
- Позвать мне того, кто писал! - еще настойчивее крикнул Хвалынцев.
- Мам гонор доложиц пану, же нема в дому! - вразумительно ответил с поклоном лакей.
- Кто же есть, наконец?
- Естем сам до услуги панськой! - снова поклонился нумерной.
- Так это ты писал, значит?
- Я-а?! - гордо отклонился он назад, все тем же благородно-польским жестом указывая себе на грудь. - Пршепрашам пана, по москевьску не имем ни мувиц, а-ни чи тац, а-ни пи сац: естем кревны поляк, муй пане!