- Что делаешь, дедушко? - совсем близко подойдя к нему, проговорил Хвалынцев с особенною ласковостью в улыбке и голосе. Услыхав русскую речь, он хотел как-нибудь завязать беседу.
- Да вот, паскудят все место святое… Ишь ты! - проговорил старик с таким видом, в котором чуялось внутреннее возмущенное чувство.
Хвалынцев соболезновательно покачал головою.
- Кто ж это? - спросил он.
- А люди… нехорошие… Злые люди… Нет, вишь, им другого места! Храм Божий для экого дела нашли! Ты вот тут очистишь, а они, гляди, на другой день опять!
- Что ж, неужели это нарочно?
- А то не нарочно?!.. Знаю я их!
- Кто ж это? поляки?
- Известно, поляки! Паничи ихние - вот что учатся… И чему их там только учат, прости Господи!.. Нешто не видно, что место святое?!.. Хоть и завалилось, а все же престол Господен стоял. О-ох, грехи наши тяжкие! - со вздохом покачал он головою, снова принимаясь за свою работу.
- А ты, дедушко, их подкараулил бы да пристыдил хорошенько, - посоветовал Хвалынцев.
- Стыдил! - махнул дед рукою. - Ты их стыдишь, а они в тебя каменьем да грязью швыряют… да насмехаются еще!.. Одно слово: злые люди… нехорошие…
И метла снова зашуркала в его старческих руках.
- Вот тут тоже, я заметил, надписи есть нехорошие по стенам, - сказал Константин, - ты бы стер, аль замазал их, дедушко.
- Где? - озабоченно обернулся старик, - покажи, Христа ради!.. Я уж сколько разов и в кои-то годы все стираю, да все, вишь, пишут… Глазами ноне совсем плох стал - не вижу… так иное дело и не различишь чего… Покажи, сделай милость хрестьянскую!.. Я замажу коё место - глины то есть достатошно, кабы только знать!
Старик кончил, наконец, свое дело и вошел вовнутрь развалин. Хвалынцев указал ему, где были надписи. Тот заметил себе эти места, укоризненно и грустно качая головою.
Константин присел на камень.
- Ты, дедушко, русский, конечно? - спросил он.
- А то какой же? Известно, русский!.. С-под свого, с-под Белого Царя живем! - с движением какого-то нравственного достоинства проговорил старик, тоже присевши рядом.
- Ты из каких же мест? - продолжал расспрашивать Хвалынцев.
- Я-то?.. Я здешний, гродненский; из мещан.
Константин с удивлением вскинулся на него глазами.
- Что воззрился так? - добродушно ухмыльнулся дедко.
- Да удивительно мне то, что так чисто по-русски говоришь, словно бы ты из коренной России.
- Да здесь-то разве не Россея? - возразил старик. - Все же она одна, как есть, везде… Один Царь, один корень, одна граница, и одно звание есть - Империя.
- А поляки говорят, что Польша, и отвоевать хотят, - улыбнулся Константин, думая подстрекнуть его.
- Польща… отвоевать! - недовольно мотнув головою, прошамкал старик. - Вояки тоже!.. Им бы где блудить разве, да место святое паскудить - вот их весь и предел!
- Но в самом деле, ты отлично говоришь по-русски! - снова заметил Хвалынцев, которому, действительно, было и странно, и интересно слышать такой говор из уст местного коренного жителя.
- Я-то? - улыбнулся дедко. - Да как мне не говорить, когда я весь век в солдатах служил?.. Фанагорийского Гарнадерского светлеющего князя Суворова-Рымницкого полку - вот где я служил! - с оттенком некоторой гордости и даже похвальбы проговорил он, вразумительно отделяя каждое слово в титуле своего полка.
- И кавалерии имеешь? - спросил Хвалынцев.
- А то нет? - весь-то век служимши! - гордо мотнул дед головою, - имею святые медали! И за француза, и за туречину, и беспорочную, и хрест тоже за польское укрощение имею - за Аршаву, значит.
- И француза помнишь, - удивился Хвалынцев.
- Как его не помнить! Я с того самого года и в службу пошел, как по небу красная планида с хвостом ходила, а на другой год опосля того и француз с двадесять язык на Россею пришел… Вот я с коих пор! Четырем императорам на своем веку присяги держал, а при двух в службе находился…
- Скажи, пожалуйста, как это место называется? - после короткого молчания спросил Константин, окинув окрест себя глазами.
- Это-та?.. Это Коложа называется; и церковь тоже Коложанская, значит.
- Православная церковь-то была?
- Как же! Известно, православная! Для того ей вот и честь-то такая! - с горькою иронией, грустно усмехнулся старик.
- А древняя, должно быть…
- Хм… как не древняя, коли ей веку всего ее больше как за семьсот годов есть… Самая что ни есть древнеющая церковь во всей гродненской стране… И в эком-то вот запущении!.. Издревле-то вишь ты, - пояснил он, - тут все благочестие было… польской веры еще не было… польская-то уж потом пошла, а допрежь тово - старые люди сказывали, и в книгах быдто тоже есть писано, что все как есть одно благочестие было!.. И-хи-хи!.. Времена-то теперь слезовые! - помолчав немного, вздохнул он и грустно закачал головою.
- А ты, значит, сторожем сюда приставлен? - спросил Хвалынцев.
- Я-то?.. Я сам себя приставил, - усмехнулся дедко. - Как решили меня этта вчистую, так я, значит, в свое место пришел и жил вот… Ну, а потом вижу себе: годы идут мои уже дряхлые; надо, думаю, как ни на есть Богу потрудиться… Вижу, опять же, место святое и такая вдруг пустыня и в эдаком запущении… подумал я себе это да и облюбил его… Ну, и живу вот, поколь Бог смерти не даст.
- А где же живешь? - спросил Константин.
- Кто-ся? - отозвался старик.
- Да ты же, дедко?!
- Я-то?.. А вот тута! - И он указал рукою на груду кирпичей под сохранившимся в целости алтарным сводом.
- Как, то есть, тут? - переспросил удивленный Хвалынцев. - Да где же тут жить?!
- А вот тут и жить! - совершенно просто, как о самом естественном деле, подтвердил старик. - Чем же не место?
- Да разве можно так-то?
- А зачем же не можно?.. Что ж, место Божье, а мне немного надо.
- А спишь-то ты где же?
- А тута и сплю же; вот, за камешками.
Хвалынцев полюбопытствовал взглянуть на стариково ложе и убедиться в точности его слов. Подойдя к груде кирпичей и вскарабкавшись на нее, он действительно увидел своеобразно належанное место, где был брошен небольшой пучок слежалой соломы да старенький продранный кожушок. Убедясь в истине простых, бесхитростных слов дедки, он невольно посмотрел на него со странным, смешанным чувством удивленья и благоговения к этой простой, безвестной, но столь могуче-твердой силе подвижнического духа.
- Но ты, конечно, только летом здесь спишь? - все еще не вполне убедясь, спросил он его.
- Нет, завсегда почти.
- Даже и зимою?
- И зимой когда, тоже… Разве уж дюжой мороз доймет, ну, тогда к соседу в хату постучишься… Добрый человек сосед тут у меня есть неподалечку… привитает тоже когда, грешным делом… приют дает…
- Но ведь тут же, наконец, и холодно, и дождик, и снег к тебе западает? - участливо промолвил Хвалынцев.
- Случается. Да это что ж!.. Дождичек, аль снежок, известно, Божье дело! Тоже ведь и ему нужно же идти - без того нельзя ведь! Ну, а у меня кости-то походные, одно слово, гарнадерские! сызмальства приобыкли!.. Наше дело теперича такое: где прилег тут тебе и постеля, камешек за подушечку, а небушко за положок, а тут коли еще соломки малость да кожушок, - так и очень прекрасно!.. Спокой!.. Ну, а как ежели мороз, тогда уж - слаб человек! - иное дело и не выдержишь, к соседу попросишься.
- И давно так живешь ты?
- Нет недавно…
- А как недавно-то?
- Да так, годов с шестнадцать будет, не боле.
- А кормишься с чего ты? - спросил Хвалынцев.
- Как с чего?!.. Ведь я же государскую пенсию получаю… свою, значит, заслуженную… Ну, и сосед тоже когда прикармливает… Да мне что, мне много ль и нужно-то?.. хлебца в водице размочишь себе, пососешь малость - и сыт!
"Вот она, эта безвестная, темная, но какая же зато великая сила духа!" с невольным благоговением думалось Хвалынцеву. "И вся-то она вот кроется в простом русском человеке… И не требует себе ни похвал громких, ни удивления… Умрет человек, ведь и знать никто не будет… Да ведь и то сказать, не для людей, не для мирской славы, а для Бога ведь и делается… Сила веры какая! Стойкость-то какая! Да и простота же какая великая пои этом!"
Седой дедко глядел таким круглым, непокрытым бедняком в своей потертой шапчонке, в своем заплатанном, тощеньком сукмянце, и так он был худ и бледен с лица и с тела, и так старчески потрясывалась порою его голова и руки (одни глаза только были глубоко и кротко покойны), что Хвалынцеву, по мгновенному и невольному движению сердца, захотелось вдруг чем ни на есть пособить его убогой бедности.
Он достал из бумажника пятирублевую ассигнацию и подошел к старику.
- Дедушка! - сказал он, немного смущаясь, - вот что, голубчик, спасибо тебе, во-первых, за беседу твою… Позволь мне… На вот, тебе пригодится…
Старик с покойным удивлением посмотрел на ассигнацию, а потом на Хвалынцева.
- Это что же?.. Зачем? - спросил он, видимо недоумевая.
- Это я тебе… возьми, дедушко! - проговорил Константин, тщетно суя ему бумажку.
- Мне-е?.. Да зачем же мне-то?
- Возьми… все равно пригодится.
- Хм… Спасибо, добрый человек… Только это напрасно! Я, как есть, всем доволен… И куды же мне такие деньги?.. Нет, ужь ты лучше спрячь их!.. Твое дело молодое, тебе пригодятся, а мне куда же?!..
- Ну, коли себе не хочешь, так отдай соседу! - нашелся Хвалынцев, - сосед-то ведь поди-ка человек бедный.
- Известно, бедный! С чего же богатому быть? - Человек трудящийся.
- Ну, так вот ты и отдай ему от меня.
Старик, колеблясь, призадумался на минутку и принял деньги.