VIII
По приглашению Валентины Петровны Старый Ржонд перешел в гостинную. Туда Таня подала кофе и коньяк. У Старого Ржонда глаза блестели от воспоминаний.
- Послушайте, милая барынька… Я вам не надоел?
- Помилуйте… Я с таким наслаждением вас слушаю.
- Да… я люблю это золотое прошлое, не затемненное поражениями Японской войны…
Минувшее проходит предо мною… Откуда это?.. Из "Бориса Годунова" Пушкина, что ли?… Давно ль оно неслось, событий полно, волнуяся, как море-океан… Теперь оно безмолвно и спокойно… Если не переврал, кадетиком еще учил. Давно это было…
Возьмите - Харбин. Какой город теперь!.. От Харбина до Сунгари - сплошные дома, четырех-пятиэтажные, электричество, трамвай, мостовые, водопровод, театр, собор, какие магазины. Все - Русский гений!.. Американский размах… А каких-нибудь пятнадцать лет тому назад - полуземлянка станция - это Харбин. Четыре версты пустыни до Сунгари - и там горсть хижин! На пароход по жердочкам взбирались…
Помню: стояло в Харбине длинное низкое здание - сарай с большими казенного образца окнами. Как перед глазами вижу - гостиница Гамартели. В ней узкие номеришки на манер арестантских камер. Некрашеные, щелявые полы, низкие железные постели и вонючие умывальники. Там и праздники справляли, там и женились и свиданья назначали и по начальству являлись. Низкий зал… бывало, когда там трубачи играть начнут - так уши потом болят. Против станции - леса поставлены - возводится громадное здание Управления дороги. Приличный - но в один этаж - был дом, где поместился Чурин со своими бакалейными товарами. Вот вам и весь Харбин! Конечно, - Японская война, когда он стал тылом армии, засыпала его золотом… Но все-таки… разве это не гений? Такое строительство? Такой - повторяю - американский размах. Ведь, барынька, мы прямо-таки перли к Великому Океану, мы шли в объятия Америки… Вот когда - и это уже само собою вышло - о штатах заговорили, о Сибирской автономии.
- А как вы думаете, - медленно, слово за словом, в каком-то раздумьи, устремив прекрасные серо-зеленые глаза вдаль, сказала Валентина Петровна. - Вот этим-то…
Размахом американским… Не выпахивали мы тогда народное поле… Не форсировали того, что народ может дать? Не истощали народные силы?
- Возможно, что и да… Две войны - Русско-Китайская и Русско - Японская, революция 1905-го года… Да… это… знаете. Не всякий народ безнаказанно снесет. Ну, теперь отдохнем… Оправимся. Все лучше и лучше у нас идет.
- Да… А эта игра?… азартная?… Я слыхала…
- Вот кстати… Я к вам, между прочим, из-за нее… вернее - по поводу ее и приехал.
- Хотите, чтобы я играла? - улыбнулась Валентина Петровна.
- Ну, нет… Зачем? Предоставьте это Викуленской - осе на задних лапках… Но… видите, - Старый Ржонд смутился, - видите… Я передаю вам приглашение Замятиных на обед и вечер 19-го июля… Вы два раза отказали. Люди обижаются.
- Я была больна.
- Милая барынька… Вы на другой день были у Банановой.
Валентина Петровна смутилась. Это была правда. Она не была больна, но Петрик отказался ехать к богатому инженеру, у которого - он знал - шла большая игра.
- Здесь, барынька, насчет сплетен - первое место. Гран-при. Все известно. И то, что было, и то, чего не было. Матильда Германовна и Борис Николаевич очень хотят вас видеть. Отказывать нельзя. Они нужные люди.
- Для Петрика это ничто. У него люди не разделяются на нужных и не нужных, но на хороших и худых.
- Тэ-экс… Допустим, что у него есть к тому и опыт и знание.
- Не сердитесь, Максим Станиславович. - Валентина Петровна рукою коснулась рукава черкески Старого Ржонда. - У моего мужа есть свои слабости. Его надо принимать таким, каков он есть.
- У кого нет слабостей, барынька… Но - Замятины не только нужные люди - они прекрасные, отзывчивые люди. И почему ваш блоговерный так чурается их?
- Извольте. Отвечу с полною откровенностью. Вы меня только не выдавайте. Муж говорит - когда я был холост - меня не звали.
- Это так естественно.
- Постойте… Он говорит - Банановых не зовут.
- Ну уж!.. Бананов прекрасный сотенный командир… но, вы понимаете… Вера Сергеевна…
- Нет… ни я, ни особенно мой муж этого не понимаем. Для него, раз такой же ротмистр, как и он - значит - права одинаковы.
- Но, милая барынька…
- Послушайте, Максим Станиславович, - щеки Валентины Петровны горели, глаза блистали, - мой муж не хочет играть.
- А ему надо пойти и поиграть. "Белая ворона" говорят про него. "Гордый". Эх, милая барынька, у нас - пошлость простят, подлость простят, глупости - прямо рады, но гордости не простят. Жить особняком, от всех отгородившись, нельзя.
Касты военной теперь нет. То и дело у нас и офицеров выбирают: то в гласные городской думы, то еще куда по благотворительности. Идет слияние - и это так хорошо. Замятины люди, много раз вам помогавшие - вспомните: - то служебный вагон вам дадут, когда вы больная ехали в Харбин, - то поезд на станции для вас остановят, то посылку перешлют - отказать им в пустяке неблагодарно и нехорошо.
Вы так и скажите вашему блоговерному. Вы должны поехать! Мало того - пусть и играть сядет Петр Сергеевич. Все люди, все человеки. Все играют - вот и я такой, как все. Играю… У всякого свои слабости. Ну и пусть и благоверный ваш - вот так возьмет и сядет, и карту спросит. Не маленький. Этим он покажет, что не зазнается. Люди, барынька, злы. Два раза сошло, а потом мстить начнут - житья не станет. Что хорошего?
Валентина Петровна сдавалась. По существу - она ничего не имела против обязательного, румяного в русой бородке - совсем купчик-голубчик - инженера Замятина, ни против его всегда нарядной, богато одетой, очень видной жены, едва ли не еврейки.
- Но, говорят… они не венчаны, - робко сказала она, выставляя последний довод.
- Ах, милая барынька! Кто тут на это смотрит? Сюда многие затем и ехали, чтобы жить с невенчанными женами…
Валентина Петровна поняла, что этот довод был не совсем удачен. Она смутилась.
- Ну, хорошо, - сказала она. - Я уговорю моего мужа. И мы поедем… Что ж…
Если нельзя быть белой вороной!.. А, как хорошо бы это было!
- Нельзя и нельзя, милая барынька… Белую ворону заклюют черные вороны. Надо с людьми жить - и жить, как все люди… Не согрешивши, не проживешь… Святым на земле не место. Так я передам о вашем согласии.
- Нет, вы погодите…
- Что думать, да годить. Я на вас полагаюсь. Что вы скажете, то и будет. Ночная кукушка всех перекукует.
- Вы думаете…, - протянула Валентина Петровна. Много грусти было в ее голосе.
Но она не хотела признаться чужому человеку, не могла рассказать ему о том, что пережила она, и что передумала сегодняшнею ночью. Как скажет она Старому Ржонду, что между нею и ее Петром Сергеевичем стоит каменная стена и за этой каменной стеной - ее соперница - служба? И если Петр Сергеевич скажет, что для службы знакомство с Замятиными вредно, - никогда она его не переубедит.
"Ночная кукушка"…, подумала она. "Пошлая и неправильная поговорка по отношению к жене. Кукушка гнезда не вьет - кукушка пользуется чужим гнездом, а она так хочет свить свое прочное, теплое гнездышко. И, если Замятины этому мешают, - Бог с ними и с Замятиными".
Но она все-таки обещала "сделать все возможное и невозможное", чтобы уговорить Петрика поехать к Замятиным.
IХ
Когда Валентина Петровна провожала Старого Ржонда, она заметила, как вдруг потемнел ясный летний день.
"А ведь гроза будет", - подумала она. Ее сердце сжалось тоскою за мужа. Она знала, что такое неистовые, тропические манчжурские грозы.
Из раскрытого настежь окна шла знойная, душная теплота. Мухи, этот бич Валентины Петровны, толклись в комнате. Они целыми роями врывались в нее, и не было от них спасения. Нечто страшное, темно-бурою стеною встало за горами и быстро затягивало небо. Горы казались тяжелыми и мрачными. От них и от туч по полям бежала черная тень. Еще солнце не было закрыто тучами, но какая-то хмарь носилась в воздухе и от того точно не светило солнце, но лишь висело кровяным шаром. На него можно было смотреть.
Безгромные, таинственные молнии вспыхивали и играли за горами. Кругом казарм напряженнейшая стала тишина. Ни один лист не шелестел на деревьях. Прямо стояли травы, и стебли гаоляна не колебались здесь. А за недальнею рекою какие-то вихри налетали полосами, вдруг нагибали хлеба - и поля волновались, как море. Зеленая чумиза никла в земле… Большая, корявая развесистая груша трепетала там всеми своими листами.
Было жутко это приближение несущейся от гор грозы. Внизу, на квартире Ферфаксова, выл Бердан.
Ди-ди, лежавшая на кресле подле окна, с ворчаньем положила голову на ручку и испуганно ширила свои глаза. Собака чуяла непорядок в природе.
В такие дни, в часы этих ужасных гроз и ливней, Валентина Петровна чувствовала себя подавленной и одинокой. Таня, Настя, ама, Ди-ди? Разве поймут они ее тонкие переживания, ее безпокойство о муже, ее муки совести за прошлое?.. В такие часы она чувствовала себя усталой, и только музыка могла ее успокоить.
Тучи подошли к солнцу и закрыли его. Будто совсем похитили его с неба. Где-то далеко - точно кипело там что-то в громадном котле - непрерывно перекатывались громы. Молнии огневыми реками спускались с неба. Исчезали здесь и появлялись рядом. Какие-то огневые жилы, казалось, бороздили там небо. От их света все там стало призрачно, неясно и точно сама земля там дрожала в страхе.
И там был Петрик!
Валентина Петровна все не отходила от окна. Она не чувствовала усталости ног.
Она ждала, когда подойдет к ней, когда их дом захватит эта величественная, неизбежная, непостижимая поступь грозы.