Я насчитал шесть цепов у его. Идут и постреливают. Ходко идут… И двадцати минут не пройдет - здеся будет.
Лицо начальника участка покрылось темною краскою.
- Этого не может быть, - резко крикнул он. - Вы ошиблись, подпрапорщик!
- Ваше превосходительство…
Но генерал его не слушал. Развивая полами легкой желто-серой черкески, он быстро пошел к станционному двору, где в тени акаций были вестовые с лошадьми.
- Бурханов, - крикнул он.
Из толпы выделился стройный черкес с алым башлыком за плечами. Он побежал с двумя лошадьми к генералу.
- Прикажешь что-нибудь сказать по телефону в штаб? - спросил генерала Дракуле.
Генерал, не ответив, проверил пальцем подпруги седла своей лошади.
- Ты понимаешь… Там великий князь… Там обозы всего корпуса… Паника будет…
- Нехорошо, - говорил, задыхаясь от волнения, Дракуле.
Генерал уже сидел в седле на небольшой чистокровной, поджарой рыжей лошади.
- Пока я не вернусь - ничего не говори… Я сам все скажу…
- Твое дело… Великий Князь, однако… Предупредить надо.
- Э! голубчик, лучше тебя знаю, - с отчаянием крикнул генерал.
Он сжал ногами лошадь и стрелою кинул ее на холм, к тому перегибу, откуда прискакал только что подпрапорщик. Навстречу пулям. Далеко сзади него, рея алым башлыком, скакал, нахлестывая плетью лошадь, его ординарец черкес Бурханов.
Дракуле и Аранов остались на краю перрона.
- Что он?.. с ума сошел? - пожимая плечами, сказал Дракуле.
- Да… положеньице. Кажется, еще не было такого, - проговорил, поджимая тонкие губы Аранов.
И оба, беззаветно храбрые люди, опустив головы, пошли к оставленному ими чаю.
Почувствовавшие что-то опасное ополченские кухни, сопровождаемые кашеварами, гремя и звеня, поехали рысью, удаляясь от станции. И по тому, как быстро опустели от нестроевого люда станционные дворы, всем стало ясно:
Надвигалась катастрофа!
IХ
Петрик сидел с Кудумцевым и Ферфаксовым на краю оврага. Он проследил, как уехал со станции Великий Князь. Он успокоился: Великому Князю не грозила опасность.
Обстрел станции кончился, и опять стояла тишина. Где-то далеко, у самых Подлещиков, постреливали, но уже к этому привыкли, и выстрелы эти дополняли и точно подчеркивали мирную тишину окружающих балку полей.
Говорили о конных атаках.
- Я считаю, - сказал Кудумцев, - что при современном огне кавалерийские атаки абсолютно невозможны. Видал, как взяли в оборот станцию?.. Ну, так же возьмут и кавалерию… Да, просто, лошади не пойдут на этот грохот разрывов.
- Моя пойдет, - спокойно сказал Петрик. Он перекусил зубами бывший у него во рту стебелек и, выплюнув конец, добавил: - да ведь они, атаки-то эти, были, однако - и какие удачные… Слыхал про атаку барона Врангеля?.. А как Саблин атаковал!.. Мой знакомый!.. - В голосе Петрика прозвучала гордость.
- Случай.
- Э, милый мой… На войне всегда и везде случай. Вот и Суворову говорили, что ему де везет… Счастье… А знаешь, что он ответил?
Кудумцев промолчал.
- Сегодня счастье, завтра счастье - надо же когда-нибудь и ум.
- Сказки арабские!.. Не те времена теперь!.. Какой огонь!..
- Вот мы учили в тактике, что конница может атаковать преимущественно потрясенную боем, разбитую, отступающую пехоту. А я думаю… я думаю… Наоборот…
Петрик замолчал. Ему жаль было исповедывать свои затаенные, годами взлелеенные мысли и мечты перед человеком, не могущим их понять. Он сорвал новую былинку и закусил ее зубами.
- Ты думаешь? - с живым интересом спросил Ферфаксов.
Петрик посмотрел на его оживленное, до предела, до черноты загоревшее лицо и сказал:
- Я думаю, не только расстроенную… Именно: наоборот… Вот она - идет победоносная, гоня врага перед собою. Она только что испытала страшное напряжение нервов, одерживая победу и сламливая сопротивление неприятеля. Она, как переполненная чаша - прибавь каплю - и прольется. И вот тут-то и атаковать!..
Ты понимаешь это, Факс? Она победила, но она дошла до предела и драться больше она не может… Вот когда самое-то время - атаковать!
- Построит каре, - пожимая плечами, холодно и, Ферфаксову показалось, - враждебно сказал Кудумцев, - замкнется в крепости свинца и штыков и расстреляет конницу, как куропаток.
- Не расстреляет, - чуть слышно, поднимая к небу серо-голубые глаза, прошептал Петрик.
- Ваше высокоблагородие, - раздался с вершины оврага голос Похилко, - к нам скачут. - Бригадный наш, и еще кто-й-то в черкеске.
- Ну? - поднимаясь на ноги, сказал Петрик.
- Бригадный машут фуражкой… Круги над головою делают, чтобы, значит, садились… - докладывал Похилко.
- Верно, и по домам, - зевая, сказал Кудумцев. - Пора и ужинать. Догадались ли наши кашевары, что нам сготовить?
- Я приказал курицу сварить, - сказал Ферфаксов.
- По коням! - скомандовал Петрик.
Знак командира бригады увидали и в других сотнях.
По всему оврагу раздавались команды полковых и сотенных командиров: - "по коням!.. по коням!.. садись!".
Когда всадники подскакали к оврагу, в нем уже выравнивались, звеня пиками, взводы. Тесно жались монгольские белые кони.
По указаниям прискакавшего генерала в черкеске, сотня за сотней, во взводных колоннах, торопливою рысью выезжали из оврага. Никто не знал, куда и зачем.
Может быть, и правда: по домам, на ночлег?
Но головные две сотни 21-го полка взяли направление туда, откуда по-прежнему, двоя, раздавались выстрелы. Две другие его сотни получили особую задачу и остались в овраге. Петрик видел, как в них слезали для спешенного боя люди и примыкали штыки. Сотня Петрика, разравнявшись, когда вылезала из оврага, выскочила на широкое поле и пошла во взводной колонне за 21-м полком.
Оглянувшись, Петрик увидал, что за ним следовала только сотня Бананова, остальные две сотни их полка остались в овраге. Их колонну лихим карьером обогнал генерал в черкеске, за ним скакали их бригадный и Старый Ржонд. Солнце скрылось за небосвод. Алые потоки расплывались по небу за Днестром. Сотни шли навстречу закатному полымю, к неприятелю, и Петрик чутьем угадал: для конной атаки.
Он оглянулся на сотню. Хмуро и сосредоточенно строго было лицо Кудумцева. За ним стройным рядом видны были лица солдат. Они были спокойны. На четвертом взводе темнобронзовое лицо Ферфаксова расплывалось в улыбку.
Все шло хорошо. И как перед тем, как пускают на большой стипль-чез - поднялось теплое волнение от сердца, приглушило слух и притупило зрение. Петрик сквозь него почувствовал, что ему, как сотенному командиру, надо что-то делать, что-то сказать. И он звонко, наигранно строгим голосом крикнул:
- Чище равнение!.. Подбери повод!
Легким уклоном вверх шли перед ним поля молодой пшеницы и что было за ними, не было видно. Колонна из четырех сотен поднимала золотистую пыль и она относилась теплым вечерним ветерком назад. Старый Ржонд из головы колонны скомандовал:
- В резервную колонну… Ма-арш… Направление по 1-й сотне двадцать второго…
Шедшая перед Петриком сотня 21-го полка взяла левым плечом и стала пристраиваться правее головной сотни. Обнаживший шашку, как на учении, Петрик указал Кудумцеву правое плечо и поскакал в голове сотни, пристраиваясь левее. За ним скакала сотня Бананова. Полк сомкнулся в почти правильный квадрат, гуще стала пыль и гулче топот ног четырех сотен лошадей.
Небосвод по-прежнему был закрыт. До перегиба холма оставалось с версту.
- В линию колонн - распевно скомандовал Старый Ржонд. - Марш!
Сотня Петрика была направляющей. От него оторвались вправо сотни 21-го полка.
Бананов завел свою сотню влево к шоссе.
И только разошлись - Старый Ржонд, тоже вынувший шашку, скомандовал:
- Строй фронт!
Сотня Петрика щегольски развернулась по знаку. Белая линия коней волной поднималась на холм.
- Строй лаву!..
Петрик и с ним Бананов, а левее его командиры сотен 21-го полка бодро в голос скомандовали:
- Сотня, шашки вон, пики на бе-дро!
Все шло, как на учении, на их Манчжурском поле, где "по старине", требуя во всем отчетливости, учил их Старый Ржонд.
- Строй лаву!.. Марш!
Жидкий строй маленьких белых лошадей с хмуро нависшими над ними пиками занял все поле, раздвинувшись больше чем на версту: от железной дороги до шоссе.
Только одно выдавало волнение людей: рысь стала торопливой и широкой, кое-где лошади скакали наметом.
Совсем незаметно надвинулся перегиб холма.
Х
Широкий с него открылся вид перед Петриком.
Поля полого, безкрайной, зеленой скатертью спускались к невидной еще реке. Они замыкались цепью редких деревьев в голубоватой дымке. За нею, картинно, желто-розовыми обрывами и осыпями, зелеными холмами и увалами поднимался в лиловой тени вечера неприятельский берег. В золоте безмятежно и безоблачно заходящего солнца вдруг красными, точно злобными очами вспыхнули молнийные сверкания. Не успел Петрик разобрать, что это было, как небо заскрежетало железным скрежетом и загудело навстречу их сотням. Где-то сзади, должно быть, там, где клубилась поднятая лошадьми пыль, раздались полные, густые взрывы шрапнельных разрывов. Им навстречу донесся гул многих орудий из-за Днестра.
Петрик понял: неприятельская артиллерия открыла по ним огонь. Это не удивило его и не испугало. Так и должно было быть… Война!
Злобные, огневые глаза снова блеснули за рекой, посылая навстречу сотням металлический гул летящих снарядов.