Оса на задних лапках склонилась над ним. Петрик чувствовал легкий аромат духов, шедший от ее платья. Кружилась от него голова.
Он опять выиграл. Это она принесла ему счастье.
У него разменяли деньги и его "архиерей" вернулся к нему. Карты все шли. Деньги валили. Сзади Петрика уже стояла не одна оса, но еще какие-то люди.
Распечатали свежую колоду, и пока тасовали, Петрик отсчитал свои первоначальные девятнадцать сотен - Настенькино приданое и уложил в бумажник. Порядочная сумма денег осталась лежать перед ним. Вероятно - несколько тысяч.
- На выигрыш, значит? - хриплым голосом спросил Барышев.
Петрик не ответил. Он с трудом удерживал торжествующую улыбку. Счастье валило к нему.
Ему послышалось, что кто-то сказал, или это было подсознательное ощущение, но он понял, что Замятин уже играл не на свои, а на казенные деньги.
"Так ему и надо" - подумал Петрик.
Должно быть, было поздно. Где-то по-утреннему лаяла отрывисто и грубо собака. "Бедная Аля" - думал Петрик, "ей должно быть отчаянно скучно. Ну, что же: - tu l'аs vоulu, Gеоrgеs Dаndin…
Первый и последний раз"… Он чувствовал, что теперь уже скоро конец. Он выиграл и выиграл основательно. Он видел, как старый инженер записывал на сукне свой и, по просьбе Барышева, его проигрыши. И Петрик обдумывал, как ему поступить дальше.
То, что он хотел сделать, казалось ему резким и оскорбительным, и он решил еще раз попробовать судьбу.
- Сколько в банк? - спросил он.
Его голос был поразительно спокоен. Он внутренне любовался собою. "Да ведь я офицер", - подумал он про себя, и добавил - "и какой молодчик - ротмистр Заамурец Ранцев!.." Он весь подобрался.
- Подсчитать надо, - прохрипел Барышев.
- Подсчитайте.
Замятин и Канторович быстро разбили кучу по пачкам.
- Двадцать две тысячи, - сказал, вздыхая, Канторович.
Теперь уже все знали, что тут были и казенные деньги. Лицо Замятина было очень бледно. От ухаря купчика-голубчика ничего не осталось. Был просто попавшийся мазурик.
- Играю ва-банк, - сказал отчетливо Петрик.
На соседних столах прекратили игру. Генерал Заборов встал и, хромая на отсиженную ногу, двинулся к их столу, но его на пути перехватил адьютант Ананьев и увел в соседнюю комнату.
Замятин метал банк. Руки его сильно дрожали.
Петрик поднял карту. Девятка!
В полной тишине как-то деревянно прозвучал голос Замятина:
- Банк ваш.
Инженер с Владимиром на шее встал. Канторович услужливо подвинул пачки ассигнаций и золотые столбики Петрику. Петрик впервые ощутил власть и силу денег, но она не опьянила его.
- Я кончаю игру, - сказал Петрик и встал.
- Как вам угодно-с, - холодно сказал Замятин.
Петрик не дрогнувшей рукою отодвинул на середину стола все деньги, причитавшиеся ему, и сказал: - Господа, разберите ваши деньги.
- То есть… как это?… Я не разслышал… - заикаясь, сказал Замятин. Лицо его стало совершенно белым. - Что вы хотите этим сказать?… Я вас не по-ни-ммаю!
- Это ваши деньги, - снисходительно, покровительственно сказал старый инженер.
- Вы их выиграли.
- Я имею… и признаю только деньги, или заработанные или заслуженные… от Государя… Это не работа и не служба… Это игра… - и, чуть криво и бледно улыбаясь, договорил Петрик, стараясь улыбкой и шуткой смягчить то, что он сказал: - поиграли… и за щеку.
- Но… позвольте, - дрожащим голосом сказал Замятин. - Но вы то… понимаете, что говорите? - Румянец возвращался к нему. Петрик сделал шаг от стола. Только теперь он вполне ощутил, как было душно в комнате. В опаловом табачном дыму красными языками горели свчи. Черная копоть лентами вилась к потолку.
- Я?!.. вполне… Разбирайте свои деньги… И кончено. Я же их все равно ни за что не возьму.
Старый инженер пожал плечами.
- Постойте, ротмистр, - сказал он спокойно. - Я вижу, вы новичок… Вы думаете… Мы же не на орехи играли… Эт-то оч-чень серьезно… Такие шутки недопустимы… Это ребячество.
- Я вовсе и не шучу.
- Хор-шо-с! Ну, а допустим, если бы вы проиграли?
- Я и проигрывал… Заплатил бы проигрыш и ушел.
- А, если бы мы, как вы, вашего проигрыша не взяли.
- Это уже ваше дело.
- Господа, - взвизгнул, становясь из белого внезапно красным, Замятин, - это оскорбление… Это чорт знает, что такое!
Спокойствие и уверенность Петрика сбивали с толка его партнеров.
- Я, господа, не имел и не имею никакого намерения кого бы то ни было оскорблять, - сказал Петрик. - Мне ваши деньги просто не нужны… Если угодно знать - я свои взял. Теперь прошу вас разобрать и ваши..
- Я этого так не оставлю, - пробормотал Замятин. - Никто мне морали писать не может.
Петрик отходил от стола.
- Если господин офицер пошутил, так это же его дело, - сказал Барышев и стал, как бы машинально, ни о чем не думая, отсчитывать от кучи свой проигрыш.
Канторович последовал его примеру.
- Такие шутки… мораль… недопустимы, - весь красный, брызжа слюнами говорил Замятин. - Ведь это, господа, дон-кихотство какое-то! - Погодите, господа…
Не берите так…
Петрик выходил из комнаты в залу. Слышал он, или не слышал эти слова - он не обернулся.
В игорной комнате поднялся страшный шум. Все, по выходе Петрика, заговорили сразу.
- Этот офицеришка, однако, здорово задается.
- Как он смеет! Я от него удовлетворения потребую… Этакий нах-хал!..
Позвольте, господа, зачем вы берете деньги?… Маль-чиш-ш-ка! - кричал Замятин.
Только его деньги и оставались на столе.
- Э, Борис Николаевич - полно, милый, - говорил Барышев. - Не надо было приглашать его. Сыграли вничью… Только время золотое потеряли.
- Как он от таких денег-то отказался - шипел старый инженер. - Нищий!.. Хар-рактер…
- Почти пятьдесят тысяч было, - сказал угодливо Барышев. - Несмысленыш.
У осы на задних лапках горели щеки.
- Это я понимаю! - сказала она и хлопнула в ладоши.
Замятин злобно скосил на нее круглые глаза.
- Таким рожи надо бить, - мрачно сказал он и, не считая, ссыпал деньги в кожаный мешок, висевший на спинке его стула.
- Ну, рожи-то вы ему, однако, никогда не побьете, - холодно и строго сказал Старый Ржонд.
- Почему вы так думаете? - огрызнулся Замятин.
- Да потому, милый мой, что у него рожи нет. И прошу вас взять ваши слова обратно.
- Это почему?
Старый инженер взял за локоть Старого Ржонда и повел его в сторону.
- Оставьте хоть вы его, - прошипел он, - не видите: кипятится, а у самого на лице написано - "держите меня, а то я ему рожу набью". А вы вместо того, чтобы держать-то, еще масла в огонь подливаете.
- Но согласитесь… Такие выражения… И про офицера притом…
- Да ведь, Максим Станиславович, и офицер-то не очень ловко поступил. Носики-то нам всем как утер… Достоевщина какая-то! Чисто - скверный анекдот. Мы с вами потом это дело разберем… Все-таки какой-то суд чести быть должен. Борису Николаевичу и точно неудобно это так оставить. В его доме… И потом - наши сплетни знаете. Тем, - он кивнул в сторону Барышева и Канторовича - тем ничего…
Пожалуй, еще и рады поди, ну а ему… Вроде, как пощечина… Да вот идет наш генерал… Верно, ему кто-нибудь доложил. Послушаем его резолюцию.
ХХIХ
И точно, на пороге игорной, дымной комнаты с тускло горящими желтым пламенем свечами появился генерал Заборов. Он входил какими-то жесткими, четкими шагами.
На красном лице его пунцовой пуговкой горел нос. Крашеные усы были распушены и он то и дело ерошил их пальцами.
- Господа, - очень торжественно, тоном, не допускающим возражения, голосом хозяина сказал он. - Попрошу всех в гостиную.
Генерал круто повернулся и вышел на середину гостиной. За ним, толпясь в дверях, последовали игроки. Генерал и сзади него Ананьев стояли посередине. В гостиной ярко горели лампы. Портьеры не были задернуты. Окна были раскрыты и свежее утро вставало за ними. Косые лучи солнца освещали дома на той стороне улицы. Из комнаты казались они бледными и печальными. Улица была совершенно пуста и точно грусть смерти и сна лежала на ее пыльной мостовой.
В гостиной раскрытый рояль, гости, в ожидании чего-то стоявшие вдоль стен, представляли странное зрелище. На диване сидели Валентина Петровна с доктором Березовым, в креслах Матильда Германовна и рядом с нею сел старый инженер.
Матильда Германовна что-то возбужденно шептала инженеру.
Заборов обвел всех строгими глазами из-под насупленных бровей и грозно скомандовал: - Попрошу встать!..
Дамы вопросительно смотрели на него. Точно спрашивали: "как и нам встать?" - Попрошу всех встать! - еще строже скомандовал Заборов.
Дамы поднялись. Валентина Петровна оперлась рукою о хвост рояля. Она уже слышала, что ее Петрик что-то натворил, и теперь страх обуял ее. У нее подкашивались ноги.
Сказывалась и усталость без сна проведенной, скучной ночи.
- Минуту молчания! - сказал генерал и стал дрожащими руками надевать на нос пенснэ. - Давайте, - громким шепотом сказал он, оборачиваясь к адъютанту. Тот подал ему небольшую бумагу телеграфного бланка.
Генерал нагнулся, выпрямился, отставил бланк от себя и в торжественной, вдруг наступившей, тишине провозгласил:
- Господа!.. Получена телеграмма. Германия объявила войну России… Объявлена мобилизация…
Несколько секунд было полное молчание. С улицы прилетел легкий, влажный ветерок.
Кто-то, - Валентине Петровне показалось, что это была оса на задних лапках, негромко и несмело сказал:
- Гимн!..