XI
Наступил праздник.
Турбин чувствовал себя как-то особенно, как привык чувствовать себя с детства в большие праздники, чинно стоял в церкви, чинно разговлялся у батюшки. Дома, не зная, за что приняться, он бесцельно походил по классу, заглянул в окно… В безлюдье села чувствовалось: все дождались чего-то, оделись получше и не знают, что делать. С утра было серо и ветрено. После полудня воздух прояснился, облачное небо посинело, бледно-желтым пятном обозначилось солнце, снег стал ярче и желтее, поземка струйками закурилась на гребнях сугробов, подхватываясь и развеваясь белой пылью, криво понеслись по ветру галки. Проезжий мужик повязал уши платком, стал на колени и погнал лошадь. Розвальни бежали, разрывая переносы сухого снега на обмерзлой дороге, постукивая и раскатываясь…
Скука с новой силой охватила Турбина.
Но вечером, когда он пошел на заводскую сторону, он неожиданно столкнулся с Линтваревым и совершенно потерялся от смущения.
- С праздником! - сказал он не то галантно, не то в шутку, неестественно изгибаясь.
Линтварев был среднего роста, с простым приятным лицом, с русою бородкой и ласковыми глазами. На нем был полушубок и валенки, на голове - барашковая шапка.
- Ах, Николай Нилыч! - сказал он, встрепенувшись, как будто даже заискивающе. - Здравствуйте, здравствуйте!.. Благодарю вас… Ну, что, как вы, - не соскучились?
- Пока еще нет, - ответил Турбин, краснея и силясь вложить в каждое слово не то что-то особенное, не то ироническое.
- Да, да…
Постояли, помялись.
- Ну, так увидимся? До завтра?
Турбин опять не то галантно, не то комически раскланялся.
Домой он шел очень быстро. Как быть, где взять крахмальную рубашку? В вышитой положительно невозможно!
XII
Вечером он долго, с великим трудом зашивал задник сапога нитками и замазывал их чернилами.
Все утро он ходил по комнатам в одном белье, умывался, несколько раз принимался чистить сапоги, пачкал и опять мыл руки и все думал о рубашке.
- Ничего не придумаешь! - говорил он, останавливаясь среди комнаты. - Послать к Слепушкину? Немыслимо! Начнут судить, рядить… дойдет до Линтварева… Гадость!
Но нечто подобное случилось.
Около полудня к крыльцу школы подлетела тройка Кондрата Семеныча. С мороза его лицо было особенно свежо и темно-красно. Подбородок был выбрит, усы чернели ярко и лихо. На нем была сюртучная пара; в передней он сбросил енотовую шубу. Коренастый, приземистый, - об дорогу не расшибешь, что называется, - бойко прихрамывая, он быстро вошел к Турбину, крепко поцеловался с ним, причем на Турбина пахнуло морозной свежестью и запахом закуски, и тотчас принял живейшее участие в заботах о его наряде.
- Валяй, брат, валяй смелей!
Турбин, хотя и относился к Кондрату Семенычу как к человеку пустому, однако знал, что Кондрат Семеныч "бывал в обществе" и может подать совет.
- Как валять-то? - говорил он, сдерживая улыбку. - Тут такая неприятная история! Рубашки крахмальной нет!
Кондрат Семеныч качнул головой.
- Это, брат, скверно. В вышитой явиться в первый раз в дом - нахальство!
- Ну, так как же? - говорил Турбин растерянно.
- Ни черта, - сказал Кондрат Семеныч. - Не робей!
И, отворив форточку, он своим хриплым охотничьим голосом гаркнул:
- Васька! Домой валяй! Духом доставь рубашку крахмальную… в сундуке, под летней поддевкой…
Пока Василий ездил за рубашкой, Кондрат Семеныч рассказал, где он успел уже побывать, и с улыбкой сатира, от которой заблестели его маленькие карие глаза, вытащил из рукава шубы бутылку водки.
- Хвати для храбрости! Хочешь? - говорил он, обивая сургуч с горлышка.
- Ну уж нет!
- Что, думаешь, пахнуть будет? Ни капельки. Только чаем зажуй. А впрочем, черт с тобой. Нет ли чашечки?
Выпив и закусив кренделем, Кондрат Семеныч заговорил серьезно:
- Ты, брат, себя поразвязней держи, посвободнее. А то ведь будешь сидеть, как кнут проглотил.
- А как брюки - ничего? - спрашивал Турбин.
Кондрат Семеныч оглядел их с полной добросовестностью и подумал.
- Сойдет! - сказал он решительно, - за милую душу сойдет. Только вот смяты немного. Снимай, давай разгладим.
- Нет, нет, пустяки, - пробормотал Турбин, густо краснея.
- Ну, как знаешь.
Кондрат Семеныч лег на постель и вполголоса запел:
Вода - для рыбы, раков,
А мы, герои, водку пьем!
В это время Васька внес рубашку. Но едва Турбин надел ее, Кондрат Семеныч так и покатился со смеху.
- Нет… Не срамись! - хрипел он, задирая ее на голову Турбина, - не годится!
Правда, рубашка не годилась. Накрахмалена она была отвратительно - вся была грязно-синяя, ворот ее был непомерно широк.
- Декольте! - повторил Кондрат Семеныч сквозь смех.
Турбин снова покраснел и даже запотел от злобы.
- Я вам не шут гороховый! - крикнул он бешено.
- Да за что ж серчаешь-то? - заговорил Кондрат Семеныч растерянно. - Сам тонок, как шест, хоть грачей доставать, а на меня серчает… Ну, хочешь, достану?
- Не понимаю - где? - глядя в сторону, пробормотал Турбин.
- Да уж это мое дело. Ну, хочешь?
И, не дожидаясь ответа, хлопнул дверью, накинул на себя шубу и выскочил на крыльцо. Рыженькая троечка подхватила под гору. Турбин бросился к дверям:
- Кондрат Семеныч! Кондрат Семеныч!
Но Кондрат Семеныч только рукой махнул.
- Это бог знает что такое! - сказал Турбин, чуть не плача. - Это значит, всему заводу будет известно!..
Однако, когда Кондрат Семеныч через десять минут явился обратно и привез с собой Таубкина и его крахмальную рубашку, когда Таубкин самым задушевным тоном стал просить "не беспокоиться" и когда рубашка оказалась как раз впору, Турбин, весь красный от волнения, начал улыбаться.
- Что вы беспокоитесь? - говорил Таубкин фальцетом. - Что такое? Разве я не понимаю? Конечно, это останется между нами. Хотите мои часы?
Турбин отказывался. Кондрат Семеныч преувеличенно расхваливал его костюм.
Наконец Турбин был готов. Он повеселел, хотя и чувствовал себя наряженным и точно связанным. Он садился то на один, то на другой стул.
- Вы к нему по делу? - вдруг спросил Таубкин, как будто вскользь.
- Да, то есть так… по делу отчасти.
- Так вам, пожалуй, пора.
Турбин уже давно думал про это. "Пожалуй, что и правда пора, - соображал он, - что же, к шапочному разбору-то прийти? Только хозяев в неловкое положение поставишь…"
- А который час?
- Четверть восьмого.
- Вали, брат, вали, - сказал Кондрат Семеныч.
- Пожалуй, - согласился Турбин, медленно подымаясь.
Напевая, Кондрат Семеныч накинул на себя шубу, осмотрел пальто Турбина.
- Молодец! - сказал он, смеясь глазами. - Хочешь, подвезу?
Турбин заторопился отказаться.
- Ну, черт с тобой! Едем.
Он сунулся лицом к лицу Турбина для поцелуя, ввалился в сани рядом с Таубкиным и крикнул:
- Обрати посерьезнее внимание на Линтвариху! Хороша, анафема!