- Учила уроки.
- Ты ей нравишься?
- Кажется. Вообще-то я, конечно, успех имею... - Мне еще хочется прибавить "у женщин", но не решаюсь.
Борис смотрит искоса на меня. Я неуклюж, вихраст и черен.
- Да... пожалуй... - говорит он с видом оценщика. - Малость постричься, и тогда ничего. Можно. Ну что ж, желаю тебе успеха.
- Спасибо, тебе тоже.
IV
На праздники из института приезжает домой некто Магда Войницкая. Это добрый гений всех местных романов и сердечных увлечений. Нечто вроде свахи. Она очень хитра, дипломатична, как все институтки. Характером и лицом похожа на мальчика, лазит по деревьям и обожает кадетов. Устройством романов занимается исключительно из любви к искусству. Сразу же пронюхав, что я влюблен в Танечку, начинает деятельно и бескорыстно помогать. Я ее уважаю, но все-таки с ней надо держать себя осторожно.
- Здравствуйте, как поживаете?
Передо мной Магда. Физиономия у нее в высшей степени хитрая, в руках мешок.
- Здрасте. Ничего себе. Куда это вы с мешком?
- На море. Хочу набрать хорошей глины. Буду учить лепить... угадайте кого?
- Таню, - роняю я слово, которое уж три дня вертится у меня на языке.
- Да. Вы угадали. Таню. Именно ее.
Многозначительное "вы угадали" заставляет меня покраснеть и в замешательстве поднять с земли кусочек стекла.
- А вы куда?
- В церковь.
- Бросьте, пойдем лучше со мной. Будете помогать глину нести. О Тане поговорим.
Я опять нагибаюсь за стеклышком.
- Уж поздно, опоздаю.
- Пустяки. Успеете.
В церковь мне нужно, но я - тряпка. Через дачи мы идем к обрывам и наперегонки сбегаем по крутому спуску на берег. За городом садится солнце, и его алый, теплый свет мягко заливает косой парус рыбачьей шаланды и противоположный берег залива - Дофиновку. Штиль. Под берегом вода прозрачна, как стекло, сквозь нее отчетливо просвечивает дно, цветом своим похожее на черепаховый гребень. Бегу и думаю: "Недаром Магда сразу же потащила меня на море, наверное, хочет выведать, "за кем я страдаю". А может быть, сама Таня просила узнать. Неужели? Господи, как я счастлив!"
Магда выбирает из обрыва чистые крупные куски желтой глины и заводит разные дипломатические разговоры:
- Вы знаете, мы скоро ставим "Евгения Онегина"?
- Где?
- В жизни. Вы, конечно, будете играть Онегина, Надя - Ольгу, я - сами понимаете - няню.
- А Таня? - вырывается у меня.
- Ну, Таня и есть Таня, так сказать - Татьяна.
Я ужасно краснею.
- Вы, кажется, очень довольны, что Таня будет играть Таню? - спрашивает Магда, и лицо у нее сияет от удовольствия, что все так хорошо устраивается.
Танечку я люблю сильно, очень сильно, но мне неприятно, что Магда влезла в эту историю. "Какое ей дело?" - думаю я. Мне припоминается фраза, которую я однажды слышал в театре: "По какому праву вы лезете ко мне в душу своими грязными пальцами?"
Я представляю себе, как теперь Магда раструбит про нас с Таней по всей "Отраде". Является непреодолимое желание сказать ей что-нибудь такое, чтобы с ее дипломатической физиономии сползло выражение противного блаженства и ехидства. И совсем внезапно, по какому-то дикому вдохновению, я говорю:
- Знаете что, Магда... Только дайте честное слово, что никому не скажете.
- Честное благородное слово, не скажу, - быстро говорит Магда, и на лице у нее столько институтского любопытства, что любо-дорого.
- Так помните, дали честное слово.
- Могу, если хотите, перекреститься.
- Креститесь.
- Святой истинный.
Она размашисто, по-мужски крестится.
- Ну говорите скорее.
- Я влюблен в Надю.
- Для меня это ново! А Таня?
- Таня так. Для отвода глаз. Чтобы никто не догадался, что в Надю.
Эффект изумительный. Лицо у Магды становится глупым-преглупым, как будто с него большой губкой смыли все институтское сияние и ехидство. Я торжествую. Ведь это так романтично, отвергнуть чью-нибудь любовь. Через минуту Магда приходит в себя и пускает в ход последнее средство.
- Да, кстати. На дачу Майораки перебрался хорошенький реалист Витя Александров, - говорит она, делая наивные глаза и подчеркивая слово "хорошенький".
"Куда это она гнет? И почему именно хорошенький?" - с беспокойством думаю я и говорю небрежно:
- Знаю, он раньше жил в городе. Я с ним немного знаком.
- Так представьте, познакомился этот Витя с Таней.
- Ну и что?
- Ничего, познакомился и стал писать ей письма.
- Ну и что?
- И ничего.
- А она что?
- Конечно, сначала не отвечала, а потом ответила; он ей, в общем, понравился. Дайте честное слово, что никому не скажете.
- Честное слово.
- Помните же - дали честное слово. Вчера они до десяти часов вечера гуляли в саду, и Тане нагорело от мамы. Сегодня у них тоже свидание. Только имейте в виду: полное, абсолютное молчание. Черный гроб...
"Изменница, как ей не стыдно! - думаю я, и мне хочется плакать. Теперь все пропало, все пропало". От внезапного горя я не думаю даже, что, может быть, и даже наверно, Магда обманывает или просто глупо шутит.
- Ах, у них свидание? Извините, а я-то здесь при чем? Зачем вы мне это говорите? - спрашиваю я дрожащим голосом.
V
В груди у меня закипает злоба против этого чистенького маменькиного сыночка Витьки. И все время, пока Магда роется в глине, я ревную, изобретая план мести. Но я слишком растерзан и уничтожен, чтобы придумать что-нибудь толковое. Кроме того, необходимо держать себя как ни в чем не бывало, - а это ужасно трудно. Собираю остатки душевных сил и пытаюсь завести с Магдой холодноватый, светский разговор. Но он не клеится. Возвращаемся домой молча, через дачу Майораки. Я хмуро несу мешок с глиной, из которой Танечка будет лепить своими розовыми пальчиками какой-нибудь вздор. Когда проходим мимо домика, где живет она, сердце у меня падает.
- Вы Витю моего не видели?
Оборачиваюсь - Витина мать. Она, в теплом пуховом платке, идет мелкими шажками по дорожке, улыбается.
- Ваш Витя курит, - хмуро говорю я, совершенно неожиданно для самого себя.
- Витя курит?
На лице у Витиной мамы появляется выражение ужаса.
- Мой Витя? Курит? Боже мой!
- Ага, - говорю я, - папиросы "Муза", двадцать штук три копейки.
- Придется его наказать, - говорит она, и в этих словах глубокое огорчение да, пожалуй, еще презрение ко мне.
- Вы что, с ума сошли? - щиплет меня за руку Магда.
Но я уже сломя голову бегу вон с дачи. "Скотина, доносчик, предатель, брехун, - стучит у меня в висках. - А все-таки ловко отомстил, так ему и надо, маменькину сыночку. Пусть не пишет письма, кому не надо".