- Барышня, упадете! Упадете! - умоляющим голосом, едва переводя дыхание, отозвалась босая служанка, бежавшая по берегу.
- Удочку сломит! - отвечала барышня и еще ниже опустилась.
Маленькая ее ножка скользнула по мокрой глине, куст вырвался из ее руки, и, верно, она упала бы в воду, если бы не Федосья, прибежавшая в эту самую секунду и ухватившая ее за руку. Феклуша, ловко цепляясь своими ножками о берег, добралась до верху и только тогда вскрикнула чуть не в слезах:
- Моя удочка, ах! Моя удочка! Федосья вторила ей, приговаривая:
- Барышня, ведь это ваше белье!
Я уже карабкался на берег, но отчаяние Феклуши так на меня подействовало, что я забыл свою трусость и вновь пустился плыть за удочкой.
Вероятно, Феклуша увидела меня, потому что страшно вскрикнула:
- Назад, ради бога назад!
Я повернул голову и поблагодарил улыбкой. Феклуша манила меня к себе, топала ногами, то жалобно, то повелительно повторяя:
- Назад, назад!
Федосья в это время дергала ее за рукав и говорила:
- Ведь новое! Пусть его!
- Там дальше водоворот, остановитесь! - продолжала кричать Феклуша.
- А ваша удочка, барышня,- крикнула Федосья с досадою и махала мне рукой, чтоб я плыл дальше.
Но Феклуша сделала мне такой повелительный жест, указывая на берег, что я с большим удовольствием повиновался этому грозному приказанию. Пока я подплывал к берегу, пока карабкался, Федосья, вероятно, все успела передать своей барышне; она крикнула мне весело:
- Я сейчас побегу домой и пришлю вам дрожки.
И она как стрела пустилась бежать.
Федосья встретила меня сердитым вопросом:
- Измокли?
- Барышня твоя не хотела, а я бы поймал белье.
И, смотря на речку, я прибавил:
- Ишь, как ее тащит!
- Прах ее возьми! - плюнув, выразительно произнесла Федосья, провожая глазами плывущее белье.- А ведь вас барышня признала. Сейчас за вами пришлют дрожки. Только надо вам выйти к дороге.
И я пустился в путь с Федосьей, которая шагала так скоро, что мокрое платье едва позволяло мне поспевать за ней. Желая завязать разговор, я сказал, глядя на другой берег:
- Чтоб еще лошадь не пропала!
- Не уйдет! - сердито произнесла Федосья.
- Почему ты думаешь? - спросил я.
- Всякий божий день ходит за водой! Как ей не знать дороги. Ведь и у скотины хватит разума найти дом свой.
- Недалеко ваш барский дом? - спросил я.
- Недалеко.
- И добрые твои господа?
Федосья как-то подозрительно и нехотя произнесла:
- Не злые!
И потом посмотрела на меня с таким выражением, как будто хотела сказать: "Ну, что еще будешь спрашивать?"
- Чего же ты так испугалась, что уплыла юбка?
При этом воспоминании все лицо Федосьи пришло в движение; она очень энергически сказала:
- Леший бы ее взял! Не в добрый час вышла я из дому!
Мы приблизились к месту, где осталась корзинка с бельем, и Федосья, показав мне рукой вперед, сердито сказала:
- Идите все прямо!
И она вновь принялась за свое дело и с каким-то ожесточением заколотила вальком белье. Я не торопился идти и опять заговорил с ней.
- Я никак не ожидал, что ваши господа так близко живут от Ивана Андреича,- сказал я.
Она молчала.
- А что, бывает у вас Иван Андреич? - спросил я.
Федосья, вместо ответа замахнувшись вальком, повернула ко мне голову и грозно осмотрела меня. Потом она грубо спросила:
- А вам на что знать?
- Я так спросил; я…
Не шутя, я смешался. Федосья презрительно посмотрела на меня и, взмахнув вальком, стала колотить им белье, заглушая свое ворчанье. Однако я слышал фразу:
- Прах вас всех возьми! Провалились бы и с уткинским-то барином!
На рябом ее лице появились красные пятна, и я решил не досаждать ей больше вопросами, чтобы не приобрести слишком сильного врага в камеристке Феклуши. Уходя от нее, я сказал:
- Все прямо надо идти?
Федосья кивнула головой и крякнула, выжимая мокрое платье, которое скрутила в жгут.
Обойдя мыс, где она мыла, я расположился за кустами, чтоб отдохнуть и потом идти далее. Кругом была тишина; ворчанье Федосьи и плеск белья разносились далеко. Не прошло десяти минут, как раздался на другом берегу резкий голос:
- Федосья! А Федосья!
Я увидел из-за своей засады Прохора, появившегося с бочонком за спиной у берега. Прохор сбросил бочонок с плеч наземь и, подняв теплую шапку кверху, сказал с насмешливою учтивостью:
- Наше вам, Федосья Петровна!
- Ишь нечистая-таки тебя принесла! - раздался сердитый голос Федосьи.- Какой леший угораздил тебя отдать лошадь-то?
- А что?
- Пустая голова. Ведь я думала, ты ее выпряг. Смотрю, лошадь пощипывает траву наверху; кричу: Прохор! Глядь, чужой, я загляделась да и упусти новое белье барышнино, только что на ярмонке сшили.
- Э, э, э! - протяжно произнес Прохор.
- Э, э, э! Козлиная борода,- продолжала Федосья,- вот теперь где ее искать. Так вот и понесло ее, словно кто ей обрадовался.
- Ну что ж? Видно, ведьме какой понадобилось ваше белье! - шутливо заметил Прохор.- Так и не удержала? - прибавил он с участием.
- Ведь полез было в воду - поймал бы, да струсила барышня!
- Что ты?
- Вот те Христос!
- Вот как! А где он?
- Пошел к нам. Барышня побежала домой, чтоб Оську прислать
Прохор умильно сказал:
- Ну вот и жених.
Федосья плюнула так сильно, что чуть не достала до противоположного берега; вслед за тем посыпалась из уст ее неслыханная брань на Прохора. Я дивился изобретательности прачки и равнодушию кучера, который лег животом на траву и, пощипывая ее, не подымал глаз, пока Федосья бранилась; как только гнев ее стал стихать, он довольно мягким голосом спросил:
- Когда стирала?
- Вчера! - не так уже сердито отвечала Федосья.
- Что-то больно зажились на ярмонке, чай, на корню весь хлеб протранжирили?
- И ты туда ж! Рад зубы-то скалить! - с прежним гневом возразила Федосья.
- Ну что кричишь? А тебе что? Небось, купили что-нибудь?
- Почище вашего богача. Тику, башмаки.
- Чай, вздернешь нос, как напялишь башмаки? - насмешливо заметил Прохор.
- Известно, на мужика не буду смотреть!
- Ишь ты!
- Да!
Разговор замолк. Через минуту Прохор таинственно спросил:
- Поджидала нашего-то?
- Только что и свету, что ваш! Так и есть! Плевать мы хотели!
И голос Федосьи принял снова раздражительный тон.
- Ах, Петровна, Петровна! Упустили вы! Не успели приколдовать-то! - так грустно произнес Прохор, что я не знал, как растолковать его слова.
- Как же! Приворожишь его! Волком глядел всегда.
- Угораздило его тогда съездить в город; сидел бы в деревне, может статься, и уладилось бы все.
- Что попусту болтать, Прохор Акимыч. Лучше до свадьбы все узнал, чем после бы попрекал. Не найти ей жениха, как они ни бейся. Кто захочет знаться с ними! Мы как, знаешь, приехали в город, на нас так и таращат глаза, словно мы с того света пришли.
Голос у Федосьи вдруг оборвался; она как будто глотала слезы.
- Архипка, окаянный, встретил меня добрым словом. Что, говорит, зачем приехали? В остроге посидеть! Вишь! А! Всякий разбойник зубы скалит! Ведь насилу в трактир пустили. Нет, говорит, у нас порожних номеров. Ах он окаянный, татарин, злодей!
Последние слова были произнесены с рыданием, которое, однако, скоро кончилось громким и частым сморканьем.
Я смотрел на Прохора: он лежал по-прежнему на животе, только лицо свое уткнул в шапку, которая лежала у его бороды.
- Прощай, Прохор Акимыч,- сказала Федосья очень ласково, после долгого молчания.
- Идешь! - хриповато произнес Прохор, лениво вставая.
- Завтра на лошади приедешь за водой? - спросила Федосья.
- Баню приказано истопить.
- Чтоб ему задохнуться! - проворчала Федосья и, сказав еще Прохору "прощай", удалилась с ношею мокрого белья.
Скрип корзины долго еще слышался посреди тишины.
Прохор после ухода Федосьи сидел несколько минут в одном положении, повесив голову на грудь и пощипывая густую свою бороду. Потом он стал потягиваться и снова задумался. Стук экипажа, ехавшего мне навстречу, заставил его вспомнить свою обязанность; он, взяв бочонок, подлез на корточках к воде и начал топить его. Я вышел из своей засады и окликнул его. Прохор тоже несколько испугался, но не выпустил из рук бочонка. Он снял шапку.
- Спасибо за лошадь, чуть шею не сломал. Бери ее назад! - сказал я.
- Верно, изволили по задним ногам ударить? - равнодушно отвечал Прохор.- Как прикажете, прислать дрожки сюда?
- Нет, не надо! Если спросит Иван Андреич, скажи: гулять пошел.
Мне не хотелось, чтоб мой приятель знал о моем визите.
- Слушаю-с! Оська, эй, здесь! - заорал Прохор, махая шапкой.
Я чувствовал смущение от своей невинной лжи. Разговор, подслушанный мною за минуту, смутил меня. Он очень согласовался с подозрениями моего приятеля. Я было начал раздумывать, ехать ли к Зябликовым, как явился кучер с сухим бельем и платьем. Он объявил, что господа приказали кланяться и ждут меня кушать чай. "Лучше сам удостоверюсь во всем",- подумал я и крикнул Прохору, чтоб он сказал своему барину, что я поехал к соседям.