Позвольте мне сделать маленькое отступление, чтоб познакомить вас с владетелем Уткина. Физиономию его я очерчу в нескольких словах. Когда мы с ним расстались, а этому прошло шесть лет, он был строен, с розовыми щеками, с голубыми глазами и очень густыми белокурыми волосами. Характер его вовсе не соответствовал его кроткой наружности. Он был недоверчив, упрям и так самоуверен, что, пустившись в спор о предмете, совершенно ему незнакомом, не уступал самым очевидным доказательствам и упорно поддерживал нелепость, раз слетевшую с его языка. Может быть, не годилось бы так откровенно говорить о приятеле. Но в наше время каждый сознает и наивно расписывает не только недостатки своих ближних, даже и свои собственные. Мой приятель чуть ли не с детства имел слабость к разгадыванию человеческого сердца. И никто так часто не ошибался, как он, в выборе друзей, даже не исключая меня, которого он признал в самую мизантропическую минуту своей жизни единственным человеком, достойным его дружбы. Он имел хорошее состояние и половину его потратил в коммерческих оборотах, где познал гибельные последствия честного слова людей. Легко понять, как подействовало это на характер, недоверчивый от природы. Убегая общества, Иван Андреич стал впадать в дикие умозрения и по упрямству и самоуверенности не слушал возражений, повторяя одно: "Я горжусь тем, что никогда не изменяю своего мнения". Если б он был умен и деятелен, то упрямство его, может быть, принесло бы ему пользу. Но он учился с грехом пополам, ума особенного не имел, деятелен был только на словах. Итак, я оставил моего приятеля самым отчаянным мизантропом и теперь соображал, какое превращение должна была совершить с ним уединенная деревенская жизнь. Он, вероятно, похудел, одичал; чуждается людей, постоянно молчит и бродит по лесам, оплакивая слабости человечества.
Ямщик объявил, что скоро должно показаться Уткино. Дорога пошла между полями и такая узкая, что канавы, выкопанные по бокам, препятствовали разъехаться двум встречным. А между тем навстречу моего экипажа ехали беговые дрожки; ими правил какой-то господин, а сзади его сидел кучер и басил:
- Правей, правей!
Мой ямщик, оглядясь на обе стороны, сердито крикнул:
- Куда правей? Не видишь, что ль, канава! Ну, держи сам правей!
И он придержал телегу. Беговые дрожки подъехали близко, кучер продолжал кричать:
- Правей!
- Ну что же у вас будет? - сказал я.
- Да не валить же вашу милость в канаву! Проезжай! - сказал сердито мой ямщик.
Тогда сам барин крикнул:
- Держи левей!
Беговые дрожки едва могли проехать шагом мимо меня. Я имел время рассмотреть господина, правившего чуть ли не столетним рысаком. Рост его был средний, но полнота скрадывала его. Полная его фигура была облечена в белый парусиновый балахон в виде пальто-сак и из той же материи широкие панталоны. На голове пестрый картуз затейливого фасона. Полные его щеки и двойной подбородок слегка обросли бурыми иглами, а усы были желтовато-пепельные. Господин в балахоне, страшась, верно, очутиться в канаве, все внимание свое обратил на вожжи.
- Уткинский барин! - сказал мне ямщик.
- Как? Не может быть! Иван Андреич?! - воскликнул я.
- Да-с, они-с! Я не признал их сначала.
- Стой, стой! - закричал я, повернувшись назад и махая руками к дрожкам.
Чему я так обрадовался, сам не знаю. Впрочем, в юности дружба так пылка и снисходительна, так проста и горяча, что нет места в уме для анализа. Любишь человека сам не знаешь за что; иногда по привычке. Как часто я видел ужасно суровых стариков, делавшихся мягкими и веселыми при одном воспоминании молодости!..
Подбежав к дрожкам и взглянув на толстого господина с красным лицом, смотревшего на меня вопросительно, я сконфузился. Хоть бы одна черта прежнего моего приятеля; даже ноги, висевшие на воздухе, имели вид копыт, так они были толсты. Я попросил извинения, сказав, что ошибся.
- Вы к кому едете? - спросил меня господин в балахоне.
- В село Уткино,- отвечал я.
- Значит, вы желаете видеть Ивана Андреича? - спросил господин в балахоне.
- Да.
- Позвольте узнать вашу фамилию? Я потому спрашиваю, что я сам Иван Андреич,- улыбаясь и приподнимая картуз, сказал господин в балахоне.
В ответ на это я назвал мою фамилию.
Крик радости вырвался из груди господина в балахоне, и он кинулся меня обнимать. Только в эту минуту по звуку голоса я окончательно убедился, что это точно мой приятель. Как бы ни изменился человек в зрелые годы, но голос у него в минуты сильного волнения является прежний.
Мы поцеловались и, надо сознаться, слегка прослезились: потом стали разглядывать друг друга, делая обоюдно не слишком лестные комплименты, чего, впрочем, не замечали.
- Возможно ли так растолстеть, измениться? - говорил я.
- А ты как состарился! Я тебя, право, чуть не за старика принял: сколько морщин на лбу! - вторил мой приятель.
- Право, ни одной морщинки нет путной. Понабрал я их от пустоты жизни,-сказал я.
- Полно, полно! Ведь ты все над книгами коптел.
- Право, не от книг.
- Так небось от жизни! Я помню хорошо тебя. Ты, брат, имел счастливейший характер, все тебе казались добрыми и честными людьми.
Я рассмеялся и ужасно обрадовался, что хоть взгляд на людей не изменился в моем друге.
- А тебе по-прежнему добрые люди кажутся злыми? - сказал я.
- Бог с ними! - оставим их. Садись ко мне на дрожки, я тебя довезу домой,- отвечал мой приятель.
Долго бился кучер, чтоб поворотить лошадь, не опрокинув дрожки. Я невольно сказал:
- Какой дурак придумал сделать такую дорожку?
- Я,- ответил мне мой приятель.
- Извини! Но по старой дружбе я повторю, что глупее ничего нельзя было придумать.
Иван Андреич с жаром принялся доказывать пользу такой дороги. Поместившись за его спиной, я прервал его неожиданным голосом:
- Ты женат? Дети есть?
- Что ты, с ума сошел? Кто это тебе наврал? Я не одурел еще! - возразил он, разгорячась.
- Чем же ты обиделся? Как будто я спросил тебя, не обокрал ли ты кого? И что это значит? Уж ты не влюблен ли безнадежно, а?
- Это что за глупости! - так строго вскрикнул мой приятель, что столетний конь его вздрогнул и прибавил рыси.
Я и сам, глядя на жирный затылок моего приятеля, едва не расхохотался при мысли, что он влюблен. А впрочем, почему мы привыкли думать, что только худощавые имеют право быть влюбленными?
Я кротко сказал:
- Отчего же ты рассердился, когда я коснулся любви и женщин?
- Ты очень хорошо знаешь, что я никогда не любил говорить об этом пустом предмете.
- Ты мог измениться.
- Ошибся, я тверд, если раз в чем убедился.
- Неужели ты стал даже ненавистником женщин?
- Не сделаться же мне селадоном. А ты почему не женат? Я живу в глуши, не вижу никого, а ты в обществе. Почему ты не женат?? а?? - пристал ко мне мой приятель.
- Потому, братец, что еще не нашел женщины.
- И не найдешь, пока не одуреешь или, лучше сказать, если не наскочишь на ловкую. Как раз обвенчаешься, так все скоро сделается, что только будешь дивиться своей глупости!
- Неужели нет женщин, достойных нас? Что мы за перлы такие между мужчинами,- сказал я, смеясь.
- Перлы? Да, мы перлы! - горячо возразил он.
- Однако ты таки высокого мнения о себе!
- Ничуть. Я знаю одно, что, если мы будем мужьями, нас славно и ловко будут обманывать.
- Почему непременно нас будут обманывать? Я убежден, что девушка, сколько-нибудь умная и порядочная, замужем за хорошим человеком не станет обманывать его, если сам не доведет ее до этого.
- Что я спорю с тобою! Я ведь помню твои идеальные взгляды на женщин… я, признаюсь, думал, что ты давно с рогами!..
Приезд к дому прекратил наш разговор; хозяин ввел меня к себе. Описывать комнаты и меблировку, право, не стоит. Я заметил во всем большой беспорядок; а пыль, лежавшая повсюду слоями, ясно говорила о нетребовательности моего приятеля. Он суетился, бранил прислугу, ворчал себе под нос и расспрашивал в то же время о Петербурге и наших общих знакомых. Обед не замедлил явиться и был составлен если не очень тонко, зато сытно. Иван Андреич ни одним блюдом не остался доволен; однако каждое кушал с большим аппетитом. После обеда, закурив трубку, он повел меня в сад свой, в котором ровно также ничего не было замечательного, кроме разве большого количества ноготков. Но как ни был плох сад и его цветы, это не мешало моему приятелю гордиться обширными познаниями в ботанике.
Разостлали ковер в тени под деревом, и мы улеглись. Вид с этого места был очень хорош; сад и дом были расположены на самом высоком месте, которое господствовало над несколькими верстами в окружности. Поля, овраги, леса, деревушки ясно были видны отсюда при ярком освещении полуденного солнца. Я залюбовался видом и сказал:
- Право, весело жить в деревне, я бы сейчас переселился из Петербурга.
- А я хочу уехать из деревни,- заметил он.
- Я думал, что ты полюбил деревенскую жизнь.
- За что ее любить? Я живу здесь не для удовольствия. Хозяйство, столько хлопот и неприятностей! Ты думаешь, здесь не найдется дурных людей, как в городах? Право, они всюду одинаковы, везде ими руководит один расчет.
- Ты по-прежнему, если еще не более, ожесточен против людей, особенно против женщин.
- Ну, оставь их в покое. Я решился, брат, никогда не жениться, значит, мне все равно, бог с ними, с этими фуриями.