В. Гофман
До опушки – один переклик без малого.
В сени яблонь при тлеющем самоваре
Вечерами чаюют московские баре:
Слева в садике спорят о Ваське Качалове,
На террасе направо читают сценарий.
За кустами белеют мужские фигуры,
Праздных женщин движения – не легки, –
От самих же себя, от своей же культуры
Убегают на лето сюда толстяки –
От редакций и секций, премьер театральных,
От квартирных теснот, телефонной судьбы, –
Убегают сюда, в край ремёсл вышивальных,
Безпривозных базаров, прилавков печальных,
Где сельпо продаёт лишь сухие грибы.
Оттрубивши своё песнословие веку,
Отнеся гонорар к Елисееву{18},
За сто вёрст сюда сахар везут по рассеянью,
Чемоданами сало и бэкон,
Для хозяйки сговоренной – ситчику в дар,
Для работы полуночной – пачки сигар,
Кофе в зёрнах, вино и запас керосина.
…Над Тарусою сумерки звёздные сини,
Слышен блюдечек позвон и пенье гитар.
Ждут их осенью кассы столицы грешной
И страницы журнальной хвальбы.
В ряд их дач, не по чину – бревёнки потешной,
Кругляши нашей маленькой тихой избы{19}.
Нет в саду у нас кресел и столика чайного,
Нет огней и гостей под навесом крыльца, –
Всё вдвоём… И на пальце твоём – обручального
Золотой отлив кольца.
Нет у нас нагружённого доверху ледника,
Порожнём мы с базара приходим нередко,
Но как мило хлопочешь ты в белом переднике,
Увильнув: "Подгорит", убегаешь к загнетке.
…Драгоценного света дневного крупицы
Вот-вот-вот разойдутся меж теней вечерних, –
Дальше-дальше в окно, ближе-ближе к странице
Я слеплю себя строк неразборчивой чернью.
И уж всё отшвырнуть бы давно мне пора,
Встать, схватить тебя за плечи, закружить, –
Не могу, не додумавши, отложить
Годы царствования Петра.
Всё понятно – прогресс! А сидит во мне ересь:
Всю страну на дыбы – по какому праву?
Запишу! Назову его – "шведский тезис",
Оправдала ли цену свою Полтава?
Двести лет всё победы, победы, победы,
От разора к разору, к войне от войны, –
А разбитые нами на Ворксле шведы
Разжирели, как каплуны.
Рок зловещий российские полчища водит.
Славы мало!
Земли недостало! –
Да…
Видно, слово "победа" не зря происходит
От слова "беда".
Погоди ж, дорогая, окончу, дочту,
Тени вечера выйдут из-за леса –
Мы пойдём, обнявшись, и на нашу чету
Будут встречные взглядывать с завистью.
Вот не думал, что буду на даче
Жить, как дачник исправный живёт…
Есть у каждого годы удачи,
И таким обернулся мне минувший год{20} –
Словно звёздным дождём мне дороги усыпало,
Словно горы верстались мне по плечу,
Словно есть это счастье, и мне оно выпало:
Всё могу, чего захочу!
Под ногами любая наука стлалась,
Быстромудрые бесы вселились, казалось,
В грудь мою – и толкал меня каждый бес,
Одержимый мгновенными планами,
Томы будущих лет взросли до небес
Краснокрылыми великанами,
И вползла ядовитая слава. О славе
Где те юноши, что не чахли?
Незнакомые девушки письма мне слали,
И таинственно письма их пахли.
Содрогалась Европа надменная, отдана
Шагу армий, невиданных раньше,
Чёрным гневом возмездия небо над Лондоном
Застилалось из-за Ла-Манша,
Воды пенились, судна роились,
Напрягались десанты, готовясь к прыжку… –
В это лето мы поженились
И поехали на Оку{21}.
–
Мы привыкли к южным степям –
Золотая в сто вёрст ладонь,
Ни единого взгорка там
На бегу не встречает конь,
И нигде ни единый лесок
Не вклиняется в звень пшеницы,
И, едва только вспыхнет восток, –
Степь до запада озарится.
Здесь же – падей прохлада, здесь – синяя тень,
Ямку каждую дождь наливает всклень,
Позарос, весь в отрожках изрезан овраг,
Там спустился в него, там поднялся большак.
Сосны стройные веют на взлобке,
Между ними – дубы вперемес,
Там – ольха, там – берёза. Подымемся. Робко
Вступим в бело-зелёный лес.
Это счастье
Даётся не часто,
А не каждый его оценит –
Забрести вот в такую чащу,
Где листов прошлогодних олово,
Положить к тебе на колени
Голову.
Солнце еле пробрызнет сюда,
Небо еле сюда просветит,
Разве только, беспутный чудак,
Забредёт, заблудившись, ветер
И доносит, как где-то аукают
И хохочут девчёнки-грибовницы,
Помавая ветвями, баюкает:
"Всё достигнется… всё исполнится…"
Жалоба
"А чему исполняться? Чему?
Я о большем и не мечтала.
Всё исполнилось. Почему
Тебе этого счастья мало?
Мало нравлюсь тебе? Плетеницей
Из цветов себе лоб украшу.
Хочешь думать? Какую страницу
Распахнуть тебе в книге нашей?..
…Как бежал молодой дворянин
Со знаменем,
Как очнулся он навзничь, раненым,
С небесами один на один –
И увидел, какой
Покой
Был по небу высокому разлит.
В суматохе большого боя,
Когда к славе рвалась рука,
Разве
Мог увидеть он над собою
Эти медленные облака?..{22}
Но ведь мы-то, ведь мы-то можем!
Посмотри – и сейчас плывут.
Что же ищешь ты, что же?
Я не верю, что люди на свете живут
Кроме нас и ещё там где-то,
Когда ты меня обнимаешь…
Повторяй мне, что любишь меня, только это,
Понимаешь?..
Ты настойчиво, ты упорно
Что-то хмуришься о своём.
Не легко тебе, не просторно
Со мной вдвоём?
Выпить, вытянуть сердце из груди,
Чтобы мой был, чтоб мой был весь!
Я не знаю, что завтра будет, –
Я люблю, что сегодня есть.
Только ты ведь обманешь: кольцо
Моих рук на заре разомкнёшь –
Почужевший, холодный, уйдёшь
Карла Маркса читать на крыльцо.
Станет звонкий пастуший рожок
По заре собирать своё стадо,
Я проснусь и увижу, что рядом
Нет тебя, что опять уволок
Тебя жребий твой, выбор жестокий.
Я неделю всего как жена,
А опять просыпаюсь одна
И полдня провожу одинокой.
Милый, славный, ты брови не хмурь
И не бойся – я не заплачу.
Значит, надо забыть мою девичью дурь, –
Мне ведь всё представлялось иначе.
Не мужчина я. Жалобу слабости
Ты прости мне на этот раз…"
И украдкою влажные заблесты
Она пальцем снимает с глаз.
Вот оно!.. Я кошусь с опаскою
На лицо неразгаданно женское…
–
Вспоминаю: акации спуска Крещенского,
Седину оснежённого Новочеркасска…
Мы проходим вокзал, за вокзалом крыльцо,
В сто одёжек окутаны, ждут лихачи, –
И у каждого жёлто манит копьецо
Недрожаще-горящей свечи.
Полусонного мальчика взяв из вагона,
Высоко подсадив, меня взвозят покачливо
В город, на гору, – фаэтоном
Меж сугробов, огромных взгляду ребячьему.
Фаэтон проплывает спокойно, как лебедь,
Лёд цветится огнями в оконных рамах,
И сияет луна в завороженном небе,
Отражаясь в крестах и на куполах храмов.
Позади пятиглавой громады собора –
Попирающий камень строптивый Ермак,
Что ни дом – за твердыней ворот и забора
Взаперти от Советов упрямый казак,
Сберегая теченье обычья богатого,
Своедомно живёт, как живали отцы.
Двудорожным широким проспектом Платова
Заливаются лёгких саней бубенцы:
– Эх ты, удаль-тоска, раскружить тебя не на что!
Хеп-па-па-берегись застоялых зверей!! –
Богомольный народ, разбредаясь от всенощной,
Подаёт милостыню калечным и немощным
На изглаженных папертях стройных церквей.
Их степенному шествию дерзко не в лад,
Хохоча и толкаясь, студенты валят,
Неуёмные, жадные жить, несытые,
В институтской столовой свой ужин выстояв, –
На свиданья, в читальни, в кино, в общежития
Тротуарами улицы Декабристов{23}.
И гудят до полуночи лаборатории,
Ослепительный свет над столами чертёжников,
В клубе – диспут любителей Новой Истории
И Союза Воинствующих Безбожников.
А за ставнями тихих домов затаивший
Неушедших, непойманных, белых, бывших –
Что за город такой? Всё кипит, но ни слова
Не сойдёт у прохожего с замкнутых губ, –
Стольный город разбитого Войска Донского, –
Антиквар, книгочей, книголюб.
Слишком мал понимать, только щурю глазёнки,
Как на сбруе звенящей играет луна,
И не знаю, что в доме, – вот в этом, – ребёнком,
Моя будущая растёт жена.Семилетье российской лихой безвременщины!
Свист и дым по стране от конца до конца! –
Скольких нас воспитали пониклые женщины,
Сколько нас не знавало руки отца!
Пятилетнею девочкой в кружевцах
Ты отведала первых учений тернии,
Изъяснялась в учтивых французских словах
И разыгрывала этюды Черни.
Ни за дверь, ни в толпу! (Наберётся, ma chère,
Этих выходок, этих манер!)
Тем охотней узнала ты книгам цену,
А в семейном кругу, в воскресенье,
Дверь из комнаты в комнату делала сцену
Для домашнего представленья.
И когда собирались по сходству подружки,
Повелитель был обществу вашему нервному
Реже – добрый весёлый Пушкин,
Чаще – жёлчный презрительный Лермонтов.
Лет в четырнадцать сердца отчётливей стук,
Что-то смутно томит, что-то поймано понаслышке,
Но посмотришь с холодным вниманьем вокруг,{24}
А вокруг – маль-чишки!..
Так пускай литераторша мажет тетрадки,
Пусть галдит, что герой ваш – одни недостатки, –
Разве это в его фосфорическом взоре?
Бледном лбу? сжатьи губ? и в усах завитых?
Через всё полюбился девчёнке Печорин!
А Печорина нет давно в живых.
Ждёшь, что жизнью тебе уготовано диво,
Но проходит юность, в меру счастливо,
В меру ровно, – а дива нет.
Выпускные экзамены сдав торопливо,
Поступаешь в Универс’тет.