Старик лежал, растянувшись на своей кровати, и поскрипывал зубами.
- Дедушка, - говорил брат.
- Что тебе, Ванюша?
- Да что-то болит голова.
- А зачем давеча орал на весь дом? До сей поры в ушах звенит!
- Ах, дедушка! Поневоле станешь кричать, взгляните на месяц: сегодня полнолуние… Нашло, так говядины и хочется,- пойду съем!
Но дедушка быстро вскакивал с кровати, шарил в ней и вытаскивал далеко запрятанный пряник.
- На, только бога ради не ешь говядины!
Довольный внук убегал, а старик потихоньку высовывал голову в детскую и, уверившись, что внука тут нет, таинственно говорил тетушке:
- Дайте вы Ванюше к чаю сухарей!
Тетушка пыталась его образумить: напрасно! Он ссылался на календарь, потом переходил к сыну разбойнику, к жене мотовке и заключал басней о бритом и стриженом…
Дедушка сердился, что ему редко доводилось видеть зятя и дочь, но жаловаться не смел. Случалось, отец наш приходил завтракать в детскую, тогда дедушка выходил из своей комнаты, низко кланялся ему и говорил иронически:
- Наконец увидел вас! Кажется, недели две не видались. Как ваше здоровье?
- Здоров, батюшка. А ваше?
- Что мое… плохо-с! (Дедушка кашлял.) Проклятый кашель душит.
- Да вы бы пошли прогуляться, погода хорошая.
- Прогуляться? Нет, покорно благодарю.
- Отчего же, батюшка?
- А вот месяцев шесть тому вышел я погулять, да чуть жив домой пришел: шум, крик, суета! Улицу хочешь перейти, не дают, разбойники, так и едут на тебя, будто не видят, что человек идет. А как гаркнут: "пади!" - ноги подкосятся от страху! На тротуаре толкотня. "Ну, не видишь, что ли? Важная птица! Давай дорогу!.." - Дедушка плевал в сторону и махал рукой. - Бывало, каждый давал дорогу друг другу, а нынче так и лезут на тебя, точно задавить хотят!
- Вы устарели, всё дома сидите, вот вам так и кажется.
- Нет-с, извините, нынче времена такие. Сказано, что настанет время, когда брат будет брату злодей, - где море, там земля будет, - исчезнут целые города, и на их месте дремучие леса вырастут, лютыми зверями обильные…
- А скоро будет такое время, батюшка? - смеясь, спрашивал отец.
- Смейтесь! Вам все смешно, а вот Ванюша… он намедни мне предсказал, говорит: к худу… Так и вышло!.. А все северное сияние…
- Какое северное сияние?
- А вот какое: сижу вечером без свечки - вижу: на небе северное сияние, так и играет… Я за Ванюшей; указал ему на небо: "Видишь, Ванюша?" - "Вижу, дедушка". - "Ну, к худу или к добру?" - "К худу, к худу, дедушка". И что ж бы вы думали? Разбил чашку! Сам не знаю, как выскочила из рук!
- А вот я вашего пророка высеку.
- Так! Знал, что не поверят! Только бы сечь да бить! Вот и сын родной такой же злодей…
Дедушка сердился, упрекал, грозил, припоминал сына злодея, жену мотовку и, наконец, в отчаянии убегал из детской, крича:
- Господи, господи, какие времена!..
Раз, чтоб сколько-нибудь рассеять дедушку, отец принес ему какой-то старый журнал:
- Вот вам, батюшка, почитайте, получше вашего календаря…
Дедушка с сожалением улыбнулся, взял книгу и читал ее ровно год, потому что, если ему замешают, он уж никак не мог найти, где остановился, и опять начинал с первой страницы. Удивляясь умной голове издателя, который, по его мнению, один сочинил такую огромную книгу, он разделял свое удивление с нашим человеком Лукой, когда тот стоял с огромным подносом, пока тетушка поставит ему стаканы с чаем. Дедушка, кажется, считал унизительным поверять слуге свои семейные тайны, и потому разговор их вертелся всегда около литературы и политики. Лука был очень добрый человек, малорослый, с гладкой лысиной и сморщенным лицом, напоминавшим мерзлое оттаявшее яблоко. Прежде он служил денщиком, был в турецкой кампании и, рассказывая братьям свои походы, всегда говорил: "мы взяли крепость, мы побили турку". Дедушка, завидуя, что его слушают, старался сбить и сконфузить его, озадачивал его вопросами из календаря и злобно смеялся его невежеству. Но братья, назло дедушке, заставляли Луку рассказывать про старого барина и походы.
- Вот-с мы отправились в поход, идем-с… мороз страшный… кто нос, кто ухо, кто ноги… Вошли в тепло, хвать - уж и поздно! Фельдшера за бока: резать!
При слове резать дедушка менялся в лице и поскорей перебивал Луку:
- А хитер турка, даром что у них пасха бывает в пятницу… а вот у жидов так в субботу.
- Да-с, видал и жидовок.
И глаза Луки, пристрастного к жидовкам, принимали нежнейшее выражение.
- А что, хороши?
- Кажись, нет их лучше, даром что нехристь: глаза черные, черные, нос длинный, бровь дугой - черная, черная… Раз барин увез жидовку к себе: плачет, болтает на своем проклятом языке, размахивает руками… смотришь, ничего не понимаешь, - язык показывать начнет! Барина-то дразнить не смела, так меня, - чудная такая! Жид, отец ее, приехал - ноги, - а барин мой молодец: глаза черные, волосы черные, а уж сила просто чертовская: хватит, так дня три ухом не слышишь - шумит! Вот-с, - продолжал Лука, подвигаясь к столу, чтоб принять стаканы: - начал он жида-то таскать да приговаривать - такой шутник: "Вот тебе, жид проклятый, вот тебе дочь!"
- Смотри, уронишь стаканы! - кричал дедушка.
- Нет-с, не уроню, мы в походах и раненых таскивали на плечах, да не роняли!
- Чаю! - раздалось восклицание маменьки, которая отличалась удивительно звонким голосом, заменявшим ей колокольчик. Все засуетилось, и смущенный воин, вместо раненого собрата, потащил в залу огромный поднос.
Как только он ушел, дедушка начал уверять братьев, что он все лжет, ничего не знает, а по возвращении Луки с язвительной насмешкой спросил его:
- Ну, ты бывал в походах, а знаешь ли, что такое Сатурн?
- Как же-с, мы штурмом и крепости брали.
- Ну, так угадал! Сатурн - планета, планета! Родившиеся под ее влиянием бывают: скупы, хитры, нелюдимы!
- Дедушка, так вы, верно, под ее влиянием родились?
- Постой, не перебивай!.. Нелюдимы, нелюбимы, памятозлобны, но трудолюбивы… В сии годы примечать должно, какие перемены бывают: весна холодная, лето холодное, с ветром, но июль теплый. Осень холодная, но ноябрь теплый. Жнивы мокрые, яровые худы, вина мало, прибыточно закупать. Молния и гром редко, рыбы мало. Младенцы весною страдают оспой, корью, кашлем и…
- Знаем, все знаем, дедушка! Лучше пусть Лука рассказывает про жидовку!
Но дедушка без запинки продолжал, стараясь перекричать братьев:
- Великие перемены в некотором государстве; новый образ правления в некоей республике; славное побоище, великий государь воцарится; а всего такого должно ожидать в тысяча восемьсот сорок первом или тысяча восемьсот шестьдесят девятом, а не то в тысяча девятьсот двадцать пятом году.
- Ай, дедушка! Да уж вас тогда и на свете не будет… сгниете!..
Дедушка с ужасом вскакивал, хватал себя за голову и кричал:
- Ну, дети! Слова старшему сказать не дадут!
А братья топали, выли волками, свистели, и он, наконец, убегал в свою комнату, оставляя ораторствовать одного Луку, который сопровождал бегство своего соперника победоносным взглядом.
- Ну, Лука, скажи нам теперь о жидовке.
- Ну, вот-с, мы живем; жидовка наша плакала, плакала, да и перестала, только бледная, знаете, такая стала. Барин все ее держит, ему говорили товарищи: "Брось ее, вишь какие у нее глаза-то", нет, говорит, вышколю! Раз говорит ей: поцелуй руку, а она смотреть начала, точно не понимает. А ведь я наверно знал, понимала по-нашему! Барин показывает ей руку: поцелуй! - качает головой. А он, царство ему небесное, был горяч, раз лошадь не послушалась, он соскочил с нее да как порснет саблей в живот, так и хлопнулась! А после сам говаривал, что он ее страх как любил, да, знаете, час такой…
- Ну, а жидовка?
- Ах! - и Лука тяжело вздохнул. - Не поцеловала, дура. Хоть кого злость возьмет, барин как вскочит да хлоп ее в лицо, та и покатилась, я вам говорю, точно муха, и лежит… Мы ее тереть тем, другим - все лежит, только, знаете, вздрагивает. Барин ушел, а мне не велел уходить: сижу. Она, как вы изволите думать? встала да бух мне в ноги. Дай я, вишь, ей ножик. Нет, говорю, не дам. Она плакала, плакала, а потом принесла мне денег, много денег; всё барин ей надавал, уж чего он ей не дарил? Я говорю ей: боюсь! Сами изволите знать, дай ей нож - пожалуй, и самого зарежет. Легла на кровать. Слышу, копошится, глядь, а она и висит да ногами подергивает. Я так и обмер, бегу вон, ну кричать: сюда, сюда! Собрались, развязали: еле дышит. Барин пришел бледный как смерть, - за фельдшером, за доктором! Пустили кровь, наша жидовка открыла глаза и так чудно смотрит… С тех пор стала тихая такая, даже весела бывала, - вино с барином пила… Вот пили они да пили, вдруг раз прихожу домой: жидовки нет, а барин лежит на полу весь в крови: горло бритвой перерезано!..
В ту ночь мы долго не могли заснуть, и нам снились страшные сны.