- Ну, теперь, Петр Кирилыч, пора!.. Скоро будет взаправду светать. Жалко мне, что все же дела ты не довел до конца… Ну да все еще впереди. Теперь все зависит, как ты сам его поведешь… Ты меньше бери на глаза, а то засмотришься, рот разинешь и не заметишь, как в него ворона влетит… ты… ты больше действуй!
- Да как вот?.. Больно трудно к ней подступиться!
- Э!.. Вот уж трудности-то никакой… Не пень из земли тащить. На то и сунгуз!.. Теперь надо тебе почаще наведываться сюда: не равно она опять будет купаться. Понял?.. Ну, теперь, значит, прощай!
- Прощай, Антютик, - говорит Петр Кирилыч, опустивши голову, - ты мне больше родного отца!
- Доброе слово!.. Вот уж спасибо. Только у меня к тебе еще будет дело… ты это попомни… Когда - не скажу, будет видно! А пока, Петр Кирилыч, ложись-ка, усни. Тебе это будет вот как полезно!.. Да и меня, Петр Кирилыч, отпусти подобру-поздорову, потому что от зрячего человечьего глаза нам можно себя навек изурокать… Чего доброго, тоже вырастет хвост, а не то плешь проточит моль на затылке: нехорошо!.. Дурно-ой глаз у вашего брата!..
- Что ты, Антютик? - обиделся Петр Кирилыч.
- Да ты уж не обессудь… а ложись-ка, ложись, Петр Кирилыч…
Петр Кирилыч кругом оглянулся и удивленно заметил, что опять они у того же самого места, у Густой Елки, непозадалеку от дороги. Антютик соскочил с лося на землю, снял, как ребенка, Петра Кирилыча и махнул еловою веткой. Лось спокойно пошел между елок, сощипывая на ходу рывком молодые побеги. Петр Кирилыч только тут и разглядел, что рога у него золотые… А может, в сучья, похожие на развилки лосиных рогов, пробил лучом первый рассвет… Кто его знает?.. Утром может все показаться…
Антютик проводил лося долгим, пристальным глазом, а потом пригнулся к земле, припрыгнул и высоко поднялся под ветки, зацепился рукой за вершину, качнулся на ней и гукнул три раза на весь чертухинский лес, потом завернул полы длинной поддевки, раскачался и бухнул куда-то на землю.
Но все это Петр Кирилыч видел и слышал уже сквозь спокойный предутренний сон, когда у человека отнимаются руки и ноги и сам он тонет куда-то на глубокое дно.
Слышал он только, как где-то далеко в лесу, на болоте, словно обломилась вершиной столетняя ель и как она ряхнула на весеннюю гулкую землю.
"Это Антютик поддевку свою скидает!" - подумалось Петру Кирилычу во сне.
После этого стало в лесу еще тише, ни одна ветка, кажется, не промолвится словом, и сам Петр Кирилыч уже не думает ни о чем, а повернулся на бок половчее, обхватил коленки руками и заснул крепким сном.
*****
Долго ль так проспал Петр Кирилыч, хорошо и ему неизвестно.
Только проснулся он рано поутру, когда еще и солнце не встало, а только висела над лесом розовая занавеска… В елях плыл большими хлопьями розоватый туман, и от тумана тянуло свежим древесным листом, рекой и карасями.
Петр Кирилыч потянулся на мху и стал вспоминать, что с ним за эту ночь приключилось.
"Говорить кому али нет? - спросил он себя. - Нет, пожалуй, лучше молчать… а то будут… смеяться… Вот когда поженюсь, тогда дело другое… И поклон передать тогда можно!.. А пока, Петр Кирилыч, держи язык за зубами!.."
Петр Кирилыч, сладко зевая, поднялся, потянулся на оба бока и не спеша пошел на дорогу. С поля булбыкали тетерева, и вдали над болотом высоко блеял быстрый бекас, передразнивая глупого барана, который за клок мелкого сена променял человеку свою пушную шубу.
Вышел Петр Кирилыч на лесную опушку и перекрестился.
"Не диво ли: за ночь никакой зверь не заломал!.."
В это время на повороте, где загибает дорога из Чертухина на Боровую мельницу, Петр Кирилыч в белом и густом тумане ясно расслышал чилиньканье бубенцов Петра Еремеича, который, знать, далеко собрался кого-то везти, если выехал по такой рани из дома.
Хотел его Петр Кирилыч окликнуть, но постоял немного, послушал, как переливаются под дугой колокольцы, словно серебряная водичка текет, и почему-то раздумал.
"Ешь, Петр Кирилыч, пирог с грибами, держи язык за зубами!.."
А туман все валил и валил, как полова на току.
Навалило его, инда и за три шага не видать. Только там, где должно стоять Чертухино, высоко над туманом, плывущим по самой земле, машут соломенными и тесовыми крыльями крыши, как птицы, которые высоко поднялись и сделали круг, чтобы со всех сторон на весну полюбоваться, и теперь садятся всей стаей на землю.
ФЕКЛУШИН СОН
Снится Феклуше лазоревый сон…
Та же мельница, та же плотина, и так же звонко стекает с плотины вода. Только вкруг мельницы чертухинский лес теперь стоит, на лес совсем непохожий…
Развеяли сосны на ветер под самую небесную синь большие знамена, ели уставили пики, и по берегам низкорослый бредник и ольшняк как шатры над самой Дубной; спит в этих шатрах, какой страны и государства - неведомо, несметное войско, и над шатрами плывет белесый туман.
И то ли солнце всходит в тумане, то ли из-за леса едет большой богатырь на белом коне - не понять!..
Горит у богатыря на широкой груди из чистого золота щит, и пышет огнем золотой шлем на голове.
Видела еще такие шлемы Феклуша в Москве у пожарных, когда они, уставившись в ряд на колымаге, как на картинке, скачут по улице, и все сторонятся перед ними, и все им дорогу дают, и каждый прохожий, делец и зевака, на минуту остановится и оглянется вслед, потому что и они в эту пору похожи на богатырей!..
Скачет богатырь прямо по Боровой дороге на мельницу, только, видно, не рожь и не жито молоть. Откуда он скачет, несутся тучей птицы-сороки, а птицы-сороки раньше всех птиц приносят в клюву первый солнечный луч поутру из далекого царства, где только два цвета на всем - белый с синевой, как у мартовского снега, и черный с вороненым отливом. Все царство - как сорочье крыло, почему и прозывается это царство Сорочьим!..
По всему должно стоять в той стороне, если глядеть на него с Боровой мельницы, наше село Чертухино, но сейчас хорошо Феклуша не знает, стоит оно там или нет, потому что летят сейчас оттуда большой стаей птицы-сороки, а птицы-сороки летят поутру из Сорочьего царства - такой душистый ветерок веет оттуда, и никогда еще Феклуша не видала в той стороне такого сиянья!..
Царство Сорочье!.. Царство Сорочье!..
Про которое рассказывал дедушка ночью!..
Говорил он о нем, что светит там луна ночью и днем, что ни зверь и ни птица человека там не боится, потому что правит там всеми людьми и зверьми, не ведая чисел и срока, премудрая царица Сорока!..
*****
Одно только все так же, как и наяву до этого было: Феклуша вышла на прибережный песок из дубенской воды и надеет не спеша голубой сарафан с золотыми пуговичками по переду и, одеваясь, смотрится в реку: белее тумана лицо у Феклуши, глаза синей васильков и румянец на щеках как верхняя корка на куличе, на которую чуть пахнуло из ладно истопленной печи первым жарком.
"Неужли ж я такая… красивая?" - сама себе не верит Феклуша.
Загляделась Феклуша на свой куличный румянец и совсем не заметила, и совсем не слыхала, как к ней близко подъехал с дороги и тпрукнул коня богатырь.
У коня белоснежная грива, передняя нога одна колесом и круто под белой пушистой гривой выгнута шея, как в половодье вода у плотины.
Не успела Феклуша сказать своего девичьего "ах", как богатырь с русыми кудрями в скобку подошел к ней, взял ее за дрожащую руку и прижал к холодноватому золоту лат… Но хоть и одет он как богатырь, а видать… самый заправский мужик: горшечная скобка, с кудрей капит розово-лампадное масло, только на руках ни засадины ни мозолинки, и до того у него очи сини, что и взглянуть забудешь, как утонуть побоишься!..
- Здравствуй, красавица! Али ты на кого другого меня променяла? Али… я огляделси?
Феклуша смотрит на него одним глазком и молчит.
- Кто ты, красная девица? Кто?.. Скажи-ка мне свое имячко. Вот уж без малого тридцать годов езжу я по белому свету и нигде не вижу людей… в настоящем их виде… одни колдуны да колдуньи, и все такие кривые и мерзкие хари, - не сотвори креста, самого набок своротит… Кто ты, красавица? Кто?..
- Феколка с… Боровой! - отвечает ему тихо Феклуша.
- С зверовой Боровой, где хлеб даровой, а вода и подавно. Здравствуй, царевна Дубравна!..
- Царевна… живет у нас… под плотиной… а я мельничья… дочка Феклуша!..
- Береза не елка, а ты… не Феколка!.. Здравствуй, царевна Дубравна! Али ты никак меня не узнаешь?..
- Кабы знала я да ведала, ох, три дня бы не обедала, - шепотком отвечает Феклуша. - Здравствуй, князь Сорочий - синие очи!..
За милую душу, крепко богатырь прижал Феколку к чепраку на коне, и конь повернул к ней свою под белоснежною гривою шею и громко, на весь чертухинский лес и на все дубенские плесы, заржал.
"Что как батюшка проснется али узнает… Митрий Семеныч?.."
Но почему-то и при этой мысли Феклуше не сделалось страшно.
*****
Что дальше случилось и как все это случилось, Феклуша сама не может понять.
Слышит она сквозь соловьиный последний утренний свист соловьиный ласковый голос:
- Красота ты моя и отрада!..