- Право, mon ange, мне это очень досадно, что ты у меня похудела и побледнела. Что скажет мамаша? Мне хотелось бы, чтоб ты у меня цвела как роза, - говорила Ненила Павловна Маше, снимая шляпку и отряхивая с нее пыль. Она только что воротилась с загородной прогулки. - А как ты стала интересна, Маша, - чудо! Анна Федоровна не узнает тебя. Это платьице так мило, так идет к тебе. Ты уж, дружок, не скучаешь ли у меня?
- О нет, напротив; мне так приятно у вас, так хорошо! - отвечала Маша. - Я переживаю лучшие дни моей жизни…
- Ты так грустно это говоришь… Машечка, ангел мой! - продолжала Ненила Павловна, лаская девушку, - скажи по правде, ты неравнодушна к Арбатову? Заговорило сердечко? О, плутовка! вижу, все вижу! И краснеет, и бледнеет. Не бойся, душа моя, я не строгий судья - я очень понимаю порывы молодого сердца. Сама была молода, сама любила. Ах, Маша, чего мне стоило с ним расстаться, выйти замуж против сердца!
- Зачем же вы выходили? Зачем принесли себя в жертву расчета или эгоизма?
- Ах, друг мой, как можно так говорить! Это Налетову легко толковать, а что могла я сделать, бедная, молоденькая, запуганная девочка? Все родные были против. Конечно, если б тогда у меня была теперешняя опытность, не сгубила бы я своего счастья… Он тогда был очень незначительный человек, а после как далеко пошел, Маша! Голова-то у него светлая.
- Вы так и расстались? Вы не видались с ним?
- Нет. Уж он давно женат на другой, давно позабыл обо мне. Он - мне сказал один знакомый - сперва был в отчаянии, потом стал называть меня пустой, бесхарактерной, говорил, что у меня не достало сил принести жертву, что я не любила его, а так только, увлекалась… Мне это было очень горько - такая несправедливость! Ах, если б он знал, сколько слез пролила я, такие тяжкие дни и ночи проводила! Сколько раз проклинала жизнь… однажды отравиться было хотела, но как-то страшно стало, не решилась.
- Бедная Ненила Павловна! - сказала Маша, устремив на нее полный сострадания взор, - вы были сами виноваты; вам бы бежать с ним.
- Не решилась, мой ангел; шутка - бежать!
- Но если вы так любили? Кому вы принесли пользу, что измучили себя?
- Конечно, глупа была, характеру не достало.
Маша глубоко задумалась.
- Уж теперь все прошло, - продолжала Ненила Павловна, - нечего и вспоминать… Ах, душечка моя, все они требуют жертв, доказательств…
- Так что же? мне кажется, нет выше счастья, как чем-нибудь доказать свою любовь… Под венец без препятствий и горя всякая пойдет с любимым человеком. Это еще не доказательство.
- Ой-ой, Маша, да ты у меня отчаянная! Беда, как ты влюбишься серьезно!
Маша как-то странно, почти насмешливо улыбнулась.
- Если б ты знала, - подумала она, - как серьезно и страстно люблю я!
- Арбатов увлекательный человек; я боюсь, что он закружит твою головку. Берегись, дружок.
- Для чего и для кого?.. - подумала снова Маша ей в ответ.
- А впрочем, - продолжала Ненила Павловна, - теперь, когда ты вернешься в свое уединение, тебе, по крайней мере, есть о чем вспомнить, помечтать немножко.
Перед Машей вдруг страшным призраком встала вся ее деревенская жизнь, пустая, праздная, одинокая.
- Мне от вас ехать не хочется, - сказала она.
- Милка моя! мне самой грустно с тобой расстаться. Я скоро опять выпрошу тебя к себе; зимой тебе еще будет у меня веселее, теперь в городе еще пусто. Ведь нельзя и старушку оставить надолго; она и так скучает по тебе.
- Я не знаю, какое веселье доставляю я маменьке: она постоянно занята то хозяйством, то заботами, то разговорами с Ариной Дмитревной.
- Ах, друг мой! да уж ты тут, так она и покойна.
- Да ведь если бы, положим, я вышла замуж и уехала далеко, - она погрустила бы и успокоилась.
- Ну это другое дело. Это уж необходимость. Конечно, это тяжело, Маша, да ведь что делать? Вот я теперь и свободна, да уж поздно; а все слава Богу, конечно; если б жив был мой муж, я все бы в неволе была. Мне теперь и подумать об этом страшно… Вон, кажется, Яков Иваныч приехал.
Маша бросилась к нему навстречу.
- И здороваться-то бы с вами не надо: сколько времени не бывал! - говорила Маша, обнимая Якова Иваныча. - Вот кто меня истинно любит! - прибавила она, подходя с ним вместе к Нениле Павловне, которая ласково встретила его. - Давно ли вы маменьку видели?
- Третьего дня видел ее, - отвечал Яков Иваныч.
- Ну что она?
- Все по-прежнему - все хворает, все кашляет. Полнота ее одолела. По тебе скучает… я думаю, она скоро пришлет за тобой. "Будет, говорит, уж нагостилась, навеселилась: пожалуй, и от дому отвыкнет". А что, Маша, вот уж больше месяца, как ты здесь.
- Разве это так много? - сказала Маша, бледнея при мысли о возврате.
- Да, конечно, немного; молодому человеку удовольствия нужны… Боюсь я, что ты скучать станешь.
- Из-за этого нельзя же лишать себя всего!
- Кто говорит! весело - так и слава Богу. Ты, однако, похудела от веселья-то. Видишь, талийка-то стала какая тоненькая, стройная; так городской барышней и смотришь. Ах, что я, Машенька, узнал! вообрази: Тима-то, дубина эдакая, надеялся жениться на тебе.
- Вот фантазия! - воскликнула Ненила Павловна, - узнала бы Анна Федоровна!
- А что Анна Федоровна? она бы, вы думаете, это горячо приняла? Полноте! она последнее время только и думает, как Маша одна, без нее останется. Она бы и за Тиму, пожалуй, отдала. Будут, дескать, на глазах, состояньице есть - проживут. Уж старушка так засиделась и одичала, что ей и Тима человеком кажется. Уж извини ты меня, Маша: последний раз я даже побранился с ней, как об этом разговор зашел.
- Кого ж мне больше ждать, как не Тимы, при моем образовании? - сказала Маша с горькой насмешкой. - О, как много, как много обязана я Никанору Васильичу! - прибавила она с жаром.
- Это Налетову? Добрый он человек, Маша, и умный, да что-то ум-то его тяжел. Все он с плеча так и рубит. Ведь это тоже нехорошо. Ну как так-таки все и сбросить с себя? Точно он в другую веру тебя переводит.
- А ведь часто, почти всегда, говорит правду, - сказала Маша.
- Да, правду, конечно… Только все как-то рубит, рубит с плеча.
- А вас бы все по головке гладить, - вот как я теперь? - сказала Маша, проводя рукой по седым волосам Якова Иваныча. - Рубит с плеча! - прибавила она, - он дела хочет, а не слов.
- Да ведь он только и кричит: лети в пропасть, если правду любишь… Ведь на кого попадет - и погубить недолго.
- Ну что ж? и лети, если точно любишь…
Старик посмотрел на нее с тоскливым беспокойством.
- Он и сам полетит, - прибавила Маша.
- Ну еще увидим, как полетит; может и шею свернет… Что пользы-то?
- Как что пользы? А какую пользу делали мученики, умирая за веру?
- То, Маша, другое дело: то для Бога.
- А это разве не для Бога? разве в правде не Бог?
- Как, однако, Маша, твой ум развился! - вмешалась Ненила Павловна, - такие суждения у тебя смелые! Вот что значит общество образованных мужчин!
Яков Иваныч опустил глаза и глубоко вздохнул. Маша заметила его тревогу и постаралсь успокоить его лаской и веселостью. Яков Иваныч загляделся и заслушался ее и сознавался невольно, что теперь она стала не та, что манеры ее сделались мягче, приятней и самая речь лилась стройнее и свободнее.
Вечером приехали гости, между прочими Налетов и Арбатов. Первый был не в духе и все почти молчал; зато последний был необыкновенно оживлен; он пел, говорил, рассказывал, - и все это так увлекательно, что даже Яков Иваныч подумал, уезжая:
- Батюшки! не влюбилась бы в него Машенька!
- Погляди-ка, Аграфена, не едут ли? - говорила Анна Федоровна своей ключнице.
Аграфена высунулась в окошко, поглядела с минуту в сторону на дорогу и безнадежно произнесла:
- Никак нет-с.
- Чтой-то они запоздали? уж скоро семь часов; я к обеду ждала. Уж не запил ли братец твой? ведь ему только была бы оказия - сейчас наглохтится. Хоть бы ты его пощуняла.
- Что мне, сударыня! у него самого борода седая; слава Богу, не молоденький.
- Эка старая пьяница!
- Что делать, матушка, - слабость человеческая. Дал бы ума, да своего мало…
- Чу! собаки лают, - проговорила тревожно Анна Федоровна.
- Ну, это никак они! - сказала Аграфена и хотела выйти.
- Прибери со стола-то. Экая разиня, не догадается, - закричала Анна Федоровна. - Верно, Ненила Павловна с ней.
- Да уж я очень обрадовалась! - умильно отвечала Аграфена, снимая со стола тарелку с огуречными семенами и пучки калуфера.
Анна Федоровна всегда сама разбирала овощные семена и вязала калуфер.
Между тем старая дребезжащая коляска, запряженная четырьмя клячами, управляе-мыми седым кучером, въехала на двор и остановилась у крыльца. Анна Федоровна заколыхалась на месте, но встать без помощи не имела сил.
В комнату вошла Маша. Ненила Павловна сказала правду: мать не узнала ее, пока она не бросддась целовать ее руку.
- Машечка, дружок! ведь я было не узнала тебя. Отчего же Ненила Павловна не приехала? по-настоящему ей можно было самой проводить тебя.
- Вот письмо от нее, маменька. Она нездорова. Она приедет после.