Погнало нас вниз, прибило к морю, теперь, значит, надо вплавь. Но куда?
Слышу проекты.
"Наше слово" наймет большую шхуну, нагрузит в нее ротационную машину и типографскую бумагу, заберет всех сотрудников и двинет на всех парусах в Новороссийск.
Говорили и сами себе не верили.
- А вы куда едете? - спросили у меня.
- Да ровно никуда. Остаюсь в Одессе.
- Да вас повесят.
- Это действительно будет очень скучно. Но куда же мне деваться?
- Хлопочите скорее о пропуске на какой-нибудь пароход.
"Хлопотать" я абсолютно не умела.
В одной из редакционных комнат сидел на подоконнике А. Р. Купель, бледный, лохматый, и разговаривал сам с собой:
- Куда идти? Раз они уже здесь, раз никто защитить не может… Может быть, у них сила? У них право?
Я подошла к нему, но он даже не заметил меня и продолжал говорить сам с собой.
Надо все-таки что-нибудь предпринять, если действительно все уезжают. Что же я буду делать одна?
Вот теперь как раз кстати вспомнить о преданных душах, которые месяц тому назад со слезами восторга, "которых они не стыдились", вопили, что в случае эвакуации Одессы я первая войду на пароход.
Позвонила по телефону к адвокату А. Ответила его дочь:
- Папы нет дома.
- Вы уезжаете?
- Н-нет, ничего не известно. Я ничего не знаю.
Позвонила к Б.
Ответила квартирная хозяйка:
- Уехали. Все уехали.
- Куда?
- На пароход. У них давно были пропуски от французов.
- А! вот как! Значит, давно…
Б. тоже клялись и умилялись…
Хотела повидать кое-кого из литературных друзей, но почему-то часть города была оцеплена солдатами. Почему - никто не знал. Вообще никто ничего не знал.
- Отчего уходят французские войска?
- Получена тайная телеграмма из Франции. Там революция, там утвердились коммунисты, и, значит, войска против большевиков сражаться не могут.
Во Франции революция? Что за галиматья!
- Нет, - догадался кто-то. - Они не уходят, а только делают вид, что уходят. Чтобы обмануть большевиков.
Из парикмахерской выскочила знакомая дама.
- Безобразие! Жду три часа. Все парикмахерские битком набиты… Вы уже завились?
- Нет, - отвечаю я растерянно.
- Так о чем же вы думаете? Ведь большевики наступают, надо бежать. Что же вы так нечесаная и побежите? Зинаида Петровна молодец: "Я, говорит, еще вчера поняла, что положение тревожно, и сейчас же сделала маникюр и ондюлясион". Сегодня все парикмахерские битком набиты. Ну, я бегу…
Прохожу мимо дома адвоката А. Решаю просто зайти и узнать.
Отворяет его дочь.
- Папы все еще нет. Он придет часа через два.
Вся передняя завалена платьем, бельем, башмаками, шляпами. Раскрытые сундуки и чемоданы наполовину набиты вещами.
- Вы уезжаете?
- Кажется, да…
- Куда?
- Кажется, в Константинополь. Но у нас нет ни каких пропусков, и папа хлопочет. Вероятно, не поедем.
Звонит телефон.
- Да! - кричит она в трубку. - Да, да. Вместе. Каюты рядом? Отлично. Папа заедет за мной в семь часов.
Не желая ее конфузить тем, что слышала ее разговор, я тихонько открываю дверь и ухожу.
На улице новая встреча.
Знакомая одесситка. Очень возбужденная и даже радостная.
- Голубчик! Ну вы же мне не поверите! Плотный, как кожа! Спешите скорее, там уже не много осталось.
- Чего? Где?
- Крепдешин. Ну прямо замечательный! Я себе набрала на платье. Чего вы удивляетесь? Нужно пользоваться. Дешево продают, потому что все равно большевики отберут. Бегите же скорее! Ну?
- Спасибо, но, право, как-то нет настроения.
- Ну, знаете, лавочник ждать не станет, пока у вас настроение переменится. И верьте мне, что нас ждет - неизвестно, но зато известно, что крепдешин всегда нужен.
Зашла к моим друзьям М-м.
Они ничего не знали. Не знали даже, что войска уходят. Но у них были другие приметы тревожных перемен.
- Долбоносый въехал в квартиру и поселился в гостиной. Прислушайтесь!
Прислушалась.
Из гостиной через коридор неслись звуки очень неприятного ржавого голоса. Голос пел:
Мадам Лю-лю-у-у…
Я вас люблю-у-у…
Ага! Понимаю. Это был голос долбоносого субъекта, типа очень подозрительного, который шмыгал иногда по коридору, старательно отворачивая лицо. Кто-то из бывших у М-м узнал его и даже назвал кличку. Это был большевик из Москвы.
Приходил к хозяйке, шептался с ней, подслушивал, подглядывал. Одновременно и ухаживал, так как хозяйка была женщина нестарая, с утра ходила в платье с открытой жирной шеей, густо, словно мукой, обсыпанной пудрой, глаза у нее были выкаченные, с толстыми веками, нос шилом, словом - вся любовь.
Поздно вечером слышно было, как, покончив с прозой шпионажных донесений, она томно ворковала голубиными стонами:
- Ой-й-й! И где мое блаженство? Где?
- Твое блаженство и с тобой! - отвечал ей ржавый голос.
И вот со вчерашнего дня "блаженство" перестало прятаться. Оно переехало с корзиной и громко крикнуло в кухню:
- Аннушка! Почистите мне бруки!
Большевик перестал прятаться.
"Действительно, ауспиции тревожны".
М-м никуда ехать не собирались. И меня это подбодрило.
Вот сидят же люди спокойно на месте…
Пошла к себе в гостиницу.
Швейцары куда-то исчезли. Большинство номеров пусты, с настежь открытыми дверями.
Только что поднялась к себе - стук в дверь.
Влетает знакомый москвич X.
- Я второй раз забегаю. Нет ли у вас денег? Все банки закрыты, нам не с чем выехать, жена в отчаянии.
- Куда вы едете?
- Мы сегодня вечером на "Шилке" во Владивосток. А вы куда?
- Никуда.
- Вы шутите! Вы с ума сошли! Оставаться в городе, который обещали отдать бандам на разграбление. Говорят, Молдаванка уже вооружена и ждет только, когда все войска отойдут, чтобы ринуться на город.
- Куда же мне деваться?
- Мы были уверены, что вы давно уже устроились. Едемте с нами на "Шилке" во Владивосток - у нас есть пропуск. Мы и вас проведем.
- Хорошо. Я с радостью.
- В таком случае ровно в восемь часов вечера будьте с багажом на пристани.
- Помните же - ровно в восемь.
- Ну конечно. Поцелуйте Лелечку.
Теперь, когда мой отъезд устраивался, я почувствовала, как мне, в сущности, хотелось уехать. Теперь, когда можно было спокойно думать о том, что меня ждало, если бы я осталась, мне стало страшно. Конечно, не смерти я боялась. Я боялась разъяренных харь с направленным прямо мне в лицо фонарем, тупой идиотской злобы. Холода, голода, тьмы, стука прикладов о паркет, криков, плача, выстрелов и чужой смерти. Я так устала от всего этого. Я больше этого не хотела. Я больше не могла.
16
Открыла окно.
Где-то на боковой улице стреляли.
Уложила вещи. Спустилась вниз.
В вестибюле стало спокойнее. У стен еще остались кое-какие чемоданы, но суетни не было. Даже отельная прислуга куда-то исчезла. У парадного крыльца вертелся мальчишка-рассыльный.
- Кто это стреляет? - спросила я.
- А это шпекулянтов пугают.
- Каких спекулянтов?
- А которые валютой торгуют. Их там множество на улице - зайдите за угол, так увидите. Отъезжающим валюту продают, ну вот в них и палят.
Мальчишке, видимо, нравилось, что палят.
Я вышла на улицу, заглянула за угол. Действительно, там, подальше, группировались кучками какие-то люди, о чем-то толковали, махали руками.
Раздавался выстрел - группы медленно расплывались и быстро собирались снова.
- Туда не ходите. Подстрелют, - остановил мальчишка. - А там, налево, тоже не пройти. Там кордон.
- Почему?
- А хочут грабить нашу "Международную" и "Лондонскую". Здесь самая нажива: буржуи и иностранцы. Сюда прежде всего придут.
Вот так история!
- А много еще жильцов осталось в отеле?
- Очинно мало. Почитай что никого нет. Все выехали.
Я решила пройти на пристань, разыскать, где стоит "Шилка", чтобы потом легче было ее найти, когда приеду с багажом.
Дорога к морю оказалась свободной.
На пристани пусто.
Подальше на рейде суда: "Херсон", "Кавказ" и иностранцы.
Среди пришвартованных к пристани барок разыскала "Шилку". Маленькое суденышко. Неужели оно пришло из Владивостока, пересекло Индийское море?
На "Шилке" ни души. Из трубы дыма не видно…
Ну, значит, успеют к вечеру наладить.
Заметив хорошенько место, пошла домой.
Попробовала созвониться по телефону с друзьями. Телефон не действовал.
Разыскала своего приятеля - швейцарова мальчишку - и вместе с ним стащила вниз багаж.
- А найду ли я извозчика?
- Извозчика-а? Ну, это, знаете ли, того-с. Это надо у пристани караулить и ловить порожняка. А в городе не найдете.
Столковались с мальчишкой, чтобы он пошел на пристань и заказал извозчика к семи часам, лучше приеду пораньше. X. будут ждать и волноваться.
Поднялась к себе.
Что-то безнадежное было в этих пустых коридорах с распахнутыми настежь дверями, с обрывками бумаг и веревок, которых никто не выметал.
Дунул вихрь, закружил и смел. Остались только пыль да сор…
Села в кресло у окна. Хотелось тихо собрать мысли, заглянуть в себя, подумать.