XII
Если кто-либо особенно был доволен "свалившимся с неба" наследством из всей семьи Лоранских, так это Граня. Граня был окончательно вышиблен из колеи. Получение "наследства" совпало как раз со временем гимназического бала, и нет ничего удивительного, если Граня потерял голову, бегая по магазинам, выбирая себе сапоги, галстуки, перчатки, духи и прочие предметы моды, роскоши и туалета.
Граня окунулся с головою в свою любимую стихию. Тотчас же по окончании классов он несся домой, как на парусах, закусывал на скорую руку, брал у матери нужную ему сумму и сломя голову мчался на извозчике в Гостиный двор. Граня был как в горячке. Он покупал и нужное, и ненужное, и полезное, и бесполезное, - словом, все, что только бросалось в глаза и приковывало внимание юноши.
- Гранечка, не много ли будет? - осторожно останавливала своего любимца Марья Дмитриевна. - Ведь четвертую сотенку меняешь, а что купил? Глядеть не на что. Белье-то какое непрактичное, на год его не хватит. И воротнички опять! Раньше "монополь" носил и был доволен, а теперь голландские! Одной прачке чего переплатить придется.
- Прачке из моих денег платите! - фыркал недовольно Граня. - Что же вы беспокоитесь? И как это вы странно, мама, "мо-но-поль!" Теперь "монополь" никто из порядочных людей не носит - приказчики одни. А белье я самое модное купил, крапинками. И у графа Стоютина такое же, и у Миши Завьялова, и у Берлинга, наконец!
- Гранюшка, да ведь то богачи, аристократы… графы да князья, а Берлинг - сын банкира, есть где разойтись… а ведь ты…
- Ах, мама, - досадливо перебивал юноша, - что у вас за нелепость делить людей на классы… Ведь не в древности же мы живем, отстало это… Аристократы, демократы, все это относительное понятие. Кто горд и независим, тот и аристократ… А деньги у меня есть пока, слава Богу, и скупердяйничать ими не намерен.
- Гранюшка! Ты бы полегче, все же! Ведь тают у тебя деньги-то, как сахар… Голубчик, ради тебя же хлопочу! - и даже слезинки навернулись на глаза доброй Марьи Дмитриевны.
Граня притих. Легкое облачко раздумья набежало на его красивое лицо, потом все черты разом осветились милым выражением детского благодушия.
- Мамочка, - произнес он ласково, - мамочка, поймите вы меня, ради Бога, наголодался я! Ведь, до шестнадцати лет, шутка ли, в заплатанных брюках ходил и Бог знает в каких сапогах, от штопок на чулках пальцы натер до мозолей. А кругом богатые люди, щеголи, под нос тычут своими достатками. Поймите, всякое ничтожество, урод всякий - и тот в модной тужурке и в запонках от Фаберже ходит. А я в куцых рубашонках, как приготовишка какой-нибудь. Ведь смеялись они… А теперь вдруг счастье такое упало, можно сказать, на голову. Ведь, пока молоды, только и жить, только и выпить полную чашу счастья. Последней радости лишить хотите! Грех вам, мама.
- Гранюшка, милый, родной! Да разве я… да что ты? - и старушка, чуть не плача, обняла огненно-рыжую голову своего "красавчика" и в неизъяснимом порыве прижала ее к своей груди. - Делай, что хочешь, родной мой! Может быть, ты и прав! Рано тебе заботиться о черном дне. Господь с тобою!
Граня торжествовал. Мать соглашалась с ним, и последнее препятствие отстранялось, таким образом, с его дороги. И Граня наскоро целовал свою старушку и, взяв хорошего извозчика, летел "в город", как называли центр Петербурга скромные гаванцы.
А Марья Дмитриевна, глядя вслед любимцу, думала:
"И правда, ребенок он… и много лишений бедняжка видел. Пусть хоть теперь вдоволь насладится, развернется немножко. Пройдет у него эта лихорадка; одумается и сократит расходы".
Но Граня не одумывался. За новыми голландскими воротничками следовал изящный штатский костюм, сшитый у хорошего портного, рекомендованного богачом Берлингом; затем шли золотые запонки с маленькими сапфировыми звездочками от Фаберже, точь-в-точь такие, как у графа Стоютина, за ними - дорогой туалетный прибор, как у Миши Завьялова, и, наконец, что более всего поразило домашних, покупка великолепного мраморного умывальника, какой Граня видел у того же Берлинга, с которым очень сдружился в последнее время. Умывальник был чудо искусства, и Граня отдал за него громадную для его крошечного капитала сумму. Когда эту мраморную громаду с изящными резными колонками и великолепным венецианским зеркалом артельщики внесли в скромную квартирку в Галерной гавани, Марья Дмитриевна искренне испугалась.
- Не к нам, не к нам это, батюшки, - замахала она им руками.
- Никак нет, должно к вам, госпожа, потому, значит, адресок у нас имеется, - произнес с усмешкой рыжеватый артельщик, чуть заметно усмехаясь себе в бороду, - молоденький баринок емназист покупал.
И он с победоносным видом подал бумажку с адресом, четко написанным рукою Грани.
Вся семья сидела за обедом, за исключением самого Грани, рыскавшего, по обыкновению, в этот час по магазинам.
Павлук громко и искренне расхохотался и нелепой покупке брата, и полной растерянности матери.
- Пашенька, как же быть-то? - спрашивала та, испуганно мигая своими добрыми глазами.
- Взять, конечно, раз вещь куплена, - отвечал Павлуша, все еще не переставая смеяться.
- Да куда же мы его поставим? - волновалась старушка.
- Да устроим как-нибудь! - успокаивала мать Валентина. - Раз глупость совершена, надо, по крайней мере, принять ее с гражданским мужеством.
- В нашу комнату поставить придется, мамаша, - решила Лелечка, почти с благоговением прикасаясь к белому мрамору резных колонок и смотрясь в прелестное венецианское зеркало, в котором, казалось, каждое лицо должно было выигрывать вдвое.
После долгих разговоров, было решено поставить умывальник в гостиной.
И странно было видеть среди скромной старенькой мебели Лоранских эту изящно красивую вещь.
Все обитатели серого домика с недоумением поглядывали на роскошную покупку Грани, которая их всех, как будто даже стесняла и своим неуместным присутствием, и своим эксцентрично-эффектным видом. Но, когда домой явился сам виновник переполоха, все разом изменилось, как по волшебству. Граня был положительно в восторге от своего приобретения и все, при виде его дышащего счастьем лица, решили вдруг, что вещь, действительно, и полезна, и прекрасна во всех отношениях. Когда улыбался Граня, все улыбалось в сером домике. Даже несколько строже других относящаяся к брату Валентина, и та снисходительно усмехнулась, когда он с нежной заботливостью разглядывал свою эффектную покупку.
Теперь уже ни Марья Дмитриевна, ни Лелечка не находили, что умывальник неуместен в гостиной. Лелечка даже робко прибавила, что он, как будто "скрашивает" их обстановку и, если убрать чашку и постлать сукно на доску, то он будет иметь вид прехорошенького письменного столика.
- А когда я буду мыться по утрам, то сукно Фекла может снимать и снова ставить чашку, - категорически заявил Граня.
- Только на кой шут тебе он? - усмехаясь, заметил Павлук. - Ведь не барышня же ты, в самом деле?! И потом лучше уж было мебель купить новую, уж коли на то пошло.
- И мебель купим! и мебель! - обрадовался Граня. - Все сложимся и купим мебели.
- Ну нет, я на это не согласна! - возвысила голос Валентина. - Мне каждая копейка теперь нужна. Необходимо тьму костюмов наделать, и ротонду, и бриллиантовые сережки, хотя скромненькие, а надо… На сцене нельзя иначе - свои условия…
- Ну, сережки тебе публика должна поднести: "Артистке Лоранской от восхищенной толпы", или что-нибудь в этом роде на футляре. Ха, ха, ха! - звонко расхохотался Граня и вдруг щелкнул себя пальцем по лбу. - Ба-а, Валентиночка! Я и забыл главное-то! Кого я встретил сегодня?… Как ты думаешь? К себе тащил. Слово взял, что буду. И буду, непременно буду! Интересно взглянуть, как миллионеры живут! На каком рысаке ехал! Кучеру не удержать даже. Узнал меня, велел остановить, сам слез с пролетки, ко мне подошел… Я из гимназии вываливался с нашими в это время как раз… Когда, - говорит, - можно к вам приехать, Валентину Денисовну поблагодарить за ее участие к судьбе отца?" Вакулин! Понимаешь, сам Вакулин! И как просто, точно свой брат-гимназист!
"Я - говорит, - на ваш гимназический благотворительный вечер собираюсь. На вокально-музыкальное отделение приеду! А ваша сестра не выступает разве?" - "Нет!" - говорю. Очень жалел, что ты не выступаешь; говорил, что читка и экспрессия у тебя изумительные… И знаете что? - обратился Граня уже ко всем, - Миша Завьялов с ним родственник дальний. Ужасно его хвалит… Вообще он мне нравится! Сегодня он будет у нас… Взглянуть, говорит, приеду, как вы устроились.
- Ах! - сорвалось в одно и то же время с уст Марьи Дмитриевны и Лелечки. - Что ж ты раньше не сказал? Мы приготовились бы.
- Да что, у вас денег, что ли, нет приготовляться? Пошлите за тортом к чаю, за закуской… фрукты, вино… Его надо вовсю принять: ведь всем ему обязаны.
- Фекла не сумеет выбрать! - заикнулась Лелечка. - Я поеду.
- Нет, уж лучше я сам! Ты мадеру в рубль купишь знаю я тебя, скрягу! А надо хорошую. Я думаю, при его богатстве, он шампанским зубы полощет… И потом, Бога ради, ванильных сухариков не покупайте, - внезапно раздражился Граня, - задушили вы вашими ванильными сухариками. Этакое мещанство, право! И грошовой колбасы с чесноком не ставьте на стол.
- Да ведь ее Павлук любит! - подняла было голос Лелечка.
- Ну, и пусть ест ее на здоровье, запершись где-нибудь в углу… Надо сига купить… икры свежей… хорошо бы устриц…
- Батюшки! Да откуда ты про устрицы знаешь? - воскликнула Марья Дмитриевна, так и впиваясь глазами в лицо сына.
- У Завьялова ел… устрицы… Это… это ужасно вкусно! - скороговоркой произнес Граня, подражая, очевидно, кому-то из старших товарищей богачей.