X
Мартыныч еще сильнее взъерошил волосы и, положа локти на стол, сделал мину человека, собирающегося деликатно возражать.
- Как мы с вами разочли, Анна Каранатовна, - начал он с оттяжкой, - в самом деле, выходят большие деньги. Шутка ли, шесть тысяч целковых!
- То-то я и говорю, Иван Мартыныч,
- Только это мы с вами в проекции клали, а на поверку-то выйдет совсем другой разговор. Первое дело, место надо такое, чтоб постоянная работа была. В газете, что ли, занятие иметь; сам дома ведь не станешь газету сочинять. А второе дело, кто без места и только статьи там либо повести сочиняет, так случается и так, что и есть куда поместить, не спорится самое это писание. Я вот работу имел у одного тоже господина. Веселый такой и простой человек, Черемисов Павел Яковлевич, и в цене: по семидесяти пяти рублей получает, ей-ей; а придешь к нему, выйдет он, да так руками и разведет: нечего мне вам, Иван Мартыныч, вручить, никакого оригиналу не будет; вот, говорит, целую неделю ни единой строки из себя выжать не могу, - так вот и скажет этими самыми словами.
- Отчего же это, скажите на милость? - осведомилась с некоторым сердцем Анна Каранатовна.
- Духу нет, как бы вам сказать… форсу такого. Сидит это по целым часам и перо грызет, и ничего не может. Вот вы и прикиньте: коли на каждую неделю, примерно, хотя по три дня - выйдет уж двенадцать день прогульных; по нашему с вами расчету, двухсот уже целковых и не досчитался; а в остальные - тоже могут помехи быть: нездоровье там, что ли, или ехать куда, или гости помешают. Да это еще я про обстоятельного человека говорю… иные и зашибаются, так тут ведь никакого предела нельзя положить…
- Да ведь, пожалуй, - перебила Анна Каранатовна, с движеньем правой руки, - вон у нас Лука Иваныч и трезвый совсем, а ведь тоже вот, как вы рассказываете: пишет день-другой, а там и расклеился; лежит, знай себе, на диване, да морщится, все на какой-то катар жалуется; читать-то читает, да что в этом проку?.. А то так сидит-сидит у стола; я в щелку погляжу: совершенно как вы рассказываете, Иван Мартыныч, только перо-то у него деревянное, так он его не грызет, а мусолит.
- Ну, да-с! - грудной нотой вскрикнул Мартыныч, и глаза его радостно заблистали. - Я уж ничего не выдумаю, Анна Каранатовна. Надо на каждого человека глядеть, как по его званию… вникнуть. Вот они, тысячи-то, и разлетятся!..
И он захихикал.
Лицо его собеседницы приняло унылое и даже несколько сердитое выражение.
- Я вам про то же и говорила: сочинителю, может, и больше пятидесяти рублей платят, а с хлеба на квас перебивается.
XI
Вошла Татьяна с самоваром и, уходя, спросила еще раз:
- Щи-то разогревать, что ли?
- Я уж тебе говорила, - кинула ей Анна Каранатовна и принялась со вкусом заваривать чай.
Мартыныч вынул аккуратно из кармана панталон длинный портсигар и чрезвычайно деликатно закурил папиросу на лампе. Папиросы он употреблял со сладким дамским запахом, тонкие и длинные.
- Вам не угодно ли? - осведомился Мартыныч, показывая на папиросы.
- Нет, уж я после, чайку отпимши.
Они начали пить чай с довольными лицами. Анна Каранатовна пила, слегка подувая на блюдечко; Мартыныч - из стакана. Но по их лицам все-таки заметно было, что обоим хотелось вернуться опять все к тому же разговору.
После второй чашки Анна Каранатовна вздохнула.
- Вот что я хотела вам сказать, Иван Мартыныч, - начала она с той полужалобной миной, какая уже появлялась на ее губах. - Мы про сочинителев-то сейчас говорили, а тоже и об вас надо подумать.
- Каким манером-с? - спросил, весь встрепенувшись, Мартыныч.
- Да очень уж мне перед вами совестно… за Луку Иваныча, хотя, быть может, и жалко его немножко. Вот сегодня на целый день он пропал: наверно говорю, что по разным местам ищет перехватить рублишек десять-пятнадцать, а вернется ни с чем, я уж знаю. Потому - какие у него приятели? Все такие же, как и он, грешный. Вы вон говорили, что у вашего генерала работу имел…
- Так точно, да и теперь у них еще не покончено.
- Так он к генералу не пойдет просить: горд, да и ловкости у него совсем нет - не умеет обойтись с таким человеком.
- Это вы правильно говорите: в их звании все как-то больше с амбицией.
- Уж не знаю, чего гордиться-то! - вырвалось у Анны Каранатовны. - Вот я и говорю, Иван Мартыныч, - продолжала она первоначальным тоном: - Вы уж извините, может, Лука Иваныч сейчас придет, а платить-то ему опять нечем будет.
Мартыныч энергичнее дунул на пепел папиросы и повел плечами.
- Полноте, Христа ради, Анна Каранатовна! - вскричал он с краской на лице. - Как вам не стыдно? Опять вы эдакой разговор со мной ведете; я уж вам докладывал, что крайности никакой не имею. Тоже я и самому Луке Иванычу довольно говорил: не пропадет! Ведь вы сами знаете, я не этим одним живу.
Он опустил голову и стал говорить медленно и с некоторым волнением:
- Да, если б и еще пождать пришлось, я с радостью, и от новой работы не откажусь, так как в этом деле и вы, Анна Каранатовна, не то, чтобы замешаны… а мне, собственно, ваше спокойствие дорого.
Бледные глаза Анны Каранатовны уставились на Мартыныча, сначала с недоумением, но оно тотчас перешло в нечто другое: не то улыбку, не то смущение.
- Я очень это понимаю, Иван Мартыныч, - совсем тихо выговорила она, - даже очень…
- Плевое дело-с, поверьте! А вы мне только одно слово скажите: мне вот, дескать, того или другого требуется - и я в миг! А пожелаете меня обидеть, тогда и считаться начинайте.
Вышла значительная пауза. Анна Каранатовна стала было наливать себе третью чашку и задумчиво оставила ее. На лбу Мартыныча заблистали искорки пота. Его собеседница слышала, как он громко дышит. Она оперлась щекой о ладонь правой руки и, глядя на него через самовар, заговорила, точно слушая самое себя:
- Как я на вас посмотрю, Иван Мартыныч, вы человек - на редкость, уж позвольте мне вам это сказать. Обо многом вы не мечтаете, на службе, поди, и пансион будете получать, работа всегда есть, концы с концами сводите, да еще других одолжаете…
Мартыныч хотел было остановить ее восклицанием, но она продолжала:
- Уж полноте, пожалуйста! я ведь не выдумываю; твон ведь она, машина-то, стоит; это вы ведь говорите, что она вам даром досталась; а коли не купили, так напрокат взяли; нынче Даришь-то уехал в Париж, остался брат его - Купишь!..
Лицо Мартыныча все больше и больше сияло.
- Другие вон и сочинителями себя считают, и пятьдесят целковых за лист там, что ли, получают, а основательности-то нет. Вы думаете, я этого ничего не понимаю. Я не учена, а тоже не хуже другой вижу, какой кто человек… Что же это я вам чаю-то! - как бы спохватилась она, берясь за его блюдечко.
Мартыныч отказался и придержал стакан рукою. Пальцы их коснулись. В вялых глазах Анны Каранатовны что-то заискрилось.
- Много вы меня утешили! - выговорил Мартыныч с громким вздохом. - Для меня это дороже всякой награды, и, если уже позволите, Анна Каранатовна, пойти на полную откровенность, я вам вот что скажу: об вашей судьбе я уж не однажды думал и боюсь вам изъяснить все, что мне на ум приходило, опять тоже и на сердце…
- Ну, уж это вы напрасно, Иван Мартыныч, так деликатничаете; мою жизнь вы сами видите: была не хуже других… молодость - глупость… голова всего раз закружится, а там и носи обузу-то!..
XII
Ее остановил скрип двери, Настенька, покачиваясь, выползла на середину комнаты, залепетала и направилась к Мартынычу.
Анна Каранатовна сердито на нее обернулась.
- Вот она, обуза-то, Иван Мартыныч, легка на помине. Сказано тебе - сиди там!.. сказано или нет?
Девочка этого окрика не испугалась и подошла к Мартынычу. Он погладил ее по головке и сказал:
- Занятная она у вас!
- Уж больно надоела. Ступай, ступай, а то нахлопаю!
Ребенок, как ни в чем не бывало, заковылял в свою комнату. Мать проводила его до двери все теми же сердитыми глазами.
- Вот ведь, подите, - сказала она, оборачиваясь к гостю, - свое детище, а иной раз видеть не могу.
Мартыныч как-то сначала с недоумением поглядел на Анну Каранатовну; но тотчас же сделал мину человека, тонко понявшего смысл возгласа.
- Это действительно так; только ведь она ни в чем неповинна.
И он указал глазами на дверь, куда вышла Настенька.
- Знаю, а все тошно бывает смотреть на нее!
Мартыныч ничего не возразил, только расправил усы и немного опустил глаза. Анна Каранатовна отвела голову в сторону.
- Много раз, Анна Каранатовна, - начал первый Мартыныч, - желательно мне было с вами об этом поговорить, но знаете ли… такое дело-с…
- От вас все будет приятно выслушать, Иван Мартыныч, - с ударением откликнулась Анна Каранатовна.
- Я только так, со стороны, Анна Каранатовна, - смелее продолжал Мартыныч, - кто вас узнает как следует, всякому обидно станет видеть этакое ваше собственное угрызение…
Глаза Анны Каранатовны остановились на собеседнике: его тонкой фразы она не поняла.
- То есть, я, собственно, говорю, - пояснил Мартыныч, - хотя бы насчет этой самой девочки; известное дело, были в младости… долго ли поверить человеку… а потом…
- Чего потом, - вырвалось у Анны Каранатовны, - один срам!..
- Именно-с, коли позволите начистоту сказать, для девицы, которая себя как должно понимает… И тут одна дорога-с…
Опять глаза Анны Каранатовны выразили недоумение, и даже больше, чем в первый раз.
- Такая девица, - продолжал Мартыныч, - всякого может осчастливить, а, стало, и законный брак тут все прикроет.