Он выбежал из гостиной. Лука Иванович остался у окна, прислушиваясь к тому, что произойдет в передней. Раздался звонок. Шумно растворились двери, кто-то вскрикнул и засмеялся, - он узнал голос Юлии Федоровны.
- Не хотите остаться? - спросила она очень громко.
Ответа Пахоменки он уже не расслыхал.
- Ха-ха-ха! - разнеслось по всей квартире. - Да у вас нет ли при себе револьвера?
Хохот продолжался. Лука Иванович вздрогнул от него. Звук бубенчиков заставил его оглянуться опять на окно. Тройка проскакала назад, полная мужских темных фигур с светлеющимися фуражками.
XXVII
- Лука Иванович! - крикнула Юлия Федоровна и заставила его резко обернуться от окна.
Он быстро оглянул ее. Черное бархатное платье с кружевами бросилось ему прежде всего в глаза: оно было похоже скорее на театральный костюм; на плечи падала с головы тоже кружевная мантилья; в волосах, около левого уха, сидел яркий цветок. Лицо Юлии Федоровны пылало, темные глаза отливали золотистым блеском. Вся она, хотя и вошла с мороза, обдала его пахучей и жаркой атмосферой. В голове его тотчас же пронеслась тройка, а в ушах загудел шепот Пахоменки: "обед в компании… с шампанским, крюшоны… позор, посрамление!.."
Лука Иванович подался шага на два вперед.
- Да что вы на меня так смотрите, Лука Иванович? Вот сейчас мой хохол убежал, точно сумасшедший, сказал мне какую-то дикость; я думала, он в меня пулю пустит в упор, право!..
Все это она кидала отрывочными фразами, пробираясь к кушетке и жестом приглашая его присесть рядом.
С первых слов ее Лука Иванович побледнел, потом нервная дрожь прошла у него по спине. Он сжал кулаки, желая овладеть собою, неловко упал на кресло и, пугаясь своего чувства, выговорил:
- Ваш хохол - вовсе не сумасшедший… Я видел здесь, как он мучился за вас. Я страдал с ним вместе…
Дальнейшие слова замерли у него. Он их точно еще сильнее испугался, чем самого чувства, заговорившего в нем с такой назойливостью.
Юлия Федоровна выпрямила голову, щеки ее чуть заметно вздрогнули, глаза слегка затуманились.
- Вы это серьезно? - тихо спросила она.
- Вы видите, - с возрастающим волнением вымолвил Лука Иванович.
- Совсем серьезно? - повторила она. Рот ее раскрылся, и все лицо приняло небывалое выражение почти физической боли.
- А то как же? - смог сказать Лука Иванович и отвел голову от ее взгляда.
- Нет, не надо! - заговорила она вдруг горячо и сосредоточенно, но как бы подавляя звуки собственного голоса. - Не надо этого, Лука Иваныч, ради самого Бога, не надо!..
- Вам его не жаль?
- Про кого вы говорите?
- Про этого… Пахоменку…
- Оставьте его!.. Что мне до него за дело! Он - мальчик. Я про вас, Лука Иваныч…
Она смолкла и опустилась головой на подушку кушетки.
- Почему же не надо? - смелее и громче выговорил он. - Юлия Федоровна, нельзя же вечно предаваться этой маслянице! Я не хочу проповедовать, но не могу и я так… Понимать я отказываюсь: чего вы ждете в таком, петербургском, пошлом, унизительном… разгуле?.. Извините, я не откажусь от этого слова!
Рыдания послышались в ответ.
Юлия Федоровна лежала головой на подушке. Ее стройное, роскошное тело колыхалось от судорожных всхлипываний. Лука Иванович протянул было к ней руки; но руки у него опустились. Он даже затаил дыхание - так неожиданно поразило его это.
Но рыдания продолжались недолго. Голова приподнялась. Она обтерла лицо почти стыдливым жестом, опустила глаза, поправила мантилью, сбившуюся на правую щеку, и прошептала все с той же интонацией:
- Не надо, Лука Иваныч! Я - отпетая.
- Чего же вы ждете в этой пошлости? - повторил Лука Иванович с такой суровостью, что сам не верил звукам своего голоса.
- Чего? Вы непременно хотите знать? Вы этого сами не чувствуете?.. Скука меня душит, Лука Иваныч, скука!..
Она протянула это слово унылой, страдающей нотой.
Так этот звук и резнул его по душе.
- Скука? - выговорил он растерянно.
- Да, а этого мало?..
- Но вы не живете… вы не знаете настоящей жизни, клянусь вам!..
- А вы знаете? - резко спросила она, приблизив к нему лицо. - Вы - литератор, интеллигентный человек, вы знаете, ха-ха-ха!.. Полноте, Лука Иваныч! это у вас с языка сорвалось, вы - не фразер, вы это так сказали. Ну, слушайте: до знакомства с вами я еще все надеялась, что вот нападу же на человека, который действительно живет с верой в свое призвание, да не с такой, как у Елены… такая наивность смешит меня, - больше ничего. Познакомилась я с вами и в первый же разговор наш увидела, что вы тяготитесь ужасно своим делом…
- Не делом, - все так же сурово возразил Лука Иванович, - а положением; не скукой страдаю я, а недовольством.
- Это все равно: вы себя только обманываете… и не один вы, а все подобные вам… Вы и мной-то заинтересовались от скуки… Ну, посмейте сказать, что с серьезной идеей, посмейте!
Она это крикнула.
- Посмею, - ответил Лука Иванович, и голос его дрогнул страстной нотой, - посмею!.. Вы меня обманули своей жизненностью, свежестью; я увидал в вашей натуре прекрасные дары, вы сами предложили мне указать вам другие интересы…
- А вы сейчас и пошли на эту удочку!.. Что же это, как не скука?
Движение губ ее придало лицу опять выражение едкой боли. Луке Ивановичу стало делаться жутко.
- Не обо мне идет речь, - выговорил он убитым голосом, - вас надо спасти от этой мертвечины!..
Слово Елены Ильинишны само подвернулось ему.
- Мертвечина!.. пожалуй… тем лучше… Но вы не спасете… Лука Иваныч, оставьте меня, если вы уже, в самом деле, очень меня жалеете. Измучитесь, истреплетесь… вы и сами станете мертвецом. Вы видели, я со дня на день откладывала свое спасение… Думаю: вот найду в себе силу, не будет меня глодать эта всегдашняя, глупая, барская, развратная, как хотите… тосска. Нет, все то же. Право, лучше уж, пока есть здоровье, забываться, хоть секундами, в чем-нибудь диком, нелепом; вставать, как я, в три часа, ложиться в 7 утра, бегать по всем этим грязным маскарадам, обедать, ужинать, шампанское пить, слушать всякое вранье… Лучше, Лука Иваныч, в тысячу раз лучше! Не нужно, по крайней мере, ничего искать, ни у кого ничего не нужно спрашивать, ни на что не нужно надеяться!..
Знойный воздух опять охватил Луку Ивановича. Против него женщина с пылающими щеками, с огнем в глазах, с полуоткрытой грудью, в цветах, пышащая страстной потребностью жить и наслаждаться, изливала ему, со злобой и отчаянием, свою душевную немочь, билась точно в предсмертной агонии, захваченная когтями неумолимого чудовища.
- Не может этого быть! - раздельно и тяжело выговорил Лука Иванович, точно с испугом озираясь вокруг себя.
- Ну и прекрасно, - уж тоном горького успокоения промолвила Юлия Федоровна, - будемте о чем-нибудь другом говорить… А то, что за трагедия в самом деле?.. Я только что каталась… и так много мы смеялись!.. а через полчаса я в маскарад; вы видите, я одета так, что мне только маску надеть; да я нынче маски не надену: мне душно, у меня лицо горит… я спущу с капюшона двойную вуаль и буду интриговать вашего приятеля, генерала Крафта…
Она хотела было засмеяться, но смеха у ней не вышло.
- Вы видите, - заговорил Лука Иванович, высвободившись немного из своей растерянности. - Вы напускаете на себя такой тон… Вы страдаете… Это понятно; но неужели нет вам никакого исхода? Вы не желаете никаких модных увлечений, вам противны всякие ярлычки: женский труд… свобода женской личности… да вам ничего этого не надо… вы боитесь вмешаться в чужие дела… играть в благотворительность. Но есть для женщины другая отрада жизни.
- Не договаривайте, пожалуйста, не договаривайте! - стремительно вскричала она и схватила его за руку. - Лучше я доскажу вашу мысль. Полюбить, хотели вы сказать, - не так ли? Больше ведь никто не выдумает. Скажите мне, Лука Иваныч, - только забудьте, что я молодая дама, madame Патера, - а просто, как приятелю скажите: были вы когда-нибудь близки к порядочной женщине, совсем близки?
- Не хочу лгать - нет, - ответил искренно и удивленно Лука Иванович.
- Господи, как вы счастливы!.. И не сближайтесь ни с кем, если не хотите опротиветь самому себе. Вас это удивляет?.. Что ж делать, что я больше жила!!. Полюбить!.. - повторила она раздраженно. - Ну, хорошо, полюблю, т. е. влюблюсь, настрою себя так, выберу прекрасного человека, вас, например, выберу за душевные качества, а не за бакенбарды и не за аксельбанты… Начнется с хороших разговоров, потом будем целоваться, потом… он заскучает, сделается невнимателен, потом груб и пошл… Не обижайтесь, добрый мой Лука Иваныч, все, все таковы… иначе нельзя… не знаю, как в Европе, но у нас так… И вот ваша ветка спасения?! Я думала, вы припасли что-нибудь поновее… подействительнее… Это средство мне сейчас генерал Крафт предложит!..
- Вы мне не дали досказать, - с новым усилием возразил Лука Иваныч, - разве нет другой любви, кроме этакой?
- Есть, Лука Иваныч, я знала ее…
Голос ее так задрожал, что Лука Иванович быстро поднял до той минуты опущенную голову и увидал, как глаза ее ушли в орбиты, а щеки мгновенно осунулись.
- Вы знали ее? - радостно спросил он.
- Да, пока жив был мой ребенок… Больше я не хочу и этой любви!..
"И вы были матерью?" - вскричал было он и удержался.
- Не хотите?
- Нет!..
Твердо, резко, почти злобно звучал ее ответ. Она тотчас после того оправилась, переменила позу, выпрямила грудь и прошлась рукой по своей прическе. Он сидел с неподвижно уставленными на что-то глазами. В первый раз, в течение разговора, выражение его лица отчетливо бросилось ей в глаза. Она наклонилась к нему с участием и окликнула: