Неужели добродетельные барыни, о которых он говорил, срывают цветы удовольствия? Если оно так, я тогда сама обращаюсь опять в девичество.
Они, стало быть, меня перехитрили!
6 марта 186*
Рано. - Понедельник
Вот и пост. Все замерло… на первую неделю. Буду ли я говеть? Отложу до страстной.
Софи пустилась что-то в благочестие. Заезжала и звала на ефимоны.
Пусть ее молится. Грех ее велик: она до сих пор еще соединена узами незаконной любви с Кучкиным. Это даже не грех, это - преступление!
По части духовного я съезжу на концерт певческой капеллы разок, и довольно: хорошенького понемножку.
Подождать недельку, а там начнутся живые картины в Михайловском театре. Вот уж можно сказать: великопостные удовольствия. Оно и все так делается. Мой сочинитель говорит, что вся жизнь состоит из контрастов. А тут чего же лучше, какого еще контраста? В церквах звон; а Деверия в первое же воскресенье явится какой-нибудь нимфой с одним бантом, pour tout décor.
Песенки будут петь новые. Я люблю Dieudonné. Мне не приняться ли твердить зады? Я уж года полтора рояли не открывала.
Нет, лучше буду почаще являться на аудиенцию к Вениаминовой и ездить с ней в приют.
Меня, однако ж, интригуют те вечера, о которых говорил Домбрович. Он молчит теперь. Ведь этакий противный!.. Придется мне опять завести речь.
14 марта 186*
Час пятый. - Суббота
Вот так пассаж! (Я употребляю выражение сочинителя.) Запишу все до ниточки. Хитрый мой сочинитель добился-таки того, что я заговорила о тех soupers-régence… Он ничего, улыбается.
- Да ты мне расскажи толком! - пристаю я к нему.
- Ты все уже знаешь, мой друг. Мы будем собираться у Сергея Володского.
- Да какие женщины?
- Такие, голубчик, которые тебя уж, конечно, не выдадут, потому что они сами бы себя выдали.
- Но я хочу знать их имена!
- Тайны никакой нет. Но тебе самой приятнее будет приготовить себе маленький сюрприз. Вдруг вы все соберетесь и скажете, как Фамусов: "Ба! знакомые все лица!"
- Идея недурная!
- Вольно же тебе было капризничать.
- Да, но согласись… Ça porte un caractиre…
Я хотела, кажется, покраснеть; но не сумела. Домбрович взял мое лицо в обе руки и, глядя на меня смеющимися глазами, проговорил:
- Ах ты, плутовка! Зачем ты предо мной-то манеришься? Ты теперь всему обучена и ничего не боишься.
Это правда!
- Ну, так подавай поскорей твои вечера!
- Загорелось!
Вчера говорил он мне, чтобы я утром побольше ездила и был бы предлог взять вечером извощичью карету. Я так и сделала. Гоняла я моих серых по ухабам в открытых санях. Федор изволил даже на меня окрыситься.
- Эдак, сударыня, нельзя-с, воля ваша.
А я думаю себе: "Ворчи, мой милый, ворчи, ты. и лошади обречены сегодня на истязание и пощады тебе не будет никакой".
Семена я отправила с запиской и с книгой к Елене Шамшин. После обеда, часов в восемь, я велела достать карету. Швейцару приказала я растолковать извощику, где живет Софи, чтоб в доме знали, куда я поехала.
Я действительно остановилась у Софи, зная, что ее нет дома, позвонила, отдала швейцару записку и отправилась в Толмазов переулок. Там меня ждал мой сочинитель. Он оглядел мой туалет. Остался, разумеется, доволен. Я была в черном. Самый подходящий туалет для торжественных случаев. Часу в десятом мы поехали с ним в той же карете куда-то на Екатерингофский канал.
Противный мой сочинитель дорогой ничего мне не отвечал на мои вопросы, так что я начала просто трусить, хотя я и не из боязливых.
Остановились у какого-то забора. Домбрович вылез, вошел в калитку и, кажется, сам отпер ворота или, по крайней мере, растворил их. Карета въехала на длинный двор. Я выглянула из окна: каменный двухэтажный дом стоит в левом углу двора и загибается глаголем. Но ни в одном окне не было огня.
- Что ж это такое, - спросила я Домбровича, - там темнота?
- Иди, иди, моя милая.
Тут так мне сделалось страшно, что я хоть на попятный двор.
Поднялись мы на низкое крылечко со стеклянной дверью в совершенно темные сени. Домбрович взял меня за руку и почти ощупью повел по лестнице. Слева из окна просвечивал слегка лунный отблеск, а то мы бы себе разбили лбы.
- Как это глупо! - сердилась я. - Эта мистификация вовсе некстати.
- Не горячись, - шептал он, подталкивая меня по лестнице.
- Мы долго пробудем здесь?
- Как посидится.
Он мне накануне сказал, что карету надо сейчас же отпустить; а назад будет взята другая.
Просто точно заговорщики.
Слышно было, как извощик выезжал со двора.
Кругом стояла мертвая тишина.
Домбрович вынул ключ и долго не мог его воткнуть в замок. Дверь тихо отворилась. Мы вошли в переднюю. В ней никого не было.
- Заколдованный дом? - спросила я тихо.
- Увидишь.
Он меня провел в шубке и в теплых ботинках, направо, через маленький коридорчик. Попали мы в небольшую комнатку, род кабинета. В камине горел каменный уголь, на столе лампа, мебель расставлена так, точно сейчас тут сидели люди.
- Сними шубку, - сказал мне Домбрович. - Согрейся немножко.
Я взглянула на него и громко рассмеялась: такую он скорчил серьезную физию.
- Послушай, - говорю я ему. - Ты смотришь каким-то злодеем, точно ты меня завел в западню. Если так будет продолжаться, я убегу.
- Не убежишь, - прошептал он и схватил меня за плечи. - Простись с жизнью! Выйти отсюда тебе нельзя. Дверь в сени отпирается секретным ключом. Ключ у меня, и я его тебе не дам. Слышишь! Не дам и не дам!
Мне было и смешно, и досадно немножко… Что за кукольная комедия.
- Что же мы тут будем с тобой делать? - спрашиваю я.
- А вот видишь ли, мой друг. Мы вас хотим подвергнуть целулярному заключению. В этой квартире есть пять таких комнат, а посредине салон и столовая.
- И они уже там сидят?
- Сидят.
- Значит, все собрались.
- Мы последние. Поправь волосы и пойдем.
- Нет, Домбрович, мне, право, стыдно.
Он закрылся рукой и начал меня передразнивать:
- Мне сты-ы-дно, мама, мне сты-ы-дно!
- В последний раз говорю тебе, кто эти женщины?
- В последний раз отвечаю: les premiиres prudes de la capitale.
Я не вытерпела, поправила немножко волосы:
- Идем. Я готова.
Он подошел к камину и дернул за сонетку.
- Это сигнал? - спросила я.
- Да. Теперь мы можем появиться.
Кроме двери, откуда мы вышли, была еще другая, зеркальная. Она-то и вела в гостиную. Домбрович отпер ее также ключом. Я двинулась за ним. Мое любопытство так и прыгало!
Мы очутились в большой и ярко освещенной комнате. На столе был сервирован чай. Две секунды после нас из трех дверей появились три пары.
Я так и ахнула! Предо мной стояли les trois prudes: Варкулова, баронесса Шпис и Додо Рыбинская.
И с ними трое мужчин, приятели Домбровича: граф Володской и еще барон Шварц… Он мне его представил у Вениаминовой.
Я стояла точно приклеенная к двери. Те дамы были, наверно, в таком же положении.
- Mesdames, - провозгласил мой Домбрович (этого не сконфузишь), - ваше удивление понятно, но мы собрались здесь, чтобы веселиться.
И он посадил меня к чайному столу, за самовар; барыни расселись. Мы пожали друг другу руки и так переглянулись, что через две минуты застенчивость исчезла и мои скромницы заболтали, как сороки.
- Mesdames, - начал опять Домбрович, - мы еще не все. Одна пара еще ждет.
Мы - женщины переглянулись.
- Да-с, милостивые государыни, мы все вас просим благосклонно выслушать наше коллективное предложение. Мы решили, что нас будет пять мужчин и пять женщин. Десять - такая круглая и приятная цифра. Не правда ли?
- Пусть войдет эта пара! - скомандовала я.
- Да-с, - обратился ко мне Домбрович с такой физиономией, что я покатилась со смеха. - Но тут есть обстоятельства весьма тонкого и, так сказать, деликатного свойства. Вы все, mesdames, принадлежите к одному и тому же обществу. Стало быть, всякие рекомендации были бы излишни. Но пятая женщина не принадлежит к нему.
- Кто же она такая? - спросила я, - уж не француженка ли?
- Нет, - продолжал все в том же полушутовском тоне Домбрович. - Она… но прежде я должен объявить имя ее кавалера.
- Не надо! - закричала я. - Дело идет о женщине, а не о мужчине.
- Действительно так, - добавила Додо Рыбинская.
- Преклоняюсь, mesdames, пред вашей мудростью.
- Да говорите же скорее, - перебила я его опять. - Эта пара ждет?
- Да.
- Ну, так что же вы тянете?
- Женщина эта - танцовщица.
Les prudes переглянулись с кислой улыбкой. Я им не дала выговорить ни одного слова.
- Прекрасно, - закричала я. - Не правда ли, вы согласны, mesdames? Ça aura du piquant!
Благочестивые жены согласились.
Я одержала победу. Танцовщица меня очень заинтересовала.
Появилась пятая пара.