Гроб поставили на табуретки в гостиной, сняли крышку, обставили изголовье свечами, которые я купил по дороге в бюро, заехав для этого в реставрируемый мужской монастырь в Мотовилихе, а я снова уехал на машине перевозки в офис фирмы доплачивать за услуги и получить необходимые документы, чтобы матери потом не трудить больные ноги и сердце. Надо сказать, отцу, как инвалиду Великой Отечественной войны, полагались немалые льготы, но от ряда их пришлось отказаться. К чему гонять на кладбище воинский оркестр, хотя и бесплатный? К чему будоражить жилой квартал, напоминая многочисленным невольным слушателям о бренности всего сущего? А какая насмешка во всех положенных пособиях и якобы сочувствиях? Так, профсоюзный лидер ПДК (комбината, где отец проработал на здравпункте больше 20 лет) пообещал по собственному почину материальную помощь в 50 тысяч рублей и бесплатный гроб, но лидер был как на грех в очередном отпуске, дал телефон директора, по которому его секретарь ответила матери, что вопрос пока ещё не решен и вряд ли гроб будет бесплатным, скорее всего он выйдет даже дороже, чем в фирме. Конечно, мать, поблагодарив за заботу, от такой помощи отказалась. Медсанчасть, где мать отработала тридцать с лишним лет сначала рядовым врачом, а потом и главным, пообещала 150 тысяч, но в отдаленном будущем, ибо денег у больницы в данное время нет и на зарплату. Горвоенкомат пообещал оплатить большинство расходов, связанных с похоронами ветерана, но только неизвестно когда, ибо в июле не прошли ещё платежи на ноябрь прошлого года. А ведь крутятся в каком-то банке похоронные денежки, и кто-то хитрый и смекалистый имеет неплохие дивиденды. В рыночное время и на покойниках заработать не грех. Деньги, как говаривал римский император Веспасиан, не пахнут.
Вечером мать, наконец, дождалась звонка от Теперевых, родителей мужа сестры, которые сообщили, что Нина с двумя Олегами (большие и малым, двадцатилетним) выехала на своей машине ещё в воскресенье, и они звонили уже из Саратова, так что, если не вечером, то уж рано утром в среду они будут в городе N. и точно успеют на похороны. Мать несколько успокоилась, к тому же она принимала элениум.
Спать я лег как обычно поздно, часа в два ночи. Пробовал читать какой-то мерзкий отечественный детектив. Потом лег на отцовский диван в гостиной и провалился в черноту. Присутствие гроба в той же комнате не страшило. Покойник, к счастью не "пах", а кузина Надя очень опасалась именно стойкого запаха, ведь Михаила Андреевича (в бытность мою мальчиком яростного атеиста) готовились отпевать, а запах мог помешать очному отпеванию. В воздухе гостиной стояло свечное благовоние. Впрочем, у меня началась ангина, заложило нос, видимо, продуло в поезде или уже у матери в доме, и я на самом деле ничего не мог ощущать, никакого запаха. Одно голое воображение.
Около шести утра зазвенел телефон. Теперевы сообщили, что сестра моя с зятем не появились, следовательно, обещанной машины для поездки на кладбище не будет. А машина соседа от бесконечных разъездов перегрелась и тоже на время вышла из строя.
Моя бедная матушка подхватилась, и не успел я сообразить что к чему, как она выкатилась за дверь со словами, что отправилась к племяшу-мотоциклисту решать вопрос с могилой. Я впал в прострацию: представить мать, мчащейся на мотоцикле по загруженному автотранспортом городу, было выше любых моих творческих сил.
Около восьми утра, как и уславливались, появилась Надя, с которой мы собирались к могильщикам. Рассказав о странном решении матери, я развел руками. Надя немедленно поехала к этому мотоплемяшу, у которого, к сожалению, телефона, не было. Минут через десять воротилась мать, и я понял, что мотоциклиста она разыскивала и вызывала для нас с Надей, а вовсе не для себя, так как отпала возможная машина зятя Олега. Еще через десять минут появился Игорь, видимо, с большого бодуна и заявил, что железный конь у крыльца и нетерпеливо бьет копытами. Стали ждать Надю.
Она, сгоняв бессмысленно к Игорю домой, вернулась почти в девять часов утра. Мой выстроенный график летел к черту. Втроем вы резво спустились к мотоциклу, надели шлемы и разобрались с местами. Надя села в люльку, а я взгромоздился на заднее седло, взявшись одной рукой за ременную скобу, а другой за край люльки. Поехали с ветерком. На мотоцикле я не сидел лет сорок. Так вообще долго не живут. Лавирование между юрко снующими машинами и бесцеремонными грузовиками по частично перекопанным улицам не добавляло мне оптимизма. Призрак аварии витал над нами, и погибнуть в день похорон отца вовсе не казалось несбыточным.
Впрочем, Игорь оказался хорошим водителем и домчал нас почти до цели в мгновение ока, другое дело, что Надя перепутала поворот и, проскакав по лесной кочковатой дороге метров двести, мотоцикл застрял в глубокой колдобине.
Время поджимало, было уже около десяти утра, в двенадцать планировался вынос гроба, в тринадцать - отпевание в монастыре, в шестнадцать - поминки в снятой для этого столовой. Оставив Игоря при мотоцикле, мы с Надей бросились почти бегом, петляя между деревьями. Через несколько десятков метров показался край кладбища и уже вполне цивилизованной дорожкой мы подошли к знакомой сторожке, около которой безуспешно фланировали вчера. Сегодня могильщики были на месте. Дверь в сторожку была отперта. Мы вошли вовнутрь. Двое довольно молодых человека, чисто и опрятно одетые, раскладывали завтрак на импровизированном столике. Я представился, изложил цель визита, передал копию квитанции об уплате за могилу, вручил пакет с тремя бутылками водки.
- А еду привезли? - прозвучал конкретный немедленный вопрос старшого.
- Обязательно, - не менее лаконично ответил я и достал из другого пакета отдельный сверток с пирогами, колбасой, помидорами и огурцами
Удовлетворенный доставленным, смотритель столь печального места начал с ходу убеждать меня заказать сразу весь архитектурный комплекс: цементную надмогильницу и памятник из гранитной крошки. Краем уха я слыхивал, что постоянный памятник ставится обычно через год после похорон, когда осядет земля вокруг могилы, а временный памятник (пустотелая железная пирамидка с православным крестом на вершине) был уже мною приобретен. Не желая сразу отказывать, я пообещал посоветоваться с родными насчет гранитного памятника, а на установку надмогильницы согласился, только поразившись вслух запрошенной за установку цене. На мой взгляд, даже половины требуемого было могильщикам с лихвой.
Потом около часа мы втроем (Надя, могильщик и я) бродили по кладбищу, выбирая окончательное место. Около близких покойных родственников с трудом втискивалась только одна могила, а мать просила меня о месте для двоих. Таковое было только около могилы жены моего двоюродного дяди, и на нем-то мы и остановились.
Когда мы с Надей вернулись к мотоциклу, Игорь безмятежно спал в люльке. Разбуженный, он, видимо, не сразу врубился в действительность, ибо, когда мы с ним выдернули мотоцикл из трясины, он столь лихо разогнался, что немедленно врезался люлькой в березу и опрокинулся набок, слава Богу, сам не пострадал.
Обратный путь примерно до половины прошел относительно гладко, но, миновав Мотовилиху и проехав Южную дамбу, Игорь свернул куда-то не туда уже сам, и мотоцикл, обиженный невниманием и устав от напряжения, зачихал и мертво стал около квартала, частных домов в неизвестном мне районе. Его бросили под присмотр тамошних ребятишек, и, я надеюсь, он сегодня жив-здоров и так же верно служит тому же хозяину.
Пешком возвращаться было немыслимо, легковых машин не было видно поблизости, тем паче такси, и мы с пересадкой - безбилетные, потому как без денег и талончиков - добрались на автобусе и трамвае до дому. Чудо, что не опоздали. Народу собралось много: человек до шестидесяти. Побыв в гостиной у гроба (Нина со своей семьей тоже успела, и я встретился с родной сестрой впервые за шесть лет). Мы задули свечи.
Гроб понесли родственники. Около подъезда его поставили на табуретки и устроили прощание. Возможно, столько добрых слов покойный не слышал при жизни за все долгие восемьдесят два года. Пересказывать их не могу и не хочу, во-первых, многое просто-напросто не запомнил, во-вторых, люди говорили в основном стереотипами, то, что принято говорить в подобных случаях. De mortius aut bene aut nihil (О мертвых или хорошо, или ничего (лат.)).
Гроб погрузили в катафалк. Туда же поставили памятник и венки. Мать с сестрой сели на боковые скамейки поближе к гробу. Я примостился на заднем сиденье. Весь проход был занят стоящими людьми. Еще более забитым был микроавтобус. На кладбище поехали все пришедшие.
По дороге нужно было удерживать падающие венки и памятник; было боязно, что, раскачавшись, он может выбить боковое стекло. И все-таки дребезжанье памятника и поддерживанье венков вносили, мне кажется, живую ноту в поездку, помогали не уходить людям полностью в оцепененье. Parva leves capunt animos (Мелочи прельщают легкомысленных (лат.)).
Через какое-то время катафалк остановился. Все вышли. Перед нами открылся монастырь, не тот, восстанавливаемый из руин в Мотовилихе, где я покупал вчера, свечи, а хорошо сохранившийся, скрытый за могучей кованой железной решеткой, перед которой выстроилось не менее десятка автобусов. Я отправился платить за требы, к окошечку кассы выстроилась небольшая очередь. Когда, расплатившись, я зашел в церковь, наш гроб уже стоял в центре на специальных деревянных козлах. Душе не хотелось глядеть окрест, но периферийное зрение автоматически фиксировало подробности. Vita inserta, mors moors certissima. (Жизнь неверна, но смерть как нельзя более достоверна (лат.))