IX
M-r Пьер, то есть дядя Петр Васильевич, был человек очень богатый. У него и кроме Прудков было много имений, и даже гораздо больших, но он постоянно жил в Прудках. В молодости он служил в гвардии, жил в Петербурге, там и женился, но у него вышла какая-то "история" с женой, за нее заступились ее влиятельные родственники, вышла "история" еще более скандальная, по которой он должен был выйти в отставку; он вышел и поселился в Прудках. "Ее" мы никогда не видали. Знали, что зовут ее Агния и что хотя она была, и чисто русская, но по-русски едва говорила. Детей у них было всего только одна дочь, которая и осталась при матери. Все это мы, то есть я и сестра, знали по кой-каким обрывкам разговоров, которые мы слышали между отцом и матушкой. У нас последнее время Петр Васильевич не бывал - у него вышла какая-то ссора с отцом. Прежде он бывал, и очень даже часто, но после этой ссоры перестал ездить и только один раз в год присылал поздравить Соню (сестру, его крестницу) со днем ее рождения и ангела 17 сентября. Посланный обыкновенно устно передавал сестре его поздравление, целовал у нее ручку, отдавал коробку конфект, фрукты, какой-нибудь подарок-игрушку и, запинаясь, с осторожностью отвечал на расспросы отца или матушки, как поживает Петр Васильевич, и уезжал обратно. Это повторялось каждый год. Других сношений и отношений не было. У нас он не бывал, и мы не видали его года два или три перед этим.
Прудки было очень большое село. Там было две церкви, огромный барский дом, сад, оранжереи, конюшни - усадьба была громадная. За садом начинался парк, потом шел выгон, за выгоном деревня - несколько длинных кривых рядов деревянных изб, бедных и жалких до последней степени.
Я помню - часто приходилось слышать, как говорили: "Это самые разоренные мужики во всей губернии..." Они и в самом деле, должно быть, жили ужасно бедно: очень уж были жалкого вида их избы, дворы, клети и проч. На них всё отчего-то не было крыш, то есть не было соломы - одни стропила и решетник...
Ближе к усадьбе, с другой стороны сада, был поселок, почти такой же бедный с виду, но все-таки как будто более веселый и притом гораздо меньший сравнительно с деревней, - тут жили дворовые.
Когда, бывало, прежде мы приезжали в Прудки, то проезжали всегда мимо этого поселка, и я помню, наша нянька, указывая на людей, которые выходили из изб, говорила: "Это охотники..." Они были все в розовых и красных ситцевых рубашках, в каких-то особенных шапках, и тут же вокруг них всегда вертелось множество борзых и всяких других пород собак. От няньки же мы слыхали, что для этих собак режут лошадей и их мясо дают им, - что ужасно жалко смотреть, как это режут лошадей, и проч., и проч. На детские нервы эти рассказы действовали противно, и с этим противным чувством смотрели мы и на этот поселок, где жили охотники, режущие лошадей, и проч.
Но охота так красива... Я помнил также, как однажды я видел в поле дядю со всей его охотой. Мы куда-то ехали осенью и встретили его. Он подъехал к карете, говорил с матушкой, с нами, и кучеру на козлы отдал (доезжачий положил) двух затравленных сейчас зайцев...
Он приезжал как-то однажды и к нам в дом прямо с охоты. Сошел с лошади и так, как был, в охотничьем костюме, вошел в зал, когда мы только что садились обедать. Он сел за стол возле меня, смеялся, рассказывал, что затравил чуть не сотню зайцев, и проч. Я смотрел на его серебряный пояс, на широкий кинжал в серебряной оправе, и все это меня занимало, интересовало, казалось ужасно любопытным и завидным.
Но все это было "уж давно", года два-три назад. За это время дядю я не видал ни разу... Разговор о нем заходил очень редко, или, может быть, редко слышали мы его, и вообще он от нас ушел куда-то вдаль - мы почти не вспоминали его. В последнее время вот только этот эпизод с нянькиным братом, сцена экзальтации m-lle Бибер, ее сборы ехать туда вместе с нянькой и проч., о чем я рассказал выше, заставили меня вспомнить о нем и пробудили во мне представления о нем...
Когда мы вышли из-за чайного стола, и m-r Беке, и m-lle Бибер, и я - все пошли в сад. Там разговор об охоте, разумеется, продолжался. Говорили они и о дяде.
- Мне ужасно хочется его видеть, - сказала m-lle Бибер. - Я его ни разу не видала. Он уж старик? - спросила она.
- Он высокий, немного седой, усы у него длинные и висят вот так, книзу, - отвечал я. - Он ужасно сильный...
- По-французски он хорошо говорит? - опять спросила она немного погодя.
- О да, - сказал я.
- Ужасно хочется его видеть... Бели бы мы встретили его, когда поедем на охоту!..
- А может, и встретим, - почему-то так, спроста, ответил я.
Мы стреляли в цель каждый день. Иногда даже дважды в день.
- Он, вы посмотрите, отлично будет стрелять, - уверяла m-lle Бибер, которая ходила стрелять с нами тоже всякий почти раз. - У него замечательно верный глаз.
Меня это радовало. Отец улыбался. Матушка покачивала сомнительно головой и только повторяла m-r Беке, чтобы он смотрел за мною.
- Боюсь я этой потехи, - говорила она.
M-lle Бибер сшила себе охотничий костюм - какую-то коротенькую юбочку, потом куртку и еще что-то. Наш сапожник "Петруша", очень почтенная особа лет пятидесяти, отличный пчелинец и потому любимец матушки, шил нам всем троим охотничьи сапоги.
Над m-lle Бибер слегка трунили, но она на это не обращала внимания, смеялась и сама. Все шло очень хорошо, все были веселы и ждали теперь вот только этих сапогов, чтобы ехать в Прудки за дупелями, которых там много, которых легче всего стрелять и которые там водятся по таким удобным местам, что ходить по ним - как по ковру...
Наконец были готовы и сапоги. "Петруша" принес их вечером. Мы их примеривали "на суконные чулки", и они все-таки были очень просторны.
- В воде сядут... это так и следует, - говорил мне "Петруша". - Вы их, сударь, потом, как с охоты приедете, всякий раз приказывайте салом свиным смазывать, а то ссыхаться будут...
M-lle Бибер сапоги примеривала в другой комнате, куда ходили смотреть эту примерку матушка с Анной Карловной, и там у них долго шел смех. Сапоги удались. "Петруше" дали водки, велели напоить его чаем. Завтра мы встанем чуть свет, нам запрягут линейку, и мы поедем в Прудки, то есть туда, за Прудки, где эти удивительные места для охоты...
Это "завтра" я никогда не забуду.
X
Утро было свежо, и со сна совсем даже и холодно было. Были, кажется, утренники - тот легкий морозец, который бьет гречиху и который у нас уж не редкость в августе. У крыльца стояла линейка, запряженная тройкой наших бурых лошадей, и на козлах сидел кучер Евтроп - здоровенный мужчина с огромной светло-русой бородой. Совсем уж одетые, мы вышли на крыльцо. M-lle Бибер сверх своего "костюма" - курточка и коротенькая юбочка с множеством складок, как у греков, албанцев, - накинула еще свою женскую тальму и, держа ружье в руках, села по одну, сторону линейки, а мы с m-r Беке по другую сторону. На козлы с нами сел лакей Никифор, тоже для чего-то надевший высокие сапоги. В руках у него было что-то завернуто в салфетку - провизия, как оказалось потом...
- Ну, трогай, - сказал Никифор.
Евтроп "тронул", и лошади побежали крупной, "машистой" рысью.
Мы скоро доехали до Прудков. Вот эта жалкая деревня. Вот сейчас за парком будет сад, за садом - усадьба, дом.
- "Места" (то есть места для охоты) по ту сторону, за рекой будут, - сказала Никифор, когда его кто-то спросил: "Где они?" - Это - уж проезжая дворовый поселок - версты полторы от усадьбы.
Проехали мы и усадьбу, то есть все эти амбары, конюшни, овчарни, и только завернули за угол, к саду, где нам должен был показаться барский дом, - навстречу нам вдруг, словно из земли, выросла целая кавалькада - всадников двадцать.
- Дяденька-с, - вдруг тихо, внятно, но испуганным голосом сказал Никифор.
Дядя, в охотничьем костюме, ехал впереди всех. В нескольких шагах позади - его охотники. Собак - видимо-невидимо, и на сворах и так просто бегут у их лошадей, целым стадом. Картина была очень красивая, но мы все почему-то невольно и смущенно переглянулись.
Поравнявшись с нами (проезд в этом месте был довольно узкий, и, чтобы дать им проехать, кучер остановил лошадей - мы стояли), дядя, в свою очередь, с изумлением смотрел на нас и тоже остановился.
- Сережа, это ты? - узнал он меня и спросил: - Куда это?
Никифор и Евтроп сидели на козлах без шапок, и кто-то из них отвечал ему, что мы едем на охоту, стрелять.
Я подтвердил их показания.
- А это кто ж с тобой? - продолжал он, указывая глазами на m-lle Бибер и m-r Беке.
Я сказал.
- Как, на охоту с гувернанткой? Боже мой, что же это такое! - рассмеялся он. - Я тоже еду на охоту - поедем со мной, моя будет позанятней. Другой раз такой, может быть, и в жизни не увидишь... Поворачивай за нами, - приказал он кучеру. Потом обернулся, сказал какому-то охотнику, чтоб он слезал с лошади и уступил ее мне.
- Брось ружье, садись, - это смирная лошадь...
Я нерешительно оглянулся на m-r Беке. Он молчал, m-lle Бибер тоже сидела и ничего не говорила. Я сбросил бывший на мне плащ, отдал Никифору ружье и сошел с линейки, чтоб уж садиться на лошадь, которую подвел мне охотник и держал под уздцы.
- Садись, садись... что ж ты? Я знаю, ведь ты ездишь, - говорил мне дядя.
Я начал садиться и услыхал, как он уж заговорил о чем-то по-французски с m-r Беке. Потом послышался голос и m-lle Бибер.