В поле Богдан Карлович не любил ходить. Он готов был хотя целый день просидеть на балконе и проговорить с Анной Карловной или смотреть, как кормят гусей, уток, доят коров, бьют масло, но только не идти в поле.
- Ну, что там делать? Лучше пойдем гулять по саду, пойдем смотреть, как скотину пригонят...
Он очень нехотя соглашался идти в поле, уставал, тяжело дышал и все спрашивал: не довольно ли, не пора ли домой?
Я поэтому с каждым днем отдалялся от него все дальше и дальше. M-r Беке тоже был с ним вежлив, любезен но обыкновению, но они никогда почти не оставались вдвоем и никогда ни о чем долго не разговаривали. Они жили, разумеется, в разных комнатах, и у каждого комнаты были убраны по-своему. У немца был удивительный порядок во всем. Все лежало и висело на своем месте, и если что на какое место он положил в первый раз, так на это же место клал и потом. На стенах у него висели какие-то картинки, какие-то засушенные цветочки под стеклом, башмачок для часов, турецкий ятаган и, что удивительнее всего, огромный ягдташ.
- Богдан Карлович, ведь вы на охоту не ходите?
- Это мне подарили. Это украшение.
- А ятаган?
- Это для дороги...
На стенах, на письменном столе - везде все в удивительном порядке.
V
У француза наоборот. На стенах ничего не висело. В углу, на полу, стоит, как взойдешь к нему в комнату, целая куча связанных веревочками книг. Тут же и сапоги, и пустые сигарные ящики, и пустые пузырьки от одеколона, и всякая дрянь. На окне белка в колесе. Он купил ее где-то дорогой и с нею приехал к нам. Он очень ее любил и, когда бывал у себя в комнате, играл с нею. Она знала его и тоже кажется, любила...
- M-r Беке, ведь ей скучно в колесе?
- Что же с этим делать! А людей разве мало в ее положении?..
- То есть как?
- Точно так же.
И он, смеясь, взглядывал на меня... Я чувствовал, что он на что-то намекает, но на что, на кого? "Про себя это он намекает или про меня", - думал я...
На письменном столе, - он попросил, и ему сделали из белых некрашеных досок большой стол, как на кухне, - у него было все навалено в таком же беспорядке, как и там, в углу. Здесь только лежала еще целая груда исписанной бумаги, карандаши, перья, трубочки.
- Что это у вас тут написано?
- Так, кое-что. Записываю, что вижу, слышу, - когда-нибудь пригодится.
- То есть как пригодится?
Так, когда-нибудь разберу это все и что-нибудь напишу...
Я смотрел на эти исписанные листы, на него смотрел, ничего не понимал, про что это он говорит, но мне и это у него нравилось. Странный какой-то человек. Я таких прежде не видал. У нас в то время таких не было...
Один раз я застал у него в комнате m-lle Бибер. Он полусидел-полулежал, поджав ноги, на диване, а она сидела перед столом и читала, перебирала его бумаги. Они оба взглянули на меня и продолжали разговор. Это было в самом начале. По-французски я еще ничего не понимал. Она говорила, смеялась. Потом вдруг заговорили о чем-то серьезно, и я заметил, как оба они несколько раз во время разговора посмотрели на меня. Я услыхал только свое имя... M-lle Бибер была очень добрая. Я стоял у стола близ нее; она обняла меня одной рукой за талию, привлекла к себе и дружески-ласково поглаживала по голове и, поправляя мне волосы, спросила, кого я больше люблю: m-r Беке или Богдан Карловича.
- M-r Беке, - нисколько не смутившись, отвечал я.
Они оба тихонько рассмеялись.
- Мы с m-r Беке хотим вас выучить читать, - сказала она. - Вы хотите?
- Хочу... Конечно...
Они что-то опять заговорили. Он ей возражал, как мне показалось. Потом она ему что-то решительно ответила, повернулась к столу, взяла какую-то книжку, развернула ее, хлопнула меня по плечу и сказала:
- Ну, смотрите. Вот это А, это В, это С... смотрите и хорошенько запомните.
Я повторил вслед за нею несколько раз: а, в, с, всмотрелся в их очертания, запомнил, какой рисунок какому соответствует звуку, и сказал:
- Ну-с, дальше.
- Дальше - довольно. Дальше - завтра... Понравилось?..
Она смотрела на меня большими черными добрыми глазами и весело смеялась.
Я стоял и улыбался.
В этот же день вечером, за чаем, что-то, по обыкновению, болтая и смеясь, она протянула руку к корзинке с печеньем, взяла оттуда кренделек и вдруг остановилась и посмотрела на меня.
- Это что? - спросила она, держа кренделек. На что похоже?
Я не понимал, что такое она меня спрашивает; но она показала пальцем сперва себе на лоб, потом на крендель, и я догадался, рассмеялся. Все на нас обратили внимание и спросили, в чем дело?
- Ни в чем; это наш секрет, - сказала она. - Serge, смотрите - никому не говорите...
В несколько дней я выучил таким образом всю азбуку.
- А когда же читать?
- Теперь скоро. Очень даже скоро.
VI
Другой раз я застал их тоже вдвоем на балконе. Отца не было дома. Матушка с Соней, Анной Карловной и Богданом Карловичем была где-то в саду или ходила и осматривала хозяйство. M-r Беке сидел в камышовом плетеном кресле и что-то читал. M-lle Бибер сидела на балконных ступенях. Я подошел к ней и сел возле нее. Она вдруг резко обернулась ко мне, точно будто не заметила, как я подошел к ней и сел, и молча, пристально уставилась на меня. Я тоже оглянулся на нее. Она была какая-то странная.
- Вы добрый мальчик, Serge, - наконец начала она, - и никогда не будьте злым, таким, как ваш дядя, m-r Pierre. Он очень, очень злой... Про вашего папа говорят, что он очень слаб и своих людей распустил, но это ничего, это лучше... зато они все его любят...
Она была страшно возбуждена и говорила задыхаясь, несколько раз повторяла те же слова. Я не знал, в чем дело.
- Вы видели, как плачет ваша бедная няня? Видели?.. Нет?.. Вы знаете, что ваш дядя сделал с ее братом? Ее брат ведь принадлежит вашему дяде. Вы знаете его? Он - повар. Ваш дядя вчера его так наказал, что его сегодня причащали. Он, может быть, теперь уж и умер... няня хочет идти к нему. И я с ней поеду. Хотите и вы? Мы ему, вашему дяде, m-r Pierre, скажем, что он злой человек, что он варвар, я ему плюну в лицо!.. Я ему дам пощечину!..
Она почти кричала, а не говорила. M-r Беке сидел в кресле молча, облокотившись на балконные перила. Развернутая книжка лежала у него на коленях, но он ее не читал.
Он смотрел на нас с m-lle Бибер.
- И это люди! Еще считают себя образованными людьми!.. Убить почти семидесятилетнего старика! Что он мог ему сделать? Пережарил ростбиф, недожарил котлетку!..
В это время в балконных дверях, которые выходили в гостиную, показалась в темном платочке на голове старуха-нянька. Глаза красные, заплаканные, на щеках мокрые полоски от слез.
- Я пойду, барышня, - сказала она.
- Я тоже готова. Я сейчас, - воскликнула m-lle Бибер. - И он с нами. Он тоже пойдет, - говорила она, указывая на меня.
- Нет... Нет. Им как можно!.. Им нельзя идти. Нет, уж вы, батюшка, оставайтесь. И вы, барышня... я одна пойду... Это ведь далеко - версты четыре до них будет. Барыня узнает, гневаться будут, - отговаривала нянька.
Но m-lle Бибер стояла на своем, сказала, что она пойдет отыщет матушку, попросит у нее, чтобы нам запрягли какой-нибудь экипаж, и мы поедем. "Пойдемте", - говорила она, и мы все, в том числе и m-г Беке, бывший в этот день дежурным, отправились отыскивать матушку.
M-lle Бибер шла впереди, то и дело путалась в платье, в траве, поднимала руки к небу, потрясала ими, потом безнадежно опускала их. Я поспешал за нею. M-r Беке тоже шел скорым шагом. Старуха-нянька, всхлипывая, трусила за нами и раз или два споткнулась и упала.
Наши хлопоты, однако, ни к чему не привели. Матушка на этот раз отказалась отпустить и меня и m-lle Бибер.
- Вы бог знает что выдумали, - говорила она ей. - Вы там можете на такую сцену налететь, что и... нет, нет, ни за что... Вы не знаете, что это за человек!
- Я не хочу его и знать. Что ж он со мною может сделать? Я не крепостная его...
- А я вам опять-таки говорю, что вы не знаете, что это за человек. Разве он посмотрит на что...
M-lle Бибер поволновалась еще сколько-то времени и затихла. Все ее уговаривали: и матушка, и Анна Карловна, и Богдан Карлович, особенно Богдан Карлович. Он, собственно, со стороны приличия.
- Вы девица, - говорил он, - и вдруг среди мужчин! На конюшне!
- Разве "он" на конюшне лежит? - удивился я.
- Нет, он, вероятно, теперь не на конюшне, - его, вероятно, теперь уж перенесли оттуда!.. Но, может быть, на конюшне теперь других наказывают...
Я услыхал тогда в первый раз, что людей секут на конюшне. Но я помню, что с тех пор долго, всякий раз, как мы проезжали, бывало, мимо чьей-нибудь усадьбы и я видел отворенную дверь конюшни, я все с замирающим сердцем заглядывал туда, в темноту, - не увижу ли там такую сцену... К счастью моему, я, однако, так и не видал ее никогда. Совсем не видал, как секут людей, - ни когда был мальчиком, ни потом - никогда...
Старухе-няньке матушка велела заложить дрожки, и, когда их подали, она поехала туда одна. Мы из сада смотрели и долго провожали ее глазами...