К тому времени, к которому относится этот рассказ, мне было уже лет двенадцать. Я уже много перечитал книг из отцовской библиотеки, и книг не детских, а серьезных: я зачитывался историей Карамзина, прочитал "Историю Наполеона" сочинения Полевого, прочитал "Историю Консульства и Империи" Тьера: вот какие книжки я уж читал, и они меня интересовали, я ими зачитывался, к великой радости отца, который дал мне право брать и читать все, что я хочу, из его библиотеки. К этому я должен прибавить еще, что я был в эти лета страшно нервный и впечатлительный, что, может быть, и развилось во мне именно вследствие этой страстной охоты к чтению. Эта нервность и впечатлительность, в свою очередь, делали то, что какая-нибудь сцена или какое-нибудь обстоятельство, разговор, которые меня почему-нибудь поразили, запечатлевались в моем воображении и в памяти до такой степени живо и вместе с тем прочно, что мне стоило, например, только закрыть глаза и подумать некоторое время, чтобы требуемая сцена и все участвующие и действующие в ней лица представились бы мне как наяву, как происходило все на самом деле, а разговоры, останавливавшие на себе мое внимание, я помнил долгое время с поразительной верностью наизусть, как бы я их нарочно учил.
Ничего нет удивительного поэтому, что случай с Ильей Игнатьевичем, о котором я буду рассказывать, в высшей степени заинтересовал меня, приковал, так сказать, к себе все мое внимание, долго был для меня предметом упорных и тяжелых размышлений, в которых я с трудом разбирался и с еще большим трудом удерживался от высказывания прямо тех выводов и заключений, к которым они меня приводили.
IV
Однажды - помню, дело было ранней весной - к нам вдруг совершенно неожиданно приехала тетенька Клавдия Васильевна прямо из саратовского своего имения и, хотя была усталая с дороги, попросила в тот же день послать за Ильей Игнатьевичем. Тетенька была в отличном расположении духа, очень довольною всем тем, что нашла у себя в Саратове, рассказывала, что с ней очень редко случалось, о своих планах и видах на будущее, то есть какие она еще намерена сделать там приобретения и какие ввести усовершенствования в приобретенном имении.
- Ах, мой друг, - говорила она матушке, - ты не поверишь, какие там низкие цены на все в сравнении с нашими. Одно дорого там - люди. Представь, за девку там один помещик просил с меня тридцать рублей. Я даже расхохоталась... Правда, она "с прибылью", но ведь его жена поэтому-то ее и продавала, и потом, кто же ее знает, что она родит - может, тоже девку...
Тетенька от всех этих приятных обстоятельств, которые она встретила во время этой своей поездки в Саратов, была даже в возбужденном каком-то состоянии. В это время она обыкновенно производила не радостное на всех впечатление, а, напротив, страшное, тяжелое, гнетущее, так как мы все знали, что в момент такого высокого подъема своего духа она бывала способна на самые жестокие и смелые дела.
К обеду, узнав о ее приезде к нам, явилась Анна Ивановна Мутовкина с докладом тетеньке о порученных ей делах. Дела эти все были - покупка людей для Саратова. Не помню уж, купила она этот раз для тетеньки, то есть приторговала или нашла их. Тетенька, по обыкновению, заперлась с нею у себя в комнате, и они долго пробыли там, беседуя и рассуждая.
К вечеру явился Илья Игнатьевич. Выбритый, причесанный, принарядившийся, то есть в длиннополом сюртуке с роговыми пуговицами и необыкновенно узенькими рукавами, как тогда носили, он покорным и готовым к услугам предстал пред своей бывшей госпожой. Мы пили в угольной чай, сидя все за большим круглым столом, в том числе и Анна Ивановна Мутовкина, а Илья Игнатьевич, заложив руки за спину и слегка отставив в сторону одну ногу, правильнее - как-то вывернув ступню, стоял у притолки в дверях и рассказывал городские новости, слышанные там, так как только что вернулся из города, где был по делам кого-то из соседей-помещиков. Тетенька время от времени начинала, в свою очередь, рассказывать ему о своей поездке в Саратов, - начинала, но как-то все не договаривала, останавливаясь, и добавляла:
- Ну, это мы с тобою об этом ужо поговорим...
По обыкновению своему, тетенька не вытерпела и этот раз, чтобы не укорить в глазах Ильи Игнатьевича Мутовкину, что она делала постоянно и, кажется, с целью возбуждать в них обоих соревнование.
- А ворона-то моя, - сказала тетенька, указывая головой на Мутовкину, - опять проморгала дело. Васильковы продавали три семьи - задаром почти пошли; не могла задатку дать без меня.
Илья Игнатьевич, как дипломат, промолчал на это, ничего не сказал, только кашлянул слегка и переставил ногу, а Мутовкина принялась оправдываться, говорила, что она не посмела без тетеньки начать этого дела, сказала, что уж она ли не служит ей верой и правдой, ничего не жалела, даже своей жизни, так как ей положительно известно, что ее за все эти дела давно уже хотят убить, и кончила тем, что расплакалась...
Тетенька очень даже любила это и помимо всяких соображений о конкуренции, просто потому только, что видела все-таки страдания, а это ей доставляло некоторого рода удовольствие, так как она в это время делала очень приятные улыбки, причем на щечках у нее показывались ямочки и глазки блестели так живо и радостно.
После чая Анна Ивановна уехала домой, а тетенька отправилась с Ильей Игнатьевичем к себе в комнату толковать о делах, и они там заперлись.
Тетенька просидела у себя в комнате, беседуя с Ильей Игнатьевичем, до самого ужина, и когда вышла оттуда с ним, мы все не могли не заметить какого-то особенного настроения, в котором она была: многозначительно улыбалась, потирала ручки и даже начинала шутить с нами, детьми, то есть со мною и с сестрой Соней, - признаки тоже несомненно прекрасного расположения духа, но уже в другом смысле, или, лучше сказать, по другому поводу: у она сделала какое-нибудь открытие, узнала что-нибудь любопытное и носится теперь с этим открытием, удерживаясь от подмывающего ее желания рассказать об этом. Мы все, разумеется, знали о таком настроении тетеньки, сотни раз его наблюдали и потому переглядывались в ожидании, когда она наконец не вытерпит и расскажет всем о своем открытии.
Илью Игнатьевича она отпустила домой, он раскланялся, поцеловал, по обыкновению, у тетеньки ручку и уехал, а тетенька, как только он вышел, кивнула вслед ему головой и, улыбающаяся и довольная, сказала:
- Каков старый хрен!.. Любовницу себе покупает...
Матушка молча посмотрела на нее.
- Да, - продолжала тетенька, - покупает... Как же...
Матушка молчала.
- Девку у Астафьевых... горничную... как же... То-то я заметила: он все у Астафьевых да у Астафьевых... Какие там такие могут быть у них особенные дела... с воды на квас перебиваются, все в долгу как в шелку, скоро жрать нечего будет, именьишко в аукцион пойдет... Ан оно вон что... дурак! На старости лет дураком хочет быть, - заключила тетенька.
- То есть как же это покупает? Разве он может купить? - спросила матушка.
- На мое имя просит позволить купить... Пускай... А мне-то что ж...
- Отчего же он ее на волю не откупит?
- Боится. Во-первых, те, как узнают, что он ее для себя в любовницы откупает, с него огромные деньги заломят... А потом, и так боится, как бы она не ушла от него, когда вольная-то будет... Ну, а тут уж не уйдет... нет! - радостно заключила тетенька.
И опять эти улыбки, на щечках ямочки, глазки горят и блестят, и она потирает руки.
- Клавденька! - воскликнула матушка. - И ты в этой грязи будешь участвовать, помогать ему будешь?..
- Что ж тут такого? - удивилась она в свою очередь. Разве этих примеров мало? Не только людей и землю покупают на имя помещиков, целые имения покупают на их имя те, кто не имеет право приобретать их на свое имя...
- Да разве это то же самое, Клавденька?
- А то как же?
- Ведь ты же знаешь, для чего он ее покупает?
- Мне-то какое дело - для чего... Просит позволения купить на мое имя - и только. Мне он доверяет... Отчего же... Непременно сделаю. И я еще по одному обстоятельству должна буду это сделать. Когда она моя будет, он будет опять весь в моих руках... Ведь он, старый хрен, значит, влюбился в нее, уж если покупает... Ведь он скупится, а тут не жалеет... И Астафьевы, должно быть, это уже смекнули, потому сумасшедшую цену за нее хотят - сто рублей...