В одно из воскресений князь обедал у кузины своей Анны Юрьевны. Анна Юрьевна была единственная особа из всей московской родни князя, с которою он не был до неприличия холоден, а, напротив того, видался довольно часто и был даже дружен. Таким предпочтением от кузена Анна Юрьевна пользовалась за свой свободный нрав. Владетельница огромного состояния, она лет еще в семнадцать вышла замуж, но, и двух лет не проживши с мужем, разошлась с ним и без всякой церемонии почти всем рассказывала, что "une canaille de ce genre n'ose pas se marier!". Всю почти молодость Анна Юрьевна провела за границей. Скандальная хроника рассказывала про нее множество приключений, и даже в настоящее время шла довольно положительная молва о том, что она ездила на рандеву к одному юному музыкальному таланту, но уже сильному пьянице города Москвы. Анна Юрьевна и сама, впрочем, в этом случае не скрытничала и очень откровенно объясняла, что ей многое на том свете должно проститься, потому что она много любила. По наружности своей она была плотная, но еще подбористая блондинка, с сухими и несколько строгими чертами лица и сильно рыжеватыми волосами. Лета ее в настоящее время определить было нельзя, хотя она далеко не выглядела пожилою женщиною. Умная, богатая, бойкая, Анна Юрьевна сразу же заняла одно из самых видных мест в обществе и, куда бы потом ни стала появляться, всюду сейчас же была окружаема, если не толпой обожателей, то, по крайней мере, толпою самых интимных ее друзей, с которыми она говорила и любила говорить самого вольного свойства вещи. С женщинами своего круга Анна Юрьевна почти не разговаривала и вряд ли не считала их всех сравнительно с собой дурочками. Князь Григоров, никогда и ни с какой женщиной не шутивший, с Анной Юрьевной любил, однако, болтать и на ее вольности отвечал обыкновенно такого рода вольностями, что даже Анна Юрьевна восклицала ему: "Нет, будет! Довольно! Это уж слишком!" Обедать у Анны Юрьевны князь тоже любил, потому что в целой Москве, я думаю, нельзя было найти такого пикантного и приятного на мужской вкус обеда, как у ней. В каждое блюдо у Анны Юрьевны не то что было положено, но навалено перцу… Настоящий обед ублаготворил тоже князя полнейшим образом: прежде всего был подан суп из бычьих хвостов, пропитанный кайенной, потом протертое свиное мясо, облитое разного рода соями, и, наконец, трюфели а la serviette, и все это предоставлено было запивать благороднейшим, но вместе с тем и крепчайшим бургонским. Князь обедал один у Анны Юрьевны. После обеда, по обыкновению, перешли в будуар Анны Юрьевны, который во всем своем убранстве представлял какой-то нежащий и вместе с тем волнующий характер: на картинах все были очень красивые и полуобнаженные женщины, статуи тоже все Венеры и Дианы, мягкие ковры, мягкая мебель, тепловатый полусвет камина… Сама Анна Юрьевна полулегла на длинное кресло, а князь Григоров, все еще остававшийся угрюмым и мрачным, уселся на диван. Он очень ясно чувствовал в голове шум от выпитого бургонского и какой-то разливающийся по всей крови огонь от кайенны и сой, и все его внимание в настоящую минуту приковалось к висевшей прямо против него, очень хорошей работы, масляной картине, изображающей "Ревекку", которая, как водится, нарисована была брюнеткой и с совершенно обнаженным станом до самой талии. Что касается до Анны Юрьевны, которая за обедом тоже выпила стакана два – три бургонского, то она имела заметно затуманившиеся глаза и была, как сама про себя выражалась, в сильно вральном настроении.
– Gregoire! – воскликнула вдруг она, соскучившись молчанием кузена. – Девица, которую я определила по твоему ходатайству, n'est elle pas la bien-aimee de ton coeur?
– Это с чего вам пришло в голову? – спросил, сколько возможно насмешливым и даже суровым голосом, князь. Но если бы в комнате было несколько посветлее, то Анна Юрьевна очень хорошо могла бы заметить, как он при этом покраснел.
– А мне казалось, – воскликнула она, – что тут есть маленькая любовь… Ты знаешь, что из учительниц я делаю ее начальницей?
– Будто? – спросил князь как бы совершенно равнодушным голосом.
– Решительно! Elle me plait infiniment!.. Она такая усердная, такая привлекательная для детей и, главное, такая элегантная.
Анна Юрьевна хоть и бойко, но не совсем правильно изъяснялась по-русски: более природным языком ее был язык французский.
– Я совершенно полагала, что это одна из твоих боковых альянс, – продолжала она.
– Одна из боковых альянс?.. – повторил насмешливо князь. – А вы полагаете, что у меня их много?
– Уверена в том! – подхватила Анна Юрьевна и захохотала. – Il me semble, que la princesse ne peut pas…, как это сказать по-русски, владеть всем мужчиной.
Князь нахмурился еще более. Такой разговор о жене ему, видимо, показался не совсем приятен и приличен.
– Je crois qu'elle est tres apathique, – продолжала Анна Юрьевна.
– Et pourquoi le croyez vous? – спросил князь, уже рассмеявшись.
– Parce qu'elle est blonde! – отвечала Анна Юрьевна.
– Mais vous l'etes de meme! – возразил ей грубо князь.
– Oh!.. moi, je suis rousse!.. У нас кровь так подвижна, что не имела времени окраситься, а так красная и выступила в волосах: мы все – кровь.
Князь покачал на это только головою.
– Новая теория!.. Никогда не слыхал такой.
– Ну так услышь! Знай это. A propos, encore un mot: вчера приезжал ко мне этот Елпидифор Мартыныч!.. – И Анна Юрьевна, несмотря на свой гибкий язык, едва выговаривала эти два дубоватые слова. – Он очень плачет, что ты прогнал его, не приглашаешь и даже не принимаешь: за что это?
– За то, что он дурак и подлец великий! – отвечал князь.
– Но чем? – спросила Анна Юрьевна, уже воскликнув и настойчиво.
– Всем, начиная с своей подлой рожи до своих подлых мыслей! – сказал князь.
– Fi donc, mon cher! У всех русских, я думаю, особенно которые из бедных вышли, такие же рожи и мысли.
Анна Юрьевна не совсем, как мы видим, уважала свою страну и свой народ.
– Подите вы: у всех русских! – перебил ее князь.
– Елпидифор, по крайней мере, тем хорош, – продолжала Анна Юрьевна, – что он раб и собачка самая верная и не предаст вас никогда.
– Ну, я до рабов не охотник, и, по-моему, чем кто, как раб, лучше, тем, как человек, хуже. Adieu! – произнес князь и встал.
– Ты уж едешь? – спросила Анна Юрьевна с неудовольствием.
– Еду, нужно! – отвечал князь и при этом, как бы не утерпев, еще раз взглянул на "Ревекку".
– Головой парирую, что ты едешь не домой! – сказала Анна Юрьевна, пожимая ему руку.
– Не домой, – ответил князь.
– Но куда же?
– Куда нужно!
– Если мужчина не говорит, куда едет, то он непременно едет к женщине.
Князь не без досады усмехнулся.
– У вас, кажется, кузина, только и есть в голове, как мужчины ездят к женщинам или как женщины ездят к мужчинам.
– Нет! – отвечала Анна Юрьевна с презрительной гримасой. – Надоело все это, так все prosaique, ничего нет оригинального.
– Но чего же бы вы желали оригинального?
– Любви какого-нибудь философа, медвежонка не ручного, как ты, например!
– Я? – произнес князь и захохотал даже при этом.
– Ты, да! – подтвердила Анна Юрьевна.
– В первый раз слышу! – проговорил князь и явно поспешил уйти поскорей от кузины.
– И в последний: женщины двух раз подобных вещей не говорят! – крикнула она ему вслед.
Князь на это ничего не ответил и, сев в карету, велел себя везти на Кузнецкий мост. Здесь он вышел из экипажа и пошел пешком. Владевшие им в настоящую минуту мысли заметно были не совсем спокойного свойства, так что он горел даже весь в лице. Проходя мимо одного оружейного магазина и случайно взглянув в его окна, князь вдруг приостановился, подумал с минуту и затем вошел в магазин.
– Дайте мне револьвер, пожалуйста! – сказал он каким-то странным голосом, обращаясь к красивому а изящному из себя приказчику.
– Большой прикажете? – спросил его тот.
– Чтобы человека мог убить! – ответил князь, не совсем искренно улыбаясь.