- Знаю, mon oncle, и даже не раз думал об этом. Au fond, тут нет ничего удивительного, потому что водка имеет за себя многие и очень-очень веские преимущества. Во-первых, на меня лично она производит то действие, что у меня только уши потеют. Во-вторых, водка гонит мокроту, тогда как коньяк ее сосредоточивает. В-третьих - et c'est l'essentiel, - ее всякий может выпить втрое более, нежели коньяку, и, следовательно, всякий получает возможность и втрое больше убить времени. Mon oncle! notre plus grande ennemie - c'est cette sacree journee qui n'en finit pas! A потому водка в этом смысле неоцененна. Но водка имеет один громадный недостаток: ее не принято пить столько, чтоб сделать из этого постоянное времяпрепровождение. Ну, а я, mon oncle, все-таки понимаю, что сзади меня стоят десятки поколений корнетов, которые и из глубины могил кричат: noblesse oblige! И вот почему я пью коньяк.
- Vous etes un noble enfant, Jean! touchez la!
Мы обнялись и поцеловались. Я очень обрадовался, что наш разговор от водки незаметно перешел на политическую почву, потому что, признаюсь, мне было очень любопытно посондировать политические убеждения Вани. Что он консерватор - в этом я, конечно, не сомневался, но знает ли он сам, что он консерватор, и откуда пришло к нему его консерваторство, то есть сидело ли оно в нем от создания веков или просто пришло, как говорится, с печки - вот что особенно сильно интересовало меня и как родственника и как человека, лично заинтересованного в успехах русского консерватизма.
- Я очень рад, мой друг, встретить в тебе это благородство чувств, - сказал я ему, - оно доказывает, что ты консерватор по убеждению. Не так ли?
- Mon oncle! - отвечал он мне, - je vous demande bien pardon, но мне кажется, что ваш вопрос прежде всего вопрос праздный. Я гонвед - и ничего больше. Если завтра потребуется, чтоб я был зуавом или янычаром, - я ничего против этого не имею. C'est la plus profonde de mes convictions! Затем, я пью коньяк - c'est encore une conviction. Сверх того, если мне скажут: разорви! - я разорву. Si ce n'est pas la une conviction, je vous en felicite! Mon oncle! tel que vous me voyez - я уже сделал однажды гишпанскую революцию. И ежели графу Бейсту, или князю Бисмарку, или даже Садык-Паше угодно будет, чтоб я сделал гишпанскую революцию дважды, - я сделаю ее дважды. Все зависит от того, своевременно ли будут выданы мне прогонные деньги. Но ежели Садык-Паша скажет: treve de revolution! и на этот предмет тоже выдаст прогонные деньги - я пойду и прекращу! Потому что и делать революции, и прекращать их - a mon avis, c'est tout un! Voila!
- Но ведь это-то и есть истинный консерватизм, душа моя. Ты консерватор, ты глубочайший из консерваторов, только не отдаешь себе в этом отчета. Ты, по выражению Фета, никогда не знаешь, что будешь петь, но не знаешь именно потому, что твоя песня всегда созрела. Ты не рассуждаешь, потому что чувствуешь, что рассуждение и консерватизм - это, как бы тебе сказать…
- Конечно, если консерватизм состоит в том, чтоб не рассуждать, то я консерватор. Je suis toujours pour la bonne cause… понимаете ли вы меня? Ну, как бы вам это растолковать?.. Ну просто я всегда на той стороне, где начальство!
- Да, но вот ты указал разом три различных начальства: Бейст, Бисмарк и Садык-Паша. Неужели же для тебя безразлично быть по очереди консерватором в пользу каждого из них?
- Совершенно безразлично, mon oncle!
- Хорошо. Я знаю, что и такого рода консерватизм существует. Это консерватизм "de la bonne cause". Переезжают из страны в страну, в одной Дон-Карлосу услуги предлагают, в другой - Франческо, в третьей какому-нибудь Амураду. Но не чувствуешь ли ты, что таким образом ты впадаешь в опасный космополитизм и ставишь себя в ряды странствующих консерваторов, ни в чем не уступающих странствующим революционерам?
Ваня посмотрел на меня такими изумленными глазами, как будто хотел сказать: "Космополитизм! это еще что за зверь такой!"
- Космополитами, мой друг, - поспешил я растолковать ему, - называются такие люди, которые несколько равнодушно относятся к своему отечеству или, лучше сказать, недостаточно усердно следят за его границами по новейшим географическим учебникам…
- La patrie, mon oncle! mais je ne connais que cela! Et vous m'appelez cosmopolite! Oh! mon oncle!
- Не огорчайся, душа моя, я не называю тебя космополитом, я только опасаюсь, чтоб "la bonne cause" не увлекла тебя дальше, чем нужно. Космополиты - это самые ужасные люди, мой друг! Их девиз: ubi bene ibi patria, или, по-нашему: bene там, где больше дают подъемных и прогонных денег.
- Mais c'est encore tres joli, ca!
- Я и не говорю, что это худо. Я говорю только, что это не все. Иногда, мой друг, обстоятельства так складываются, что приходится выказывать свою талантливость и без прогонов. И это именно всего чаще случается, когда того требует любовь к отечеству. Понял?
- Parfaitement. Mais savez-vous, mon oncle, que c'est tout un nouveau monde que vous me decouvrez!
- И вот почему не худо следить за географическими учебниками. Лучше будешь знать, что именно предстоит любить. Вчера, например, отечество немцев кончалось у Страсбурга, а нынче вон оно уж Мец захватило. Ну, и надо любить по Мец включительно, а завтра, может быть, и по самый Париж любить придется!
Ваня задумался; по встряхиваньям его головы я мог заключать, что он старается привести там нечто в порядок. Однако это, по-видимому, не удалось ему, потому что он как-то странно обрубил наш разговор.
- Заметьте, однако, mon oncle! - воскликнул он вдруг, - вот я целую бутылку напитка выпил - и хоть бы в одном глазе!
Я понял, что отвлеченные разговоры еще тяжелы для него, и потому, как ни велико было мое желание посондировать его насчет видов на будущее градоначальничество, но я вынужден был отложить мое предприятие до более удобного времени. Был уже седьмой час вечера (следовательно, до спанья оставалось с небольшим два часа), и потому я заторопил его в цирк.
- Mais oui! mais depechons-nous! - всполошился он, - a qui le dites-vous! мне, который ни одного представления не манкировал! Ah! vous allez voir le "travail complique et sauts de planiglobe a cheval" par Virginie… exquis! Et quele fille! Масло!
Мы поспешили в цирк, который оказался в той самой зале, в которой Ваня перед обедом делал проездку. Все общество помешанных было в сборе. Кувыркались, плясали, лазили по лестницам и веревкам, выкрикивали на разные голоса и проч. Меня взяла оторопь при виде этого содома, но на губах Вани все время играла блаженнейшая улыбка. Он видел перед собой настоящую Virginie, настоящую m-lle Aragon и, указывая на них, шептал мне: quelles cuisses! ah sapristi! des hanches de deesse!
Наконец пробило девять. Сторожа стали гнать больных по нумерам. Я почти обрадовался этому. Несмотря на праздно проведенный день, я был так измучен, что как ни убеждал меня Ваня (настоятельно повторяя: "с усами, mon oncle, с усами!") ехать с ним вместе туда, но я отказался наотрез. Наконец он отпустил меня, сказав на прощанье: - Eh bien! dans tous les cas vous connaissez maintenant comment se passe ma journee! Каждый день так, mon oncle! без перемен!