- Il n'y a rien d'aussi efficace pour restaurer les forces, comme un bon petit verre de cognac pris a jeun! Apres une nuit de bamboche - c'est presque miraculeux! - ораторствовал один из Ваней в одном углу комнаты.
- А я так, признаюсь, всему на свете предпочитаю рюмку доброго, забористого абсента! - возражал тут же другой Ваня.
- Что абсент имеет свои достоинства, и притом очень фундаментальные, - этого я никогда не отрицал и не буду отрицать. Но для того, чтобы реставрировать силы, и притом натощак, - je vous demande pardon, mon cher, mais il n'y a que le cognac pour operer ce miracle. Поэтому у меня так заведено: как только я просыпаюсь - чтобы коньяк был уж на столе! И при этом маленький кусочек сахару - непррременно!
- Да, уж если коньяк, то маленький кусочек сахару - это conditio sine qua non! И при этом немножко цедры… un soupcon! Но я все-таки утверждаю, что натощак и абсент… parlez-moi de ca!
В другом углу шел спор о кобыле "Джальма", недавно выведенной в цирке.
- Нет, ты меня извини, это не лошадь! Да ты взгляни на нее! всмотрись, ведь у нее зад шилом!
- Ну, нет! "Шилом" - c'est trop dire! Что у нее зад не образцовый - это так; но зато ноги! c'est une divinite! Ведь это сталь, mon cher! ведь тут каждая жилка говорит! Это копыто! эта щетка!
- Не спорю, копыто настоящее… ну, и нога… Есть огонек, есть игра… il n'y a rien a dire! Но зад! этот зад! И притом… у кобылы? Mais je vous demande un peu si c'est permis!
В третьем углу:
- Ну, хочешь пари - сто рублей! Хочешь пари, что я сейчас же туда еду - и за пятьдесят рублей получу!
- Меньше полутораста - ни-ни!
- Послушай! кому же ты, наконец, это говоришь! А я тебе повторяю: хочешь на пари сто рублей! Из них я пятьдесят отдаю по принадлежности и представляю ясные доказательства выигрыша, на остальные пятьдесят - дюжину! Подснежников! да уверь же хоть ты наконец этого наивного человека!
В четвертом углу:
- Покуда не будет ангажирована Эмма - я в цирк ни ногой! En voila une femme - quelle croupe! A то, помилуй, двухголового соловья выписывают! Ну, черта ли мне в нем, спрашиваю я вас!
- А я так, право, не знаю: как будто только и света в окне, что Эмма! По-моему, Пальмира была лучше… au moins, elle avait des cuisses, celle-la! A то что ж! круп да круп - и ничего больше!
- Ты потому так говоришь, что ты только любитель, а не знаток, mon cher! Настоящий знаток что ценит в женщине? - он ценит посадку и устой! Главное, чтоб устой был хорош: широкий, крепкий, как вылитый! А то нашел: "les cuisses"! Ну что такое твоя Пальмира? Разве это наездница! разве это настоящая наездница?
- Однако ж и в то время бывали знатоки, которые…
- Какие тогда были знатоки? Настоящий, заправский знаток народился только теперь, а тогда были amateurs de cuisses - и больше ничего. Laissez-moi en paix avec vos "cuisses", mon cher! C'est pitoyable!
По временам Вани обращались ко мне, называя меня "cher intrus" или "aimable provincial", я отшучивался, как мог, лежа в дыму, чувствуя, как немеют мои бока, но совершенно гордый сознанием, что столько добрых малых так добры, что и меня включают в число добрых малых…
Пролежав таким образом до семи часов, я выпил множество рюмок, наглотался всякого сырья и съел из настоящей пищи только отбивную котлетку, принесенную от кухмистера Саламатова, тут же, через двор. Котлетка лежала на захватанной пальцами, отпотевшей от холоду тарелке и плавала в бульоне, покрытом кружками застывшего жира. При этом я вытирал себе губы салфеткой, которою, наверно, вытиралось не меньше трех-четырех поколений корнетов.
В семь часов - в цирк.
Что было в цирке и после цирка - я не помню. Помню только, что я снимал шубу и опять надевал, потом вновь снимал и вновь надевал…
На другой день, едва успел я ощутить страстную потребность хватить рюмку коньяку, как уже в двери моего номера стучался "молодец" из лавки и от имени Вани извещал, что "господа" собрались.
На третий и на четвертый день то же. На пятый я спохватился и велел сказать, что не приду. На столе у меня лежали газеты за четыре дня и письмо от Менандра. "Амедей отказался! Я еду в Испанию узнать, что и как. Мартос, Фигверас, - Кастелляр - какое сцепление! Вопрос: что скажет Олоцага? Надеюсь, что в мое отсутствие ты твердо выскажешься за едиУйую и нераздельную республику, если, впрочем, не предпочитаешь ей республику федеральную. Прощай; спешу в Мадрид!
Амедей отказался! О, превратность судеб! О, тщета величия! И все это случилось в те четыре дня, которые я провел в закусочной!
Но всякое явление имеет и худую и хорошую сторону. Жаль Амедея - слова нет, но сколько передовых статей можно нашгсать по его поводу - этого ни в сказках сказать, ни пером описать! Таков закон судеб: валится сильный мира - а бедному человеку, смотришь, что-нибудь да и выпало! Сейчас же бегу к Мелье, и завтра же, с божьего помощью, настрочу статью. В этой статье будет огненными чертами изображено: "с одной стороны, должно сознаться, что отказ Амедея был новою неожиданностью в ряду бесчисленных неожиданностей, которыми изобилует современная история; но с другой стороны, нельзя не признаться, что ежели взглянуть на дело пристальнее, то окажется, что отказ этот подготовлялся издалека и мог казаться неожиданностью лишь для тех, которые слишком поверхностно смотрят на неизбежный ход исторических событий. Все связано в этом мире"…
Но в ту минуту, как я, надевая калоши, распланировывал мою будущую статью, вошел Ваня. Он был видимо взволнован и даже слегка рассержен.
- Вы, дядя, может быть, пренебрегаете нашим обществом? - сухо спросил он, глядя на меня в упор. - У вас, может быть, есть более умные занятия?.. ведь вы, кажется, ученый, mon oncle… n'est-ce pas?
- Нисколько, мой друг! Я сейчас… я только вот хотел… можно ли так истолковывать мои действия! Кстати: ты знаешь, конечно, что Амедей отказался!
- Какой еще Амедей! Que me dites-vous la!
- Амедей, испанский король, мой друг. Он отказался, и я хочу…
- То есть, вы хотите сказать, что теперь вас занимает Амедей… Согласитесь, однако ж, что это только отговорка, дядя! И притом, отговорка совсем неловкая, потому что кому же, наконец, не известно, что в Испании Isabeau, a совсем не Амедей!
- Христос с тобой, душа моя! Isabeau давным-давно…
- Treve de mistiiications, mon oncle! Вы не с ребенком говорите. Я спрашиваю вас совершенно серьезное хотите ли вы провести день с нами, как вчера, и третьего дня? Ежели хотите, то надевайте шубу, и идем; ежели же не хотите, те я жду объяснения, что именно заставляет вас выказывать такое пренебрежение к нам?
- Но клянусь же, друг мой… право, я с удовольствием. Я хотел только узнать, как это Амедей… после двухлетнего, почти блестящего…
- En bien, vous nous raconterez tout cela chez nous, в нашей закусочной. Я знаю, что вы "ученый", mon oncle, и уже рассказал это всем. Послушайте! ведь если Амедей уж отказался - j'espere que c'est une raison de plus pour ne pas s'en inquieter!
Затем он пошел вперед, а я последовал за ним.
В этот день я рассказывал Ваням об Амедее. Что он был добрый, что он полюбил новое отечество совершенно так, как будто оно было старое, и что теперь ему предстоит полюбить старое отечество совершенно так, как будто оно новое. Потом, я в кратких словах упомянул о Дон-Карлосе, об Изабелле и матери ее Христине, о непреоборимо преданном Марфори, о герцоге Монпансьерском и в заключение выразил надежду, что гидра будет подавлена и Марфори восторжествует.