Там, куда они смотрели, среди рваных ломтей серо-голубой глины лежало несколько осколков какого-то камня, присыпанных красной пылью. Пронякин сошел вниз и, подняв один осколок, вытер его о штаны.
Осколок лежал на его ладони. Он был тяжелый и острый, как обломок гранита, и точно склеенный из разных, плохо пригнанных друг к другу пластинок. И цвет у него был странный: издали грязно-бурый, как запекшаяся кровь, а вблизи - с сильными проблесками сиреневого, переходящего в темно-свинцовый. Точно железо в горне, нагретое до малинового каления и слабо мерцающее, остывая под слоем окалины и пепла.
- Это чего? - спросил Пронякин.
- Надо полагать, синька, - сказал Антон.
- Синька?
- Ну да. Самая что ни на есть богатая курская руда.
- Неужто курская руда?
- Ну, скажем, белгородская - сказал Антон. - Да ты чего - первый раз видишь? У меня ж таких полна тумбочка…
- Не знаю, - сказал Пронякин. - Не видел.
- Вон взрывники идут, они тебе все объяснят.
Меланхолично и не спеша взрывники осматривали развороченные лунки. Их было трое, в одинаковых брезентовых дождевиках с остроконечными капюшонами и в резиновых сапогах, - три фигуры, появившиеся из туманной полутьмы карьера, будто тени, внезапно отделившиеся от стены. Они подошли, шагая по лужам, и у них оказались одинаковые лица с застывшим на них разочарованием. Оно, вероятно, было такой же их принадлежностью, как дождевики с капюшонами, резиновые сапоги и непременное: "Взрывник ошибается только раз в жизни".
- Ну что, ребятишки, - спросил Антон, - набабахались вволю? Не знаю, как у вас, а у меня таки башка колоколом звенит.
Они посмотрели на него с легким презрением.
- Разве ж это взрывы? - сказал один из них.
- Дали бы тонн тридцать динамита, так мы б тебе бабахнули. Враз бы рудишка выскочила.
- А карьер? - спросил Антон. - Эдак вы и карьер завалите.
- Вот то-то и оно, - вздохнул второй.
Пронякин молча протянул взрывникам осколок, на который они покосились нехотя, и первый из них равнодушным тоном объявил:
- Синька. То, что ты держишь, синька.
- Стало быть, руда?
Они пожали плечами.
- Не ошибаетесь?
Второй с готовностью отчеканил.
- Взрывник ошибается только раз в жизни.
- Ведь это что же значит, - спросил Пронякин, - ведь это мы, выходит, в руду пробились?
- Погоди пробиваться, - сказал второй из них, - не пробились, а извлекли.
- Не один черт?
- Ты, Витя помалкивай, - сказал Антон, усмехаясь. - Они, понимаешь, корифеи, им видней.
- Пробиться, - объяснил третий, - это значит в большую руду.
- А это какая? - спросил Пронякин. - Маленькая?
- Не маленькая, а просто, должно быть, глыба. Тут, верно, и ковша не наберется.
Третий из них, с розовым шрамом, пересекавшим бровь, и с замусоленным блокнотом в руках, был, наверное, старшим. Он сошел в забой и стал разгребать руду носком сапога. Под ней опять была глина.
- На сколько заводили? - спросил он, не оборачиваясь.
- Метра на два, - ответили двое других.
- А точнее.
Они задрали полы дождевиков и вытащили такие же замусоленные блокнотики.
- На два метра, - сказали они почти одновременно.
- Маловато, - сказал старший и вздохнул. Потом он поднялся к ним. - Это какая отметка? Двести девятнадцать? В воскресенье попробуем массовый выброс. Здесь.
Тень улыбки прошла по их лицам. Они давно мечтали о массовых выбросах. Стоя над забоем, они пометили что-то в своих блокнотиках и спрятали их, все трое, под полы дождевиков.
- Вот так, - сказал старший. И снова вздохнул.
На их лицах оставалось все то же разочарование. Они постояли и ушли, так же не спеша, как и появились, и растаяли в туманной полумгле. Затем Пронякин снова увидел их, поднимающихся друг за другом по деревянной лестнице. Они поднимались к своей палатке, спрятавшейся на краю карьера, в дубняке.
- Пошли, - сказал Антон. - Нечего тут стоять. Вези породу.
- Повезу, что же делать.
Пронякин все стоял внизу, разгребая глину носком сапога. Потом выбрал несколько крупных осколков и набил ими карманы.
- На память берешь? - спросил Антон.
- Что-то не верю я твоим корифеям. Да они и сами себе не верят.
Антон усмехнулся и не ответил. Молча они подвели машину к экскаватору, и Антон спрыгнул с подножки, поднялся в свою кабину и наполнил кузов серой и вязкой глиной, уныло бухающей при ударах о железо бортов. На нее было тошно смотреть. И Пронякин, посмотрев, как она уложена, скривился, как от зубной боли, и молча отъехал. Проезжая мимо забоя, он снова увидел синие, сверкающие под дождем осколки и, притормозив, крикнул Антону:
- Слушай, подводи сюда свою машинку!
- А я чего делаю? - ответил Антон. - Мне там положено ковыряться, я и подведу.
- Давай. Они, понимаешь, корифеи, а ты все ж таки подводи…
Пронякин поднялся наверх сравнительно легко, по старой своей колее, и застопорил у конторы. В тесном коридоре на полу, привалясь к стене, сидели шоферы. Они разговаривали и смотрели на дождь в распахнутую настежь дверь. Он прошел мимо них тяжелыми хлюпающими шагами и кулаком распахнул дверь в комнату начальника.
Хомяков сидел на краю стола, заваленного бумагами, и, раскачивая ногой, диктовал осевшим монотонным голосом:
- … В текущем третьем квартале текущего тысяча девятьсот шестидесятого года нами было вынуто экскавацией… песков, суглинков и непромышленных, а также скальных пород… скальных пород… общим объемом… Входи, Пронякин, слушаю тебя.
На фоне окна плоско темнел силуэт женщины. Она повернулась и вышла на свет, и он узнал ее. Он танцевал с нею тогда на "пятачке". Только теперь она была в лыжных мохнатых штанах и грела руку в кармашке перкалевой куртки.
- А, это вы! - сказала она. И спросила, чтобы что-нибудь спросить: Что, много воды в карьере?
- Хватает… А вы почему знаете, что я из карьера?
- А потому, что здесь уже говорили про вас.
Она смотрела на него с любопытством, щурясь и положив в рот кончик карандаша. Пронякин, поколебавшись, протянул осколок Хомякову.
- Что это? - Она постучала карандашом по куску руды. - Это синька, Володя.
- Вижу, - сказал Хомяков, не меняя позы. - Откуда это у тебя? Где взял?
- Где взял, там не убудет, - ответил Пронякин. - Пожалста.
Он вывалил все, что у него было в карманах, на стол. Хомяков отодвинул бумаги.
- Давно ты оттуда?
- Только что. Да вот в обед взрывали, полчаса не прошло.
- Прошло, - сказал Хомяков. - Полчаса прошло. А взрывники не звонили мне.
Пронякин пожал плечами.
- Не знаю. Наверное, сомневаются они.
- А ты не сомневаешься? - Хомяков взял его за локоть неожиданно сильными, цепкими пальцами и легонько притянул к себе. Он был очень спокоен, он снисходительно улыбался, едва заметно, одними глазами, сквозь очки, а все-таки пальцы у него подрагивали, и Пронякин это чувствовал локтем. - Ну что ж, это даже хорошо. Не знаешь, какая отметка?
- Точно не скажу. То ли сто девятнадцатая, то ли двести. В общем, вот так. Это аж в том конце. Как раз где нижний экскаватор стоит.
- Слушай-ка, милый, а ты знаешь, что такое двести девятнадцатая отметка? Это не на том конце и не на этом. Это двести девятнадцатый метр от уровня мирового океана. Понимаешь? А нам обещали умные люди, что промышленный уровень начнется не раньше двести шестнадцатого. Отсюда мораль: три метра вскрыши. Копать нам, не перекопать.
- Что-то не верю я вашим корифеям, - упрямо сказал Пронякин. - И умным людям не верю. Я вот чувствую - копни только поглубже…
- Понятно, - улыбнулся Хомяков. - Успокойся, Пронякин. Выпей воды. Это какой, Риточка?
- Не знаю. - Она улыбнулась тоже. - Третий, наверное?
- Нет, - сказал Хомяков. - Это седьмой. Третий был Коля Жемайкин. Он приволок мне на плече вот эту чертову дуру. Из-за нее у меня теперь не открывается ящик. - Он постучал пяткой по тумбе стола.
- Ну-ка, Пронякин, у тебя силы много… Нет, нижний не пытайся. Тащи любой повыше.
Пронякин с трудом вытащил ящик. Он весь до краев был полон такими же осколками. Пронякин взял один из них и сравнил его со своим. Должно быть, вид у него был ошарашенный, потому что Рита посмотрела на него участливо и как будто с сожалением.
- А ты знаешь, Пронякин, - спросил Хомяков, - что такое джин в бутылке?
- Ну, допустим…
Он не знал, что такое джин в бутылке. Он никогда не пил джина. Он пил обычно водку и пиво.
- Когда ко мне прибежал впервые Боря Горобец и принес вот такой осколочек, я его чуть не расцеловал. И Борю, и осколочек. И побежал в карьер. На полусогнутых. Задрав штаны от радости. Но прошло еще три тысячи лет, и если ко мне еще кто-нибудь придет и притащит вот такую глыбу… вот такую, Пронякин… и скажет: "Бегите, там пошла руда", - я уже не побегу. Я, наверное, запущу в него графином.
Пронякин стоял, тяжело наклонив голову, сминая и разминая в руках кепку. Он чувствовал себя так, точно его уличили во лжи. Он хотел предложить Хомякову поехать с ним сейчас в карьер и боялся, что тот поднимет его на смех.
- Так что я не побегу, - повторил Хомяков. - Если бы ты мне еще машину привез, ну, тут уж не захочешь, а побежишь… Ох, черт, а сердчишко-то все-таки екает. Напугал ты меня. Ну, ладно, Пронякин, я тебя приветствую. Извини, ради Бога, зашились мы тут совсем с этой бюрократией.
- А все ж таки… - сказал Пронякин.