– Животное, – ответил ему Шацкий и пересел к дивану.
Ларио любовно смотрел на него.
– Говори, что ты наделал…
Перебиваемый Шацким, Ларио смущенно, скороговоркой рассказал Карташеву запутанную историю своего изгнания.
– Понимаешь… паршивый капитанишка, то есть черт знает что с этой бедной нянюшкой сделал… А тут как раз я дрызнул…
– Нет, постой, как дрызнул?
Ларио пустил свое "го-го-го".
– Ну, понимаешь, уехали они в театр… ну, дети там спать легли, а Шурка… пришла, значит…
– В семейный дом?
Ларио покоробил вопрос Карташева.
– В этот самый семейный дом и в эту самую даже, можно сказать, спальню…
– Ну, ну, дальше, – перебил Шацкий.
– Что ж дальше? За пивом послали… угостили кухарку: женщина бегала, – она и рассказала нам все. Пошли к няньке: сидит в кухне и плачет. Верно? – спрашиваем. Верно. Шурка говорит: "Ну, так я ему, подлецу, все глаза выцарапаю". Ну, а я говорю: "Врешь, я ему выцарапаю, уж коли так". Ну, еще дрызнули… Выпроводил я Шурку, а то ведь действительно, думаю, скандал сделает…
– А сам убить хотел, – перебил Шацкий.
– И убил бы подлеца! – вспыхнул вдруг Ларио.
Карташев с недоверием и страхом смотрел на загоревшиеся глаза Ларио.
– Он и сейчас его убил бы, – проговорил Шацкий, – а что было неделю тому назад.
– Убил бы, убил, Миша…
– У, животное! Вот с этаким в одной комнате и живи. Ты и меня убьешь когда-нибудь?
– Тебя за что убивать, – равнодушно ответил Ларио.
– Ну, что ж дальше было? – перебил Карташев.
– Ну, вот, Шурка ушла, а я думаю: выпью еще пива, может, засну. Не тут-то было… пятнадцать бутылок выпил: не пьян, спать не хочу, а во мне вот все так и дрожит – убить его, подлеца, и конец… дух захватывает, и свет не мил, если не убью. Пошел на кухню, говорю: "А что, у вас кухонный нож каков?" – "Вам зачем?" – спрашивает кухарка. "Свинью зарезать". Взял нож, попробовал, говорю: "Годится…" Да этак на кухарку и посмотрел. Та так сразу и побелела: по-ня-ла! Нянюшка в слезы… "Не плачь", спать ее отправил к детям, взял нож и хожу себе перед лестницей, жду, когда приедут они из театра… Похожу, похожу, выпью пива и опять на часы…
Ларио перебил сам себя и своим обыкновенным добродушным голосом сказал:
– Черт его знает, совсем ошалел и убил бы, если б не случай!
– Хороший случай, – фыркнул пренебрежительно Шацкий.
– Какой случай?
– Думаю: дай я пойду и поцелую в лоб невинную честную, опороченную девушку… И пошел в детскую… Пошел в детскую, лежит она в кроватке… Невинные младенцы кругом… Мой ученик… пять образков над его кроваткой… Ну, подошел я к бедной девочке; вижу, – притворяется, что спит, а сама дрожит. Наклонился я, этакий братский поцелуй ей в лоб…
– Глава пятая: поцелуй разбойника, – вставил Шацкий.
– Врешь, Миша: чистый, святой поцелуй… Она плачет… сам плачу… жалко… Девочка совсем ведь еще… В это время кухарка и успела, подлая, сбегать к дворнику… Вышел я опять на свой пост, заглянул я в кухню: сидит. Я говорю ей: "Ты не бойся!" Она говорит: "Да мне что ж бояться, когда душенька моя ни в чем не повинна". – "Верно", – говорю. "Да вы бы, говорит, сударь, тоже бы оставили это дело". – "Ну, нет, говорю, за такие советы ответить можешь и ты, потому что я и пьян, может быть, и сам не знаю, что могу сделать". Замолчала, как в рот воды набрала, и не смотрит. Постоял я и ушел. Тут вот немножко уже не помню. Помню, какой-то разговор с ней на лестнице был. Вдруг звонок… смотрю: дверь внизу отворяется… один городовой, другой, пристав… а сзади капитанишка с женой. Пристав уговаривать меня начал, а я кричу ему: "Кто подойдет – убью!" Вдруг сзади, чувствую, схватило меня несколько человек, спереди городовые подоспели, пристав на меня… отняли нож… барыня подскочила да за волосы меня, а сама визжит благим матом. Отцепили ее, а капитанишка, белый как стена, – знает, мерзавец, в чем дело, – урезонивает ее: брось, брось! Ну, тут я не выдержал и говорю: "Сударыня, вот вы все о чертях беспокоитесь, а не видите, что с чертом живете". Он как заерзает: "Ведите его в участок, ведите в участок". – "В участок я, говорю, пойду, а вы все-таки, господин, – подлец, с нянюшкой вашей подлость сделали". Мадам: "Ах!" А он кричит ей: "Да не верь же ты ему, видишь – сумасшедший".
– Ну?
– Ну, го-го-го. Я ему этаким дьяволом расхохотался в глаза. А тут меня тащить стали…
– На другой день, – перебил его Шацкий, – сплю я, стучат в дверь: полицейский. "Господина Ларио знаете?" – "Знаю!" – "Сидит за покушение на убийство в Василеостровской части". Поехали, сидит. "Можете удостоверить личность этого господина?" – "Могу". – "Можете взять на поруки?" – "Могу…" – "Извольте". И вот… как видишь… привез его. "Я, говорит, все-таки паршивого капитанишку убью". Что ж мне с ним делать? Раздевайся…
Ларио, прищурившись, смеялся.
– Теперь вот он смеется, а неделю тому назад… И главное – на вид бык, а нервы, как у бабы… Познакомился я и с капитаном и с женой – очень милые люди. Ездил вещи этого подлеца брать.
– А что ж жена, по-прежнему, осталась с мужем? – спросил Карташев.
– Конечно.
– И нянька там?
– И нянька. Капитан расхваливает и его, одно, говорит, несчастье: сумасшедший. Ну, и я, конечно: "Да, да, сумасшедший". Очень, очень приличное семейство. Отказались от обвинения: сам капитан уладил в полиции все дело. Ну, вот…
Шацкий отбросил руку по направлению Ларио.
Ларио в это время, пригнувшись, перебирался с дивана на кресло и оттуда на кровать. Добравшись до кровати, он свернулся в клубочек и сказал:
– Хорошо, Миша.
– Шурочку бы еще?
– Что ж, не мешало бы.
– Что наконец выйдет из этого господина? – спросил Шацкий.
– Дурак ты, Миша, – ответил равнодушно Ларио, – ничего не выйдет…
– И как же тебя опять рекомендовать?
– Порекомендуй меня, Миша, к честным людям в ничего не бойся…
– К Марцынкевичу тебя только и рекомендовать.
– С удовольствием, Миша.
Ларио стал вертеться и рычать.
– То есть зверь, а не человек.
– Го-го-го!
– Нет, этот человек… и катар… и экзамены… все это убьет меня…
– Опять животик заболел, Миша? Не падай духом: все перемелется, мука будет…
Шацкий положил голову на руку в смотрел опять уныло и расстроенно в пол.
– Зачем ты в самом деле отравляешь себя, – сказал Карташев, – ешь колбасу?..
– Что ж мне есть больше? – капризно, с детским раздражением спросил Шацкий, – и на колбасу нет денег.
– А твои экзамены как?
– Что ж экзамены? Я и сам не знаю, как их в этой обстановке выдерживаю.
– А ты, Ларио, не держишь совсем?
– Совсем… – Он поднялся с кровати и вдруг закипятился. – Странно даже задавать такие вопросы: что ж я, в подштанниках, что ли, пойду их держать? Он же заложил все.
– Я виноват…
– Тебя никто не винит, но факт… лекций нет, одежи нет, жрать нечего… – Ларио опять лег, повернулся к стене и добавил: – И самое лучшее, если ничего нельзя переделать, нечего и сил тратить: спокойной ночи.
Немного погодя по ровному дыханию Ларио ясно было, что он действительно заснул.
В окно смотрели какие-то однообразные, серые, унылые, точно преждевременные сумерки.
– Пора домой, – тихо сказал Карташев, нарушая молчание.
Шацкий поднял голову.
– Ну что ж, едем, – устало ответил он, – если крест и альбом даешь… Завтра опять экзамен: на всю ночь засяду.
– Ну, однако, ты совсем так сорвешь себя.
Шацкий фыркнул.
– Не в этом счастье, мой друг… Пожалуй, салоп лучше надеть…
Он ушел в кухню и возвратился в салопе горничной.
Грусть его маленького больного лица еще сильнее подчеркивалась его комичной, высокой фигурой в женском пальто.
Карташеву хотелось сострить, но он не решился.
– Идем, – позвал Шацкий.
Они молча спустились на улицу.
Проходя мимо освещенного подъезда главной лестницы того дома, где жили Шацкий и Ларио, Шацкий остановился перед стоявшим у подъезда швейцаром.
– Ну что? – спросил он швейцара.
– Не говорил еще. Да уж не беспокойтесь, – что можно будет, сделаем, – ответил швейцар.
– Вы уж, пожалуйста…
– В чем дело? – спросил Карташев, когда они отошли.
– Дельце одно… Петьку, подлеца, пристраиваю. Одно семейство за границу собирается, – вот я и хочу Петьку с ними послать.
– Как же ты его пристроишь?
– А вот через швейцара… Очень милый человек… познакомился с ним и узнал…
– Как же это ты познакомился с ним?
– Мой друг, что ты допрос снимаешь? – быстро ответил Шацкий, – знаешь, и деньги есть. Этот Ларио… он меня окончательно убивает… А если бы еще знал, что я продаю его вещи… Ведь все наново покупать придется: какой это процент? И на него же идет…
– Отчего же ты продаешь?
– Да потому, что в кассе мало дают… Я и свои все вещи продал.
– Главное, и я ничего не имею… Может быть, впрочем, я буду скоро иметь…
И Карташев рассказал о своем писании и о своей снесенной в редакцию рукописи.
– Все деньги тебе…
– Merci, – улыбнулся Шацкий.
– Ты не шути, Миша, а вдруг…
– Крест золотой?
– Да, с эмалью.
– Едем…
Приятели наняли извозчика и поехали.
– Об деньгах и думать даже не стоит, – говорил на извозчике Карташев, – все ведь это такие глупости…
– Ну, нет, мой друг, именно без денег все глупости…
Между приятелями завязалась беседа, что называется, по душе.