* * *
Однажды Закир провожал Рену домой, настроение у него было крайне подавленное, что в последнее время часто и беспричинно, вернее, без видимой причины случалось с ним. Она искоса наблюдала за ним, молчала, ища каких-нибудь добрых, ласковых слов, таких, которые были бы необходимы ему именно в эту минуту, но боялась, что он разозлится, будет трунить над ней, обратит все со злости в пошлую шутку, или же, что еще хуже, как уже не раз бывало, бросит ей сердито, что не нуждается в ее жалости и участии. И она молчала, мучаясь сознанием того, что ему плохо, а она рядом и не может помочь. Конечно, ничего страшного, успокаивала она себя, просто у него временно плохое настроение, хандра, но в то же время это ведь было у него, это плохое настроение, а потому в ней оно, увеличенное сознанием собственной беспомощности и любви к нему, ощущалось чуть ля не как горе. И оно, это горе, жгло ее, жгло, как солнечные лучи, проходя через увеличительное стекло и нарастив свою мощь, прожигают насквозь бумагу. Он чувствовал, что она тоже ощущает какой-то дискомфорт, и знал, что это из-за него она невесела, и успел взять себя в руки до того, как они подошли к ее дому. Он через силу улыбнулся.
- Иди, - сказал он, стараясь придать своему голосу как можно больше нежности. - Иди, а то дома отшлепают.
- В угол поставят, - прибавила она, поцеловала его, и он постоял в ее подъезде, пока не услышал, как захлопнулась дверь наверху, на третьем этаже.
Возвращаясь домой, он пошел через приморский бульвар, хотя для этого Закиру понадобилось сделать большой крюк. Очень хотелось именно сейчас, в таком угнетенном состоянии выйти из городских улочек на простор бульвара, увидеть море. Бульвар был покрыт ровным тонким слоем снега, который, судя по погоде, к завтрашнему дню должен был растаять и, как обычно в Баку бывает, превратиться в слякоть и грязь. От черной воды под нижним ярусом приморского парка шел запах нефти. Уже давно стемнело, и на бульваре, на высоких, изогнутых столбах горели фонари, бросая на снег желтые пятна в форме огромных капель. Снег нетронутый, невесомый искрился под светом фонаря, возле которого стоял Закир. Снег под желтой каплей фонаря был невыносимо заманчивым, притягательным, хотелось повалиться на него. Закир оглянулся - прохожих почти не было, но рядом в ресторане сидели люди, впрочем, они не могли увидеть из ярко освещенного ресторана-стекляшки того, что происходит вне его стен, на бульваре. Подождав, пока прошли вдруг откуда-то появившиеся старик с собакой, не спеша прогуливавшиеся по аллее парка, Закир пригнулся и упал боком на снег, повернулся на спину, глубоко вдохнул морозный воздух и, засунув руки глубоко в карманы, стал рассматривать звездное небо над собой… Мысли его были путаны, сбивчивы, он не хотел останавливаться на какой-нибудь из них, еще не полностью прошло подавленное состояние, но крупные звезды, примерзшие к черноте неба, понемногу умиротворяюще действовали на него, рассеивая хандру; так он лежал некоторое время, ни о чем конкретном не думая, с мыслями, похожими на стремительно пробегавших солнечных зайчиков по стенам пустой, прохладной комнаты. Он уже собирался вставать, когда над ним чей-то низкий голос наигранно-участливо произнес:
- Простудишься, Закир.
И тут же послышался другой голос, на более высоких нотах, чуть, казалось бы, взволнованный.
- Подумать только - сын такого отца и валяется на улице! - проговорил этот голос.
Закир повернул голову и глянул на троих - парней, чуть склонившихся к нему.
- Это он загорает, - сострил третий и приглушенно засмеялся. - Хе-хе-хе…
Закир сразу узнал Акифа, которого все привыкли называть по кличке Чинар из-за его длинного роста. Двух других ребят, стоявших рядом с Чинаром, он не знал.
- Вставай, Закир, - бесцветным голосом произнес Чинар.
Закир продолжал лежать, будто не к нему относились слова.
- Вставай, Закир, - повторил Чинар. - Поговорить надо.
- Чинар, дай-ка я его… - засопел один из приятелей Чинара.
- Не надо, - остановил тот своего товарища. - Он парень смышленый, знает что к чему, сам сейчас встанет… Вставай, Закир, слышишь, - прибавил он требовательно.
В это время из ресторана, громко разговаривая, вышли двое мужчин с двумя женщинами, и так как лежавший под светом фонаря Закир и Чинар с товарищами, стоящие над ним, сразу привлекали внимание, то женщины, заметив всю эту группу, тут же разом завизжали:
- Убили!
- Человека убили!..
И бросились обратно в ресторан. Мужчины в растерянности топтались на месте, не зная, что предпринять: зайти обратно в ресторан - смешно и глупо, подойти к этим типам - страшновато; и потому они мялись и топтались на одном месте. И, конечно, пока они топтались, Чинара с товарищами как ветром сдуло, тем более что из ресторана выходила толпа человек в двадцать мужчин во главе с каким-то опухшим, пузатым, слишком уж не милицейского вида милиционером обычным ресторанным приживальщиком.
Они окружили Закира, который уже поднялся и отряхивал снег с пальто.
- В чем дело? - зло спросил милиционер. Он, видимо, уже заранее был зол на Закира только за то, что тот оторвал его от теплого угла в ресторане, потревожил и испортил аппетит, с которым он в третий раз за вечер собирался поужинать.
- Он лежал… Он лежал!.. - затараторили обе женщины, выходившие из ресторана. - Он лежал, а они стояли… Вот! Стояли над ним.
- Почему ты лежал? Они ударили тебя? Кто они такие? Твои дружки? - забросал милиционер Закира вопросами.
- Нет, - сказал Закир.
- Что - нет? Не дружки, что ли? - спросил милиционер.
- Все нет, - ответил Закир. - И не дружки, и не ударили.
- Толкнули? - спросил кто-то из толпы.
- Может, ему плохо стало? - предположил кто-то.
- Нет, - сказал Закир.
- А что же? - спросил милиционер.
- Да ничего… Сам лег, - признался Закир. В толпе рассмеялись. Некоторые осуждающе качали головами.
- Столько людей потревожил своей глупой шуткой, - с досадой произнесли из толпы. - Хулиган!
Тут пузатый милиционер вспомнил, что в первую очередь этот парень своей глупой шуткой потревожил его, предвкушавшего, как всегда, дармовой ужин, и взвился, решив наказать сопляка.
- Ну-ка! - взбодрился он. - Пойдем со мной! В милиции покажут, как "сам лег"… Товарищи, расходитесь! - обратился он к толпе командным голосом, так, будто толпа была собрана по его велению, и теперь он их распускал.
Милиционер, крепко схватив, вывернул руку Закиру, чтобы он не мог убежать, и повел по темной аллее бульвара, очевидно, к отделению милиции. Их провожал одобрительный гул расходящейся толпы.
- Вроде нормальный парнишка, - вдруг заговорил по дороге милиционер, - вот пальто на тебе такое модное, дорогое… Одет с иголочки… Наверно, из хорошей семьи, из обеспеченной, а?..
- Не жалуюсь, - с виду равнодушно, но внутренне насторожившись, ответил уклончиво Закир. - А что?
- А то, что если ты из хорошей, обеспеченной семьи, то и вести себя надо нормально, не огорчать родителей, понял? - назидательно произнес милиционер, стараясь подпустить в голос неподобающую ему по возрасту относительно Закира отеческую тревогу. - А ты что делаешь? Ты думаешь, обрадуется твой отец, когда мы его вызовем в милицию, что сын его на улице творит черт знает что?
- А что я такого натворил? - спросил, стараясь подавить поднимающееся в душе волнение, Закир. - Ведете в милицию, а не говорите, в чем моя вина. Я же должен знать, а то так, знаете, тридцать седьмым годом попахивает… Это только тогда брали людей, не объясняя причины ареста…
- О! Ты, оказывается, какой шустрый! - сказал милиционер. - Ничего, в милиции тебе все растолкуют. Вызовут отца, обрадуют. А отец твой кто?
- Как то есть кто? - притворился непонимающим Закир. - Человек.
- Понимаю, что человек. А кто, чем занимается, где работает?
- А-а… Вот вы что имеете в виду, - Закир решил немного разыграть этого хитрого дурака милиционера, каковым он ему показался сразу, решил сыграть перед ним простачка, позабавиться, пока они не оказались в отделении, и он сказал первое, что пришло в голову: - Отец у меня цеховщик, начальник цеха… Левую продукцию изготовляет…
- Понятно, - сказал милиционер, и глаза его холодно блеснули, когда он с ног до головы изучающе оглядел Закира.
Они прошли еще несколько шагов, и милиционер остановил Закира, не ослабляя своей мертвой хватки, которой вцепился парню в руку, даже наоборот, усилив ее, он внятно произнес:
- Вот эту штуку, - сказал милиционер, не сводя взгляда с Закира, полез в карман и достал, сунул Закиру под нос завернутый в клочок газеты темно-серый пластилинообразный орешек, что Закир сразу распознал. - Вот эту штуку, - повторил, стараясь придать своему голосу больше весомости, милиционер, - я нашел в твоем кармане. Ты знаешь, что это такое?
Закир молча покачал головой.
- Тогда я тебе скажу - это анаша. Наркотик, правда, не очень сильный, но вполне такой, чтобы мальчишки вроде тебя могли пристраститься к нему и потом долго считались бы наркоманами и стояли бы у нас на учете, пока их не поймают с поличным. Что я и сделал в данном случае.
Закир до сих пор только слышал о подобных проделках отдельных блюстителей порядка, а теперь вот довелось самому столкнуться с аналогичным случаем. Надо было что-то отвечать, они по-прежнему стояли посреди темной безлюдной аллеи бульвара, милиционер по-прежнему не ослаблял своей бульдожьей хватки, вцепившись в руку Закира, выжидая, как на это среагирует Закир.
- И что же вы предлагаете? - спросил после паузы Закир.