Школа недалеко от нашего дома, но папа иногда, если мы вместе выходим, подбрасывает меня на своей персональной "Волге". К полудню у школы собирается хулиганье - взрослые ребята, бездельники, пижоны, картежники. Все за редким исключением - наркоманы. Не знаю, почему они облюбовали именно нашу школу? Может, потому, что она в тихом районе, на такой спокойной, тенистой улице?.. Время от времени в безлюдном переулке за нашей школой вспыхивают драки. Когда в подобной драке участвуют больше пяти-шести человек и проходит она шумно, из своего отделения неподалеку вылезает участковый уполномоченный. Он следит за дерущимися, которые при виде его и не думают прекращать драку, и ожидает подмогу, которую уже вызвал. Скоро подъезжает милицейский желтый "газик", дерущиеся разбегаются, но, как правило, одного-двух милиционеры все же ловят, вталкивают их в зарешеченную машину и увозят учить уму-разуму. После этого убежавшие постепенно стягиваются к школе и как ни в чем не бывало начинают обсуждать происшедшее. Есть среди них особо выдающиеся драчуны, прогремевшие во многих районах города среди своих братцев-кроликов, "блатных". Особо в почете блатные из крепости Ичери-Шехер, нагорных и хребтовых улиц, из квартала горских евреев и проч. Утром тоже возле школы околачивались бездельники блатные, но их было мало. Они время от времени громко зевали и провожали сонными бараньими взглядами девочек-старшеклассниц, входивших в школу.
От того, что блатные так облюбовали нашу школу, почти среди всех ребят от седьмого до десятого класса вошло в моду подражать им, делать, как они, делать вместе с ними и так далее… Блатные подавляли их, то есть нас - ведь я тоже из их числа - своим авторитетом. И вполне было естественно, что среди учеников были претенденты на места этих хулиганов, вернее, на места рядом с ними. К таким претендентам, как я полагал, относился и я. Я не спеша, вразвалку, как говорится, небрежно, как и полагается блатному, на чье место я выдвигал свою кандидатуру, подошел к ребятам на углу школы, поздоровался со всеми за руку, взял у одного по кличке Заяц папиросу, закурил и, пряча ее в кулаке от проходящих мимо учителей, стал потягивать.
- А я ему как врежу - гюп! - без видимой охоты, лениво рассказывал Фархад, который почему-то (он, видимо, и сам не знал, почему) носил нелепое, но намертво прилипшее к нему прозвище Пласткожа Ахмедага. - А он, - продолжал Пласткожа, - в рот ему компот, так и упал как убитый. Я даже испугался - а что, если убил… Э-э… А они стали тогда наседать на меня… Сейчас, говорят, тебе кишки выпустим… Испугался… Все-таки чужой район… Э-э… Трое их было. Раскрыли ножи… Тупичок такой… глухой, поздно уже было, и на улице - никого… Э-э… В общем, хана мне, думаю… Но цепочка выручила. - Пласткожа вытащил из кармана свернутую велосипедную цепь, на конец которой был припаян металлический шарик величиной чуть больше грецкого ореха. Он, довольно ухмыляясь, подбросил цепь на ладони. - Так их разбросал с их погаными перышками - не скоро очухаются…
Остальные с сонными, равнодушными рожами слушали.
- Где это было? - спросил я, не потому, что мне на самом деле интересно было узнать, а чтобы сказать что-нибудь и считаться равноправным участником столь глубокомысленной беседы.
- В Ясамалах, - ответил Пласткожа. И замолчал. Видно, выговорился.
Мы стояли и молча курили. В школе прозвенел звонок.
- Да-а, - протянул Заяц. - В Ясамалы лучше не соваться - вмиг выпотрошат. Вот раз помню…
- Опять трепаться будешь? - насмешливо перебил его Ариф.
- Сам ты трепло!
- Закир, иди в класс!
Это наша классная руководительница высунулась из окна. Позорит перед ребятами. Сказать бы ей сейчас пару ласковых… Знает ведь, что скоро приду, так нет, нужно лишний раз осрамить, унизить человека, что я - школьник и не ровня им…
- Иди, иди, - сочувственно говорят ребята.
Я прощаюсь с ними до конца уроков и вхожу в школу.
В школе, впрочем, тоже интересно, как говорят блатные, не погано живется, потому что есть у нас девочка Наргиз, которая мне очень нравится и с которой я сижу за одной партой. У нее белое лицо с веснушками, и по любому поводу она легко краснеет, красивые, очень живые, нет, как это сказать… очень… а! интенсивные глаза, множество мелких родинок на шее и руках. Кожа у нее удивительно как хороша. Трогал, знаю, вообще дотрагиваться до нее, ее рук, плеч - одно удовольствие, уж можете мне поверить… В нее в школе многие влюблены, и ей это нравится. Нравится быть в центре внимания, нравится, когда по ней сохнут. Во всяком случае, стоит ей заметить, что кто-то из ее воздыхателей охладел к предмету своей любви, как тут же все внимание и все старательно излучаемое женское кокетство обрушиваются на непостоянного обожателя, который первое время только глазами хлопает, раскрыв клюв от неожиданно привалившего счастья, и, конечно же, вскоре становится в первых рядах приближенных к ее дражайшей особе, но тут его блаженство и кончается, внимание и кокетство перестают обрушиваться на него в силу исчезнувшей необходимости, а бедный, одураченный обожатель все еще по инерции продолжает ловить раскрытым клювом растаявшее, призрачное счастье.
Я вхожу в класс, намеренно не извиняясь за опоздание, и сажусь на свое место рядом с Наргиз. Любовь Васильевна провожает меня сердитым, но в то же время каким-то заискивающим взглядом. То, что она заискивает передо мной, я мог бы и не читать в ее взгляде, достаточно того, что она не делает мне замечаний по поводу моего опоздания.
- Явился, бездельник, - говорит мне шепотом Наргиз и краснеет, видимо, за тот недопустимо материнский тон, который она со мной взяла. После того как окончился неудачей наш совместный просмотр фильма по видяшке, она почему-то стала серьезнее и даже как-то нежнее, что ли, - не придумаю другого слова, чтобы точнее назвать это, - относиться ко мне. Может, думает, что подвела меня тогда, лажнула перед приятелем - вот, мол, какую недотрогу привел, даже фильм ей не покажи - и я обиделся? Чудачка…