Рита. Да.
Таня. Все равно хочу к бабушке.
- Успокойся, лягушка-путешественница! Думаешь, я не хочу?
Рита. Через неделю пенсия, что-нибудь сообразим. У мамы моей займем. Завтра закажу билет до Воронежа.
"Ты все можешь, если видишь, что я очень хочу. Будешь голодать, мерзнуть, ходить в лохмотьях… Имею ли я право принимать эти жертвы? Нас теперь не двое, а трое…"
Помню, как в трудный период, почти четыре года назад, когда московское издательство вернуло назад рукопись повести "Всем смертям назло…", когда рухнула надежда и вновь подступило отчаянье, мы уехали в деревню. Рита просто силой увезла меня туда. Я ходил по степи, по полям, которые когда-то сам пахал, засевал хлебом, где изнывал от жары, мок в проливные дожди и мерз в лютую стужу. Я ступал по земле, на которой родился, от которой набрался сил и потом ушел в иную жизнь. Ходил и чувствовал, как обретаю покой и уверенность в себе. Мне хотелось быть сильным к стойким, как эта земля, густой добринский чернозем, земля моих дедов и прадедов. "Нет, не все кончено. Я буду писатьЬ
А судьба (вернее сказать, брат Евгений) свела меня с корреспондентом добринской районной газеты Липецкой области Леонидом Сергеевичем Соловьевым.
Давно, еще до того как я начал писать свой рассказ о Рите, мне удалось написать и опубликовать несколько критических статеек о вышедших в свет в ту пору книгах различных авторов. Это были скорее аннотации, иногда попытка осмыслить проблемы и жизнь, затрагиваемые в произведениях. Одна из этих статей, опубликованная в московском журнале "В мире книг", попала на глаза сельскому корреспонденту, поэту, выпускнику Литературного института имени Горького Леониду Соловьеву. Он запомнил ее, потому что та статья касалась его однокурсницы.
- А стихами или прозой не балуешься? - спросил он при знакомстве.
- Нет, - ответил я и опустил глаза.
- Ну, если что появится, давай нам, посмотрим, поддержим…
- Чего ты стесняешься! - рубанул Женя. - Он парень свой. Ты же говорил, что пишешь.
- Нет. Кроме критических статей, ничего, - твердо ответил я.
Пуганая ворона куста боится. Стал бояться и я официальных печатных органов. Знакомство наше с Соловьевым продолжалось и переходило в дружбу. Мягкий, добрый человек, с тихой застенчивой улыбкой, он вызывал уважение и располагал к себе. К нему-то и попал тот, уцелевший от огня, зубописный вариант повести "Всем смертям назло…". Три дня, пока она читалась, я убегал с утра в степь и мотался там как угорелый, то кляня себя, то успокаивая. А Леонид Сергеевич как ни в чем не бывало явился в воскресенье, смахнул дорожную пыль с рубашки и медленно протянул:
- Так вот что… печатать будем твою повесть…
- Как?
- Из номера в номер, с продолжением. Всю повесть… Вот так, товарищ критик…
- А читать станут?..
- Кто?..
- Читатели.
- Я думаю, да. Ты должен лучше меня их знать, они твои земляки. Ты же вырос среди них.
- Вы знаете, Леонид Сергеевич… - И я рассказал ему о том, что уже посылал эту вещь в издательство, и о том, что получил письмо, и что лучшие варианты повести сжег вместе с той, первой, разгромной рецензией.
- Печатать твою повесть мы будем немедленно, - сказал Соловьев. - И знаешь, Слава, ты идешь в литературу, это сложный и трудный мир, там тебя ждет больше шишек, чем роз. В любой сфере человеческой деятельности много прилипал, людей около дела. В литературе их больше, чем где бы то ни было. Вероятно, к одному из них и попала твоя рукопись.
То были после кризиса счастливые дни. На редакционном "газике", который водил мой брат Евгений, мы целыми днями кружили по полям, фермам, садам, колхозам и совхозам. Разговаривали с доярками, трактористами. Меня узнавали земляки, кто по дальнему родству, кто по фотографии, напечатанной в районной газете вместе с первой главой повести. И не узнать было просто трудно: уж очень заметна отметка!
Однажды пыльные проселочные дороги моей родной Добринки завели нас в отдаленный полевой стан колхоза имени Фрунзе. Знойно припекало солнце, горизонт был залит густым переливающимся маревом, стадо коров тесной кучей толпилось в желтой воде мелкого болотца, под низким деревянным навесом на белых молочных флягах, вверх дном опрокинутых ведрах, на низеньких скамейках широким кругом сидели доярки. В центре круга, прямо на земле, лежал маленький дочерна загоревший человек в синей майке и громким голосом вслух читал газету. Мы оставили за стадом "газик" и подошли незамеченными. Я прислушался и замер.
- "Сергей встает, делает несколько шагов вперед и падает лицом вниз в жидкую, холодную грязь.
- Надо встать, встать, встать… - командует он и не слушается собственных команд. - Ток выключен. Кабель еще горит.
Сергей поднимается на коленях, проползает несколько метров и падает мокрым телом на голубую змею огня…"
Где-то в синеве, над самой моей головой, колокольчиком зазвенел жаворонок. Чуть в стороне от меня пронзительно трещит кузнечик, вдали мычит корова, и где-то рядом невидимый свистит суслик. Сердце сжалось и поднялось вверх, к горлу. Заставляю себя слушать звуки степи, но от голоса нет спасения.
- "Его нашли проходчики. Он лежал на кабеле метрах в десяти от трансформаторной камеры, тихо стонал и просил пить. Глаза Сергея были широко раскрыты и удивленно смотрели вверх. На правой ноге горел резиновый…"
А жаворонок звенит, и к нему никак не может подстроиться кузнечик. Моя земляки читали третью главу из повести "Всем смертям назло…", впервые опубликованную в моей родной районной газете "Заря коммунизма", за пять лет до того, как она попала на страницы журнала "Юность". Так я впервые увидел глаза своих читателей и до ноющей боли в груди понял: надо писать, надо перерабатывать, улучшить повесть и добиваться ее публикации. Но до журнала "Юность" мне еще предстояло пройти долгую и нелегкую дорогу.
"Поздравляю с новосельем! Добрый день, дорогие Владислав Андреевич, Маргарита Петровна, Танечка!
Большое спасибо за письмо. Оно вновь взбудоражило мой класс. Завтра ждите огромное письмо - пакет с детскими исповедями. Мы с каждым днем все больше проникаемся к вам огромным уважением. Теперь вы наш, вошли в плоть и кровь моих детишек. Говорят о вас постоянно, следят за печатью. Все статьи о вас, о вашей повести сохраняем. Это богатый материал для воспитателя. Теперь для ребят литература не что-то далекое, где писатели пописывают, а читатели почитывают. Какие успехи произошли с моим классом - вашими подшефными, они и сами напишут. Я классом довольна и этим очень обязана вам, нашей переписке с вами. Они даже ревнуют вас по-детски. Недавно читали в "Литературной газете" подборку писем к вам, так они говорят: "Ну, теперь Владиславу Андреевичу не до нас. Вон сколько ему пишут! И кто пишет - моряки!" Ждем вас в Москве и опять приглашаем к себе в школу. Сообщите нам о приезде, встретим, все сделаем, будете нашими родными, долгожданными гостями. В нашей школе уже нет ни одного умеющего читать ученика, кто бы не прочитал вашу повесть. Немного о себе. Я закончила о вас и вашей повести курсовую, дипломную работу по советской литературе. Работа одобрена и представлена к защите. На этой неделе вступаю в партию.
Москва, школа № 335. Яковлева".
"Здравствуйте, дорогой товарищ Титов!
Наверное, вас уже не удивишь никаким письмом. И верю, в том потоке писем, который хлынул к вам, нет ни одного пустого, холодного, чужого, незаинтересованного.
Я учительница русского языка и литературы в одной из школ Нижнего Тагила. Нынче работаю в пятом и двух десятых классах. Учитель обыкновенный, не "маяк". Литературу люблю и стараюсь привить это же чувство своим ученикам. Не всегда это удается. Дети нынче избалованы различными путями познания истины и информации. Это и хорошо и плохо. Например, посидит человек у телевизора до глубокой ночи, а на другой день приходит сонный, невыспавшийся и, что еще хуже, с неприготовленными уроками. А все увеличивающееся количество клубов ("Ровесник", "Товарищ", "Глобус" и т. д.), кинотеатры и театры! И все это надо посетить, везде успеть. А уроки? Не подумайте, что я против!
Я сама посылаю своего сына-девятиклассника послушать стихи, лекции, посмотреть новый фильм, сходить в туристический поход, записаться в лыжную секцию. Все это нужно. Но становится больно, когда в конце недели приходится выставлять в дневники двойки. Вот и с сыном у меня не всегда ладно. Ленится!
Много времени тратит на сборы, не прочь поссориться с сестрой (она в пятом классе). Сама я работаю в две смены. С утра бегу к пятиклассникам, а к вечеру - к десятиклассникам. Между сменами и планы составить надо, и тетради проверить, а там и обед приготовить. Все эти трудности ерунда, ведь служишь людям, да каким! Детям!
Но… Большое, страшное "но"… Дома-то вот и теряешь все то, чем заряжают меня мои девчонки и мальчишки. Собственно, это и есть то, ради чего я решила написать вам письмо. Даже страшно об этом писать вам, столько пережившему, через столько прошедшему. Но это меня и восхищает и придает смелости. О вас я и читала своим ребятам, все мы смотрели по телевизору спектакль Свердловской студии по вашей повести. И после спектакля выступал один из его создателей, побывавший у нас в гостях. Много восхищения и теплоты было в его рассказе. Одним словом, что делали бы мы, воспитатели, не будь у нас таких замечательных помощников, как писатели и их герои. К несчастью человечества, герои чаще всего гибнут. Таковы уж условия, в которых у человека проявляются лучшие его качества.