Мы вошли в чистенькую горницу. Казачка побежала ставить самовар, а я осмотрелся вокруг. Казачьи гостиницы - жилое помещение самих хозяев. Две-три выбеленные комнатки с кроватями и деревянными лежанками, кривое зеркальце, комод, а по стенам фотографии, усиженные мухами. Ставни закрыты, и в комнате душистый холодок. Изредка забредет курица, клюнет раза два крашеный пол и неуклюже выпорхнет за дверь.
Мой спутник развязал мешок и стал вынимать оттуда разные припасы. Все было завернуто в чистенькую бумагу и распределялось по тарелкам. У него оказались консервы, огурцы, жареный барашек, варенье и сыр. Я заказал себе яиц и молока. Наш рыжий возница давно уже выпряг лошадей, похлебал щей и спал на бурке под телегой. Мы "почаевали" с Мартиросом и вышли на крылечко покурить. Я стал расспрашивать его о Фёрстере.
- Знаем, - ответил купец, - хороший господин. У нас товар забирает на всю больницу. Большой барин. Хозяйка у него - наша армянка. И дочка есть, красавец-девушка.
- А больных у него в санатории много?
- Сейчас полно. Автомобиль ходил каждые три дня в Нагаевку и назад. Теперь коляска ходит, автомобиль реквизировали. А ты что, лечиться будешь?
Я объяснил ему, кто я такой. Тогда Мартирос стал разговорчивей. Он сообщил мне, что знал, о порядках санаторской жизни, о характере моего будущего патрона, о красоте Ичхора.
После полудня мы снова двинулись в путь. Перед нами проплывали необозримые степи, уже сухие от жары, наполненные звоном кузнечиков. Едешь час и другой, а впереди ни жилья, ни клочка обработанной земли. Редко-редко проскрипит на волах старик осетин или протрусит рысцой кабардинец.
Заночевали мы в городке Буйске, отличавшемся от станиц разве тем, что грязь в нем не сохнет ни в жару, ни в холод. Гостиница "Африка" с бильярдом и граммофоном, где мы остановились на ночь, была переполнена. Нам отвели чуланчик с двумя койками, и не успели мы лечь и задуть свечу, как по степам зашуршали тараканы. Я совсем было задремал под их шелест, но в соседней комнате закашляли, и чей-то сухой и капризный голос произнес:
- Семенов, вы спите?
- Нет, Павел Петрович, - ответил приятный басок.
- Так чего ж вы, черт возьми, замолчали? Рассказывайте дальше.
- Соседей потревожим, Павел Петрович, да и вставать завтра на рассвете…
- Я вам русским языком сказал, что на рассвете не встану. Полагаю, этого с вас достаточно?
- Поздненько до дому будем, если не встанете.
- Ну и пусть поздненько. Да и все равно еще одна ночевка. На чем, бишь, вы остановились? Как этот, как его, Уздимбей, что ли, решился его отыскивать?
- Да. Ну, а Уздимбей, надо ж сказать, лучший наш проводник до самого Сухума. Про него известно, что он и с абреками знается, и очень они его боятся. Ихняя супруга, значит, зовет его…
- Чья супруга?
- Барина, который свалился. Зовет, значит, и говорит: я тебе, Уздимбей, дам три тысячи в руки, а если жив не вернешься, так твоей хозяйке, только достань мне мужа из пропасти. И сама плачет; страшно она плакала, этак часами; мы, бывало, на нее глядя, слез не сдерживали. Уздимбей шапку помял и домой. А у него жена молоденькая и четверо деток. Старший сын, Азамат, уже бегает, шустрый такой мальчишка. Поднял он Азамата на руки да и передал хозяйке. Если, говорит, не вернусь, - вот тебе господин. А вернусь, хату новую построим, обновки куплю, машину с музыкой выпишу, - это он у нашего урядника видел. Только поздним вечером услышал про это наш профессор и зовет его к себе.
- А профессору какое дело?
- Как же, ведь он у них в большом почете. Горцы его обо всех делах спрашивают, и какой он совет даст, так они и поступят.
Мартирос подошел ко мне в темноте и шепнул:
- Слышишь, кто говорит? Фельдшер, должно быть, больного везет. Он хороший старик, завтра познакомлю.
Я отстранил тихонько Мартироса, чтоб не мешал разговору наших соседей. Мне хотелось дослушать про Уздимбея. Приятный басок тем временем продолжал:
- Пришел Уздимбей к профессору, а тот посмотрел на него, да и говорит: "Послушай, друг, один не ходи, а возьми с собой товарища". - "Это почему, коли я лучший ходок?" - "Именно потому и не ходи один". Уздимбей обиделся на него и не захотел больше слушать. Тогда профессор снова стал его просить, чтоб один не ходил, а взял с собой помощника. Но Уздимбей покачал головой, мол - и один справлюсь, а денег делить не хочется. "Ты не деньги, ты славу разделить не хочешь, - говорит ему опять профессор, - но смотри, это штука нелегкая, как бы она тебя не задавила!"
- Скажите, каков сердцевед! - проскрипел сухой голос насмешливо.
- Ему и по занятию своему надлежит сердца ведать, - скромно ответил басок. - Он и ваше изведает, коли вы у него лечиться будете.
- Да не тяните же, чтоб вас!
- На другой день взял Уздимбей веревок, палку и пошел. Место, где барин провалился, у нас называется Чертовым Зубом. Совсем отвесная скала, наверху трезубье, а по бокам две трещины, сажен по двадцати каждая. В такую трещину он и свалился тогда, по следу видно, - где на уступе веревка, а где платок его, портсигар, ну и еще разная мелочь из карманов повывалилась. Уздимбей намотал веревку на камни и, взявшись за нее, полез вниз. Короче говоря, все это он чисто обделал. На самое дно спустился, барина нашел - все кости перебиты, а мясо ровно каша; останки его в мешок, на спину себе увязал да таким манером обратно выполз на свет божий. Сказать это вам легко, а на деле был это действительно подвиг, за который, может, за границей приз бы выдали и фотографию сняли. Пришел он к нам не то чтобы веселый, а даже осуетелый какой-то.
- Осуетелый?
- Ну да, все суетится и суетится. Его поздравляют, горцы высыпали из саклей, отдыхающие к себе зовут и чуть ли не в двадцатый раз просят, чтоб рассказал, как оно произошло. А ему все мало. Ему все кажется, будто никто не дивится. Жене кричит: ты чего не ахаешь? А жена просто рада, на седьмом небе, что жив вернулся, а уж про эту страсть и вспоминать не хочет. От Азамата, от малолетнего, требует к себе удивленья. Барашка зарезал кунакам на шашлык, кинжал свой серебряный самому бедному горцу подарил, и все, чтоб шуму вокруг было больше. И все от величия, захотелось ему величия побольше. Первые три дня горцы пировали, нам тоже было это довольно любопытно, но потом - знаете - ко всему привыкаешь, и стала эта история от нас заслоняться разными другими происшествиями. Ходит Уздимбей по аулу, а уж всяк сидит на своем месте и никакого особенного почтения ему не воздает. Начнет он, бывало, рассказывать, как над пропастью висел, а уж все это знают, и всем это скучно. Кто из вежливости дослушает, - потому что горец - он народ вежливый, - а кто отойдет. Нашлись такие из наших, из служащих, которые уж и посмеивались. Ты, говорят, Уздимбей, за то уж свою мзду получил, ты нам теперь что-нибудь новое покажи. И затосковал Уздимбей, да так, что ни скот не пасет, ни поста не соблюдает, ни намаза не делает. Сидит у себя на пороге, подперев голову, и качается взад-вперед. Дивно ему, что вот он самое великое совершил, о чем никто другой и помыслить не посмеет, а все на него глядят, как на обыкновенного человека, и никому до этого подвига больше и дела нет.
Донесли об этом нашему профессору. Он сейчас же сам отправился в аул и сел на крылечко возле него.
- Уздимбей, - говорит ему, - я тебе сказал, что этот подвиг не по твоим силам. Сделал ты такое, что больше тебя самого, и потому сам беспримерно на себя удивился. Было б такое дело по тебе, так и не вознесся бы ты до такой степени, а снес бы его как обыкновенно.
Уздимбей ему опять все свое: "Я, говорит, в пропасть спускался, покойника доставал, туда тур не ходил, а я ходил, конец мой видал", и все в том же роде.
Оставил его профессор и приходит домой. Мы видим по глазам, как он об чем-то серьезно этак думает. Не в его было правиле, чтоб душе человеческой не помочь, когда ей невмоготу. Прошло дня три, четыре, как вдруг велит он созвать всех горцев да и говорит им: "Братцы, так и так, я по Ичхору ходил, бумажник потерял, там у меня деньги большие, а главное - бумаги важные. Кто мне тот бумажник отыщет, деньги получит, и бурку ему новую подарю". Горцы мои меж собой залопотали и разбрелись по лесу. А лес, надо вам сказать, огромнейший, сами увидите, почитай что до самой конторки, которая возле перевала. Уздимбей тоже с ними пошел, чтоб со стариками да бабами не сидеть. Искали они, искали, а была у них там девчонка-сирота, по имени Саньят, грязная такая и белобрысая. Она возле самой речки, на камушке, и найди этот бумажник. Профессор, как обещал, Дал ей деньги и платье новое сшил, а потом позвал к себе девочку и Уздимбея и говорит: "Как же так, Саньят бумажник нашла, а ты не нашел? Что ж она, ловчей тебя, что ли? - Уздимбей замотал головой. - Или ума в ней больше твоего? - Уздимбей насупился и с ноги на ногу переступил. - Или больше твоего силы и старанья приложила?" - "Аллах прислал, вот почему", - отвечает Уздимбей. Улыбнулся наш профессор, - мол, аллах так аллах. "Да ведь и ты при всем своем старанье мог живым не вернуться. Легли б твои кости там, где ты чужие собрал. Скатись, например, камень тебе на голову или сорвался бы он из-под руки твоей, или ветер землей бы осыпал… А тут посчастливилось - ничего такого не случилось. В чем же особенном твой подвиг?" Растерялся наш Уздимбей, а профессор серьезно так говорит, но вижу - смеются у него глаза: "Вот и воздай честь аллаху, а то ты ее всю себе одному взял!" Пошел Уздимбей домой и с того дня стал, как все горцы, своим делом заниматься. Вот вам и весь сказ.
- Фу, как глупо. Семенов, подайте воды, я соды выпью.
За стеной наступила тишина. Я натянул плед на голову и долго лежал, перед тем как заснуть, думая о своем патроне и только что услышанной истории.