VI
Ларочка стояла все на том же месте возле дерева и не знала, как ей приступить.
- Вы сегодня не в духе, - обратилась она наконец к писателю.
- Почему вы думаете? Мы видимся всего второй раз, и вы совсем меня не знаете.
- Я не знаю. Но для того, чтобы видеть, что человек не такой, какой он на самом деле, вовсе не нужно непременно видеть его много. Это чувствуется.
- Нельзя слишком полагаться на чувства.
- А я всегда полагаюсь на чувства прежде всего: чувство редко обманывает.
Он много раз слышал эту банальную фразу, повторяемую вопреки здравому смыслу, вопреки ежедневно, ежечасно опровергающему ее опыту. Однако, вместо всяких возражений, он спросил не совсем решительно:
- А какой же я по-вашему на самом деле?
- Такой, какой не станет так обижать товарища, - по-детски укоризненно ответила она.
- Вы правы, - с неожиданной искренностью сознался Дружинин.
Странно, до сих пор он, как писатель, привык, или по крайней мере брал на себя смелость судить людей по первому впечатлению, а здесь никак не мог разобраться в таких простых вещах: чиста она или порочна, даже глупа или умна.
Его это раздражало, и потому, желая положить конец своему недоумению, он решил ошеломить ее таким вопросом, который должен был сразу, если не все, то многое ему объяснить:
- Скажите, любили ли вы когда-нибудь?
Она быстро обернулась к нему и серьезно спросила:
- А вам это нужно знать?
В этом вопросе было что-то, требующее настоящего ответа, и он ответил:
- Да, нужно.
- Нет, пока еще не любила.
- Но ведь вам же нравится Стрельников?
Она без всякого жеманства ответила:
- Что ж из того! И вы мне нравитесь.
Он сделал вид, что не дослышал последнего признания, или не придал ему цены. Да при таком сопоставлении оно не могло его особенно обрадовать.
- И, конечно, вы ему нравитесь, - продолжал Дружинин. Но не выдержал принятой им роли и перебил сам себя почти с отвращением: - А черт возьми, "нравитесь", "не нравитесь", есть что-то невероятно пошлое в этих словах и вообще… Я только хочу сказать, - краснея за свою несдержанность, с внезапной горячностью поторопился он выяснить свою мысль: - Я вовсе не моралист. Я ненавижу все это. Человек должен от многого освободиться, чтобы жизнь была свободнее и светлее. Но отвратительно, когда и картофельная ботва и прекрасные цветы принимаются только как средство для удовлетворения аппетита какого-нибудь жвачного.
- Не понимаю, о чем вы говорите, - чистосердечно заявила она, чувствуя в его словах какой-то затаенный злобный намек.
- Я говорю о Стрельникове! - раздраженно вырвалось у него. - Стрельников не из тех, кому нужно светлое чувство, да он и не оценит жертвы, - и, заметив в глазах ее промелькнувшую тень, поспешил прибавить:
- Я говорю это вовсе не с целью уронить его в вашем мнении. Прежде всего я это хотел сказать ему самому, но нас прервали. И все же, я ему нынче скажу.
- Нет, - остановила она его с таким жестом, точно движением руки пресекала это ревнивое решение.
- Скажу.
- Говорю вам, нет, - повторила она, глядя ему в глаза, с загоревшимся взглядом. - Если вы сделаете что-нибудь подобное… - В тоне и во взгляде ее появилась почти угроза, но она тотчас же овладела собой и повернула в другую сторону. - Вы прежде всего сделаете нехорошо мне. Я сама всегда пойду к тому, кто потерпит из-за меня. Да, я такая… вот… - вызывающе закончила она и как-то по-детски поджала губы.
"Взбалмошная девчонка", - решил Дружинин и втайне почти согласился отступиться от предстоящего объяснения с Стрельниковым.
Она уловила это выражение в его глазах и улыбнулась мягко и светло.
- Так гораздо лучше. А теперь пойдемте к ним. Как хорошо, как хорошо, - говорила она, на ходу покачивая головой. - Так вот в сердце дрожит что-то и хочется петь. Мне всегда хочется петь, когда я чувствую что-нибудь особенное.
- Это часто у вас бывает? - спросил он тоном врача.
Она вся обернулась к нему и с озарившим ее лицо радостным смехом ответила:
- Всегда, когда я вижу или чувствую что-нибудь хорошее.
Едва Стрельников увидел приближавшихся Ларочку и Дружинина, он предложил товарищам пойти по берегу вплоть до мыса, а оттуда через дачу Альтани к трамваю.
Пошли то по песку, то по гравию, а там, где дорогу преграждали камни и скалы, поднимались наверх и шли по холмам.
Стрельников явно умышленно шел впереди, почти не оглядываясь. По голосам он слышал, когда Ларочка приближалась и выбирал самые трудные пути и подъемы. Ей пришлось бы бежать за ним, чтобы нагнать, а это было совестно.
Наконец, она окликнула его. Он уже хотел притвориться, что не слышит, но это было бы слишком очевидно, раздумал и, как бы нехотя, обернулся вопросительно равнодушно.
- Подождите, мне нужно вам что-то сказать.
Он остановился как раз около заколоченной темно-красной купальни, стоявшей над водой на длинных сваях, отражения которых качались в воде, как вьющиеся корни.
- Помнишь, - крикнул он Ольхину, - как мы заперли ростовщика Зингера в купальню и из-за кустов бомбардировали ее камнями.
Ольхин смеялся.
- Да, это был номер. Хорошо, что Зингер не узнал, что это мы. Он мне же потом жаловался, что чуть не сошел с ума от этого адского грохота.
И Стрельников продолжал неестественно сменяться, смех перешел в улыбку, но и улыбка была непродолжительна. Подумалось: как это было, однако, давно. Стало грустно, и он вздохнул. Ларочка подошла к нему с своими хризантемами.
- За что вы сердитесь на меня? - с укором тихо спросила она Стрельникова.
Он шевельнул головой.
- Нет, какое же я имею право.
- Вот, видите, и слова говорите такие.
- Какие?
- Ненужные. И бежите от меня, как будто боитесь, что я выклюю вам глаза. Ну, посмотрите, разве я похожа на злую, хищную птицу.
Он взглянул на нее, она опять показалась ему какой-то сказочной с этими выбившимися из-под шапочки бронзовыми волосами и снопом цветов.
- Дайте вашу руку, пойдем.
И рука ее точно приросла к его руке. У него забилось сердце, и он не узнал себя в этом давно не посещавшем его волнении.
- Что вы хотите от меня? - спросил он, все еще ревнуя и борясь с собою.
- Я хочу, чтобы вы были со мной такой, как всегда. - Она даже не заметила, что обратилась к нему почти с теми же словами, как несколько минут тому назад к Дружинину.
- Но ведь и вы сами не такая. Вернее, я считал вас не такой.
Она воскликнула с искренним огорчением и тревогой:
- Господи, да что же я сделала дурного, что вы переменили мнение обо мне?
Ему стало неловко за свою придирчивость, но надо же было оправдать себя.
- Вы как будто ведете какую-то двойную игру: то со мной, то с Дружининым.
- Но ведь вы же сами сказали, чтобы я его спросила…
Это было опять лукавство, и он не знал, где она искренна и где притворяется.
- Я видела, что вы… что он… я хотела помирить вас.
- О чем же вы с ним говорили? - спросил он подозрительно, уступая своей ревности право допрашивать ее.
Она не только не противилась этому, но передала ему весь разговор с Дружининым, почти от слова до слова, инстинктом чувствуя, что она от этого ничего не теряет.
- Вот оно что! - выслушав ее, почти с угрозой воскликнул Стрельников. - Хорошо же.
- Но я вам рассказывала совсем не для того, чтобы вы сердились. Наоборот, вы должны теперь совсем успокоиться и по-прежнему быть дружны.
- Да, да, конечно, конечно, - ответил он с язвительным ударением. И вдруг, с приливом трогательной искренности, охватывавшей его в присутствии той, которая ему особенно нравилась, он открыто обратился к девушке:
- Послушайте, Ларочка, я не знаю, что заставляло его так говорить вам обо мне. Может быть, даже по-своему он прав, не в отношении к вам, нет, нет. Но странный он человек: говорит и даже исповедует одно, а вот коснулось его самого, или, за вас, может быть, испугался, и пошло другое. Когда напьется - стихийный человек и я тогда особенно его люблю, а трезвый больше всего боится огорчить свою мать, человека старой закваски, старой морали, которую он искренно презирает и отрицает. Ну, да Бог с ним! Во всяком случае я вижу, что нашей с ним дружбе конец.
- Я не хочу этого! - воскликнула она с настоящим испугом.
- Конец, - повторил он. - И не потому, что Дружинин сказал обо мне не по-товарищески злое, а потому… - он взглянул ей прямо в глаза и чистосердечно заявил, - потому, что между нами встали вы.
Как ни было это ясно ей самой, но такое признание ее взволновало. Она растерялась и не знала, что сказать, только внутри, рядом с тревогой, загоралось знойным огоньком тайное торжество.
- И вот, что я вам скажу, Ларочка, - чистосердечно продолжал Стрельников, глядя светло и нежно на девушку. - Вот, что я вам скажу и поклянусь, если хотите: никогда, никому я не сделал зла сознательно, из эгоизма, из низких побуждении, из каприза. Никогда ни одну женщину или девушку я не поцеловал не любя, и никогда никаких жертв от них не требовал… Но не в том дело. Я хочу только сказать, что даже в этом условном смысле я никогда… не то - вру. Нет, именно так, я никогда не заставлю вас раскаяться, что вы пришли ко мне. Клянусь вам, что бы там ни было.
Он взволнованно прижал ее руку и почувствовал, как она порывисто доверчиво прильнула к нему и прошептала:
- Хороший вы.