И Гриша тотчас согласился, проявив такое супружеское благородство, терпимость и широту, которое было христианнейше описано еще Львом Толстым в романе "Анна Каренина" и на какое, конечно же, не был способен его узколобый, ревнивый и амбициозный коллега, артист Р.
Роли Призрака и Первого актера в "Гамлете" Козинцева озвучивал Гриша Гай, и призрак актерской трагедии стал вмешиваться в его судьбу.
То он опоздает на выход, то вовсе прозевает его…
То спутает партнеров и скажет текст из другого спектакля…
То уйдет за кулисы, прежде, чем окончится сцена…
Не тот костюм, не те времена, а он опять императорский библиотекарь, о, Господи!..
Наконец, Гришу отстранили от всех спектаклей, и он стал жить под домашним присмотром. И младшая дочь была уже рядом, и жена как будто здесь, а он все искал выхода из положения…
Однажды его пришел навестить Володя Татосов, который успел оставить БДТ и устроить свою актерскую жизнь по-новому. Но, увидев его, Гриша поднялся:
- Мне пора…
- Постой, я пришел к тебе в гости, а ты меня бросаешь, - сказал Володя.
- Я иду играть "Амадей", - разведя руками, сказал Гриша.
- Позволь, но за тебя ввели другого артиста…
- Это неважно, - сказал Гриша. - Я приду пораньше, надену свой костюм и буду играть… Или отниму костюм силой!..
- Постой, подожди, - просил Татосов, но Гриша был тверд и вышел из квартиры.
Валерию Караваеву, новому исполнителю роли Ван-Свитена, директора императорской библиотеки, Гай позвонил из автомата:
- Валера, это ты? - спросил он.
- Я, - ответил Валерий.
- Пожалуйста, не приходи сегодня играть Ван-Свитена, я сам его сыграю, сказал Гай.
- Гриша, - сказал Валерий, - в расписании стоит моя фамилия, и не мне решать такой вопрос, ты же знаешь, наше дело солдатское…
- А ты опоздай, приди попозже, а я надену костюм и сыграю, - Валерий молчал. Тогда Гриша добавил: - Или прикинься больным, я тебя в хорошую больницу устрою.
- Больницы не нужно, - сказал Валерий. - Лучше ты позвони в режиссерское… Или Гоге. Если меня вычеркнут, сыграешь ты. Я буду только рад…
И Гриша повесил трубку.
В это время, опасаясь бедствия, Татосов позвонил Товстоногову.
- Вот такая история, Георгий Александрович, - сказал он. - Мне ужасно неловко, потому что я стучу на своего товарища, но Гриша совсем болен: он хочет надеть костюм библиотекаря и явочным порядком играть спектакль…
- Вы напрасно сомневаетесь, - убеждающе сказал Гога. - Это хорошо, что вы сказали… Вы поступили благородно и оградили Гришу от тяжелых неприятностей… Спасибо, Володя… Сейчас мы позовем врача и постараемся овладеть ситуацией…
И врач уговорил Гая лечь в Бехтеревку…
В один из Гришиных светлых промежутков Р. пришел к нему в Тульский переулок. Он уже знал то, чего не знал Гриша: старшая дочь умерла в стране Израиль, успев развестись с мужем и оставив мальчика… с кем же?.. На кого?.. Гриша показывал мне цветные фотки и жаловался:
- Понимаешь, не пишет, и все… Прекратила писать… И Гога не звонит…
Высыпав на ладонь таблетки нитроглицерина и проглотив одну, он медленно, как старик, спускался во двор с пятого этажа, чтобы выгулять свою беспородную собачонку, и мы вместе с ней обходили ближние окрестности…
Он плохо вспоминал, говорил вяло и не очень внятно, и был совсем непохож на того Гришу, с которым меня свела судьба: ни мощного дыхания, ни низкого грудного гудящего голоса не было в помине. Он часто усмехался и осторожно хмыкал, будто подвергая ироническому пересмотру то, о чем еще помнит, и то, что напрочь забыл.
- Ты помнишь Болгарию, Гриша?..
- Не помню, - и усмехнется…
- А Алма-Ату?.. Помнишь, как мы веселились, пили "калгановку"?..
- А-а-а!.. Да-да-да-да-да… - И опять смешок…
В Бехтеревке его стала навещать умершая жена, которая казалась то матерью, то сестрой, то подругой. Она, как обычно, играла на фортепьяно, рисовала картины на холсте или стекле и садилась вышивать у его изголовья.
Когда Гришу донимали безумные соседи, она напоминала ему любимые стихи, и это по ее совету он вывел символическую табличку на тетрадном листе и повесил ее над кроватью: "Народный артист Григорий Гай". Несмотря на то, что для него не добились даже "заслуженного".
- Эй, артист! Трах-тибидох-трам-та-тах!..
- Знаешь, Гриша, - говорила самая старшая Ирина, - ты стал читать Бараташвили лучше, чем Гога!..
- Ты так считаешь? - переспрашивал он.
- Безусловно!.. Ты вообще очень вырос как артист. И у тебя все стало получаться как-то само собой… И этот антисемит Куприн в татарской тюбитейке!.. Настоящий писатель!.. Что делать, самых близких топчут прежде всего…
- Ты видела "Гранатовый браслет"?
- Конечно!.. И этот верный Дик в "Четвертом"! Вылитый Сент-Экзюпери!.. Настоящий летчик!.. Ты помнишь, как ты рявкнул на Гогу? Нет? Ты сказал ему: "Надо читать пьесы, которые ставишь!" И он смутился…
- Разве?..
- Да… И бандит "Акула"… Я видела "Жизнь прошла мимо".. Твой Акула настоящий рецидивист!..
- "Жизнь прошла мимо"?.. Ирина, прости меня…
- О чем ты, Гриша!.. Разве ты меня обидел?.. Ты носил меня на руках, когда я заболела… А теперь я поношу тебя!.. Спи, мой мальчик! И никогда не падай духом!.. У тебя такая чудная библиотека!.. И - Боже мой!.. - как ты сыграл императорского библиотекаря!.. Ты в этом спектакле - лучше всех!..
Потом стало еще хуже, потому что он совсем забыл себя. Перестал быть Гаем. И не понял, что это случилось.
Когда заболел Мопассан, он успел поймать роковую минуту и, переставая быть собой, записал: "Мопассан превратился в животное". А Гриша не успел. И, как сказал врач, стал опасен. Например, он мог открыть газ и взорвать весь сталинский дом.
Рядом со Смольным собором нашелся Дом хроников, и это было совсем близко от Тульского переулка…
- А это кто? - спрашивал Гриша своих гостей.
- Это - Настя!.. Настя!.. Ты узнаешь ее?..
- Да?.. Очень милая девушка…
- А вчера звонила Лида и спрашивала, как у тебя…
- Да?.. Кто такая Лида?..
- Жена Татосова… Ты помнишь Володю?..
- Нет…
- Ты же работал с ним в театре!..
- Я никогда не работал в театре, - убежденно отвечал он.
Ему казалось, что за какую-то провинность его мальчиком выгнали из дому, и с тех пор он не может найти обратной дороги…
Одиннадцать лет Гай провел без театра и радости и умер в Доме хроников, совершенно не помня прошлого и самого себя.
Хоронили его в Пушкине, там, где Ирина оставила в земле своего младшего брата и мать. Незадолго до их с Гришей свадьбы ее двенадцатилетний брат погиб, случайно подорвавшись на немецкой мине, а мать умерла за несколько лет до Гриши. Теперь на Царскосельском погосте он окончательно вошел в свою последнюю семью.
Похороны прошли незаметно, потому что театр находился в отпуске и некому было сказать. Случайно оказавшийся в городе Кира Лавров отозвался на звонок и вечером заехал в Тульский на семейные поминки.
Дорогой Гриша!
Пишу тебе на тот, вполне вероятный случай, что ты сумеешь достать в новой библиотеке нужные номера журналов, где пишут о тебе.
Главные новости мне сообщила Настя, с которой я продолжаю общаться, если не часто, то хоть изредка, и, когда не воочью, то хоть по телефону.
Рад тебе сообщить, что твои земные и небесные хлопоты увенчались большим успехом. Недавно твоя младшая дочь Анастасия Григорьевна в свои неполных тридцать была избрана и утверждена в должности директора Театральной библиотеки, той самой, в которой ты много раз бывал, заходя в нее то со двора по Зодчего Росси, то с площади Островского, за спиной Александринки. А так как наша театральная библиотека поначалу называлась "Библиотекой придворного театра" и Указ о ее создании был подписан императрицей Елизаветой Петровной 30 августа 1756 года, то у нас есть все основания считать твою дочь Настю "императорской библиотекаршей".
Такое счастливое совпадение ее судьбы с той ролью, что досталась тебе напоследок в Большом драматическом, убеждает меня по меньшей мере в том, что цепь случайностей в нашей судьбе выводится иногда из закона высшей справедливости, и хаос жизни уступает порой кажущейся гармонии…
Я рад сообщить тебе, что недавно у самой Насти родилась дочь, стало быть, твоя внучка, и, когда закончится ремонт в квартире Насти и ее мужа, они втроем переедут из Тульского переулка по новому адресу.
Нашелся и твой внук, сын старшей дочери Ирины. Ему исполнилось восемнадцать лет, и он пошел служить в армию; таково сообщение из страны Израиль…
Надеюсь, что тебе будет любопытно прочесть то, что пишут о тебе твои друзья - Ольга Дзюбинская (она переехала в московский Дом ветеранов сцены), Татьяна Марченко и другие. Надеюсь также, что ты будешь снисходителен и к тому, что сообщаю читателям я. Быть может, не все подробности, волнующие меня, существенны для других, но ты добровольно взял на себя роль моего друга, и чем еще, кроме рассказа о твоей судьбе, я могу выразить верность твоей памяти?
Помнишь, что ты сказал, прослушав стихи о себе и отвечая на вопрос, можно ли их печатать? Не помнишь…
Ты сказал:
- Конечно, Воля, если хочешь - печатай. Это - твое право. Я ведь понимаю, что это уже не совсем я, а твой литературный герой…
Еще тогда ты оказался тоньше и прозорливее туповатого автора, разрешив ему новую свободу в обращении с собственным именем в частности и именем собственным вообще.
Если хорошенько вдуматься, каждый из нас, действуя в пределах чужого воображения, оказывается вовсе не тем, кем являлся в своем озабоченном бытовании. Каждый из нас в чьем-то рассказе в лучшем случае близнец своего прототипа, названый брат или, если хочешь, двойник, возникший на основе светящихся точек или пунктирных черт, оставленных за собой подлинником. А если это стихотворный двойник или романный близнец, то, стало быть, именно персонаж и литературный герой, а не клон, не сколок или фотка, удостоверяющая паспортную личность.
В конце концов, все носители достоверных имен на этих страницах, включая тебя, Гогу или бедного автора, не могут не оказаться фигурами остраненными, совершающими жесты и поступки, которых не должны были себе позволять.
Скажу больше. Разве все мы, все до одного - не чьи-то печальные персонажи, наблюдаемые всевидящим оком и не успевающие раскаяться?..
Спасибо тебе за все, и прости, если можешь…
Санкт-Петербург, 2000